Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Готово: уже ругают современную молодежь, хоть и не ее лично, но она каким-то образом тоже все еще молодежь. Может, и правильно ругают, но как-то уж очень это у них легко, приятно и бесспорно. Сама она другой молодежи не видела, да и об этой не может сказать ничего определенного. Ей кажется невозможным делом оптом охарактеризовать даже троих, если их специально не подобрали друг к другу, а не то что миллион или десять миллионов человек. Ее понемногу заедает, и через минуту она ехидно вмешивается: «Прости, папа, можно ли считать столь уж хорошим человека, не выполнившего одну из основных обязанностей: воспитать хороших детей? А если нынешняя молодежь плоха, то чье поколение ее такой вырастило?». Конечно, она так не сказала, а только подумала. Она знала, что после первых пяти-шести слов ее перебьют, поэтому, стараясь втиснуть в эти пять-шесть слов всю суть своей речи, она произнесла что-то торопливо-невразумительное и полубезграмотное. Ее перебили именно там, где она ждала, а потом высмеяли: каждому из них это и в одиночку несложно, поскольку истина их не интересует, а вдвоем – совсем делать нечего.
Их внимание переключил встретившийся подвыпивший мужик, и отец с тонкой улыбкой произнес: «Руси веселие есть пити». И печально завздыхали: да, да, какого воспитания можно ждать от такого отца, какой дисциплины на производстве, каких духовных интересов, каких… Она уже кипела. Ей хотелось крикнуть: да вы же рады, что человек выпил, что можно на него нести, демонстрировать вашу гражданскую скорбь, будь он трезвый, не было бы вам этой сласти!
Она приотстала, чтобы не так было слышно, но невольно прислушивалась. Зато можно было сколько хочешь перекладывать сетку из руки в руку. Они уже перешли к прекрасному:
– Вчера я перечитывала сонеты Шекспира…
– О, это красивая вещь!
– Да, да, вы это очень верно сказали. Именно красивая. И высокая!
– Да, да, и высокая. И какая-то, знаете ли, нежная, что ли.
Оба понурились и печально кивали потихоньку, да, дескать, да, покойник был чистейшей души человек.
– Но, – первым встрепенулся он, – его нельзя понять, если забыть, что он философ.
– Что вы, что вы, нужно постоянно помнить, что он философ!
Вот как! Оказывается, слова имеют совсем другой смысл, если их произносит философ. Если не философ – глупость, а философ – умность. Вот почему она не могла оценить отцовские поучения: она забыла, что он философ.
Вдруг – редкое невезение: надо же ему весной валяться на тротуаре – в чулок сквозь босоножку вцепился сухой репей. Это все равно что быть изувеченной сбежавшим из цирка дрессированным слоном. Она поставила сетку на тротуар – онемевшая ладонь начала гореть – и по частям извлекла рассыпавшийся репей. Отец с Маргаритой Васильевной тем временем ушли вперед.
Дома он сказал с приятным изумлением: «Оказывается, лучший поэт двадцатого столетия – Блок». «Оказывается»! Блока она любила, да и всякого поэта, которого любила «не очень», она все-таки любила в миллион раз больше, чем он своего самого-самого, он их и не перечитывал-то никогда: просмотрел раз, отделил золото от примесей и на этом знакомство закончил. Причем у Блока оказался далеко не Клондайк. А теперь, упоминая Блока, он будет принимать задумчивое и страстное выражение: «Лучший поэт двадцатого столетия!» После разговора с Маргаритой Васильевной в его голосе, движениях появилась томность. Сейчас он полностью под впечатлением ее взглядов, похожих на плато, – возвышенных и плоских.
– Да ведь Блок даже непонятно о чем пишет. Какой-то набор изысканных слов: «Я искал бесконечно красивых и бессмертно влюбленных в молву», – она говорила отцовскими же словами.
– Нет, нет, не упрощай. Маргарита Васильевна прекрасно в этом разбирается, она напрасно говорить не станет. Кроме того, Блок был очень порядочный человек, по-старинному порядочный.
– Да, да, он пригвожден к трактирной стойке… Ты знаешь, сколько у него было любовниц?
Слабости по женской части он и отцу родному не простил бы. И попала в точку: он обиделся. И не удержался на спокойствии и рассудительности, а принужденно-презрительно пожал плечами: что за выражение – «любовниц». И удостоил ее ответа:
– Жаль только, что стихи у него слишком грустные…
– Как ты можешь сказать, что они грустные, если у него непонятно, о чем он пишет?
– Не знаю, что там тебе непонятно. И не знаю, что плохого в том, что они грустные. Грусть тоже имеет право быть отраженной в поэзии.
Ого, как она его расшевелила, если он дошел до такого открытия!
– Может быть, в свое время я его не вполне оценил, – очень честно признался он, – но и тогда я из него кое-что выписал.
Он начал обиженно припоминать. Это был уже искреннейший поклонник Блока. Ничего, в области машиностроения ее влияние нисколько не меньше. Он припомнил и с пафосом прочел: «О пышности я не мечтаю, доволен всем, самим собой. Своим блаженством почитаю не шум веселья, но покой».
– Это не Блок! – возмутилась она. – Разве что в твоей редакции, но даже не пойму, что ты отредактировал. «Доволен всем, самим собой»!
Он с достоинством прекратил разговор. Вообще, это у него здорово получалось: что-нибудь ляпнуть и с достоинством прекратить разговор.
3
Застольную беседу вел, конечно, он, непринужденно мешая поучительное с шутливым: анекдоты о великих людях, их острые высказывания, например ответ Бернарда Шоу красивой пустышке, предложившей ему жениться на ней: «Вдруг наши дети будут умными, как вы, и красивыми, как я?». Это оч-чвнь остроумный ответ! Нелишне бы многим пустышкам узнать о нем.
И тут же серьезные сведения из политической экономии, истории, причем сведения труднодоступные, – чтобы найти одну такую крупицу, нужно очень много прошерстить. Кто, например, знает, что Пугачева казнили не на Лобном месте, а на Болоте? Или что Барклай-де-Толли был шотландец, а не немец, как часто ошибочно считают. Гражданин должен знать историю своей страны, поэтому он сообщал им, какие блюда подавались на пирах Иоанна IV и сколько шталмейстеров и егермейстеров требовал церемониал Николая I (нельзя забывать о его таланте воспитывать в подданных почтительность). И словно бы между прочим напомнить какую-нибудь из старых, да не устаревших истин. Людмилины подруги слушают взахлеб. Это хорошо, из них должен получиться толк.
Людмилин кавалер тоже слушал с увлечением – кавалер чем-то напоминал сэра Остина Чемберлена, которого он хорошо помнил по карикатурам Бориса Ефимова. (Сколь многое он изучил по карикатурам, подумал он с гордостью.) Зато сама Людмила не вовремя отправилась на кухню. И здесь похожа на мать!
Он заподозрил, что Людмила пошла курить, он давно ее в этом подозревал, потому что все ее знакомые по работе курили, но ограничивался тем, что, как бы невзначай, меж другими афоризмами, зачитывал ей высказывания о вреде курения различных ученых, писателей, педагогов и военачальников.
Антрекоты на кухне она спасти успела, но гостей – соседских девочек – было уже не спасти. Отец считал их ее подругами за то, что она здоровалась с ними приветливо, и теперь, онемевшие от тоски, они, наверно, проклинали тот час, когда согласились на его приглашение. Хорошо, она не позвала приятельниц с работы, тем более все они не нравились отцу за курение и нигилизм.
Зато Игорь был на высоте: пресерьезно разглядывал отцовские брошюры, выписки и вырезки. Отец сиял – невыносимо трогательный в своей бескорыстнейшей жажде просвещать.
– А вот каталог моих сокровищ. По нему я очень быстро могу найти папку, по которой я могу за полчаса подобрать материал к любой лекции. Вот, пожалуйста, например: алкоголизм. Так, смотрим на букву «А» раздела «Мораль и производство», так, пожалуйста, – алкоголизм.
Извлекается папка с пронумерованными листами из плотной бумаги, на которые наклеены газетные вырезки, рисунки, есть и много выписок от руки прекрасным полупечатным шрифтом. Вот, например, страница семнадцать: обширная выписка из трактата Толстого «Для чего люди одурманиваются», газетная заметка «Из револьвера по кошкам», – у него есть и забавные истории, необходимые для оживления лекции, и изошутка: тракторист с красным носом, задрав брюхо, валяется под деревом, а трактором правит громадная водочная бутылка.
– Но это и опасные сокровища для незрелого ума. Ему может показаться, что истины и быть не может, если есть столько толков о ней. Я уже не говорю о заблуждениях, но пагубной может быть и истина. Уточню – несвоевременной. В современной молодежи я вижу, может быть, не столько простых заблуждений, сколько несвоевременных для их возраста истин. А молодежь, к сожалению, никак не хочет учиться у более опытных. Даже спросить дорогу предпочитают у тех, кто им равен по уровню развития, – как раз сегодня со мной был случай. И знаете что? – определенный вред здесь нанесли естественные науки: в них каждый день открывают что-нибудь новое, – молодежи и начинает казаться, что это возможно и в области морали. А ведь правила жизни в обществе созданы не природой, а людьми, поэтому они и известны в окончательном виде. Истины этого рода не открывают, а выполняют. Вы согласны со мной?
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Новорусские помещики - Александр Мелихов - Современная проза
- Небо падших - Юрий Поляков - Современная проза
- В долине блаженных - Александр Мелихов - Современная проза
- Явление чувств - Братья Бри - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Догадки (сборник) - Вячеслав Пьецух - Современная проза
- Земля точка небо - Алексей Егоренков - Современная проза
- Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи - Сергей Юрьенен - Современная проза
- Тоннель - Вагнер Яна - Современная проза