Форма входа
Читем онлайн Мудрецы и поэты - Александр Мелихов
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
А на улице поплоше все дома были деревянные, темно-серые и светло-серые – как папиросный пепел. Некоторые были высветлены до белизны, иногда тронутой зеленью, с резными наличниками, карнизами, похожими на край кружевной салфетки – сбоку напоминали иконостас. Но были и кондовые, без излишеств, с ровными графитовыми бревнами, боком вросшие в землю, так что крайнее правое окно оказывалось на полметра ниже левого. Узоры на домах разнообразные, но, когда приглядишься, начинаешь видеть, что повторяются. Хотя все равно хорошо.
В узорах часто встречается снежинка, вроде той, что раньше вырезали под Новый год из сложенной в несколько раз бумаги, однако попадаются и официальные: довольно похоже вырезанные занавеси с кистями. А есть и какие-то забытые иероглифы. Про их город, про старую часть, как-то даже писали в «Комсомолке». Приятно было.
Скоро полетит тополиный пух, все будет белым и шевелящимся, нельзя будет смотреть прямо, как подобает честному человеку, – придется щуриться, отворачиваться. Один раз она наступила в лужу – под пухом ее было не видно. Наверно, после отпуска пух еще будет летать. Только бы отпустили. Отпустят, не могут не отпустить.
Никогда не думала, что полюбит этот город, а вот же… Впрочем, окончательно это уяснилось, когда город связался с Игорем: улицы напоминали о нем, как они по ним шли, и, с другой стороны, когда она уезжала отсюда, желание видеть Игоря влекло за собой желание вернуться сюда, в город. В школе она естественнейшим образом относилась к своему городу как к временному местопребыванию: он самой природой был предназначен, чтобы в нем кончали школу и уезжали навсегда. Вернувшись сюда по необходимости – после смерти матери она не могла оставить отца одного, – теперь она скучает без него. А в первое время сильно скучала без Ленинграда, – у нее была возможность зацепиться там, предлагали общежитие, и, если бы не отец, она ни секунды бы не раздумывала. Здесь ей казалось вначале, что ее зажали в угол. В родной угол.Прежде ей в голову не приходило, что в этом городе может быть что-то интересное, хотя здесь была такая явная достопримечательность, как крепость на горе, построенная, как водится, для защиты горожан и со временем ставшая, как водится, политической тюрьмой. Теперь же она любила ходить с работы пешком разными путями, и все было интересно: вот в витрине дорическая колонна, вот полураспахнутые железные ворота с врезанной в них дверью на ржавой пружине. Ворота с железными завитушками, как будто какой-то Самсон выломал их из парковой ограды, а из-за них выглядывает свинья с длинной, как у лисы, ехидной мордой. Деревянные и бетонные завалинки, сарай из ржавого, похожего на сухую марганцовку камня, и вдруг рустованная стена флорентийского палаццо. Каким ветром его сюда занесло? Читаешь вывеску: «Обл…» и еще что-то. А рядом на бревенчатой развалюхе белая доска с фамилией жившего в ней декабриста. И умных людей здесь хватало. Для нее, конечно. Тем более с тех пор как здесь начали выпускать джинсы со знаком качества, город стал не только промышленным, но и культурным центром. (В джинсах человек кажется более приобщившимся к цивилизации.) Вообще, здесь иногда выпускали симпатичные вещицы, особенно вязаные, но обязательно украшали их какой-нибудь такой вышивкой, что ее приходилось спарывать.
Мимо проехали «Жигули». Мотора почти не слышно, слышны только колеса по булыжнику, словно кто-то шепотом говорит: ррр. Водитель помахал Игорю, а Игорь ему. Она не спросила, кто. День ее рождения для нее законное основание провожать его до остановки. В городе были места, где возможность встретить знакомых почти исключалась, и хорошие места, но зато, если уж встретишь, им покажется очень странным, что вы тут очутились, да еще вдвоем.
Она снова заговорила:
– У отца слишком сильна, по сравнению с нами, тяга к абсолютному, небесному. Тетя Феня говорит, что он в детстве был очень богомольный, недаром же именно он оказался богомольным. Это наклонность ума. Это и хорошо, но он не понимает, что небесное, возвышенное – это просто важное для всех.
И, помолчав:
– Ты не думай, он не злой, у него все на словах. И рта сегодня никому не дал раскрыть – это для нас же старался, хотел нас научить уму-разуму.
Она ни с кем не стала бы обсуждать отца, но Игорь все понимал, как она сама, и ей приятно было давать ему новые доказательства своего доверия.
– Охота тебе только с ним спорить, – поморщился Игорь. – Люди, которые слишком дорожат какой-нибудь своей идеей, всегда бывают ужасно бестолковы к чужим доводам.
– «Дорожат»! Да выскажи ему самую эту задушевную идею другими словами, он начнет плеваться и брызгать святой водой. Для него важны не мысли, а наборы слов – благозвучные и неблагозвучные. А что в словах выражается действительность, он об этом и не подозревает. У него со зрением что-то не того.
В глубине души она надеялась, что Игорь возразит ей как-нибудь так, что она сможет согласиться, не кривя душой.
– Не в этом дело. Кто дорожит каким-то своим убеждением, тот обычно старается уберечь его от соприкосновения с действительностью, чтобы она его не испортила. Ну и формой выражения они дорожат, потому что им важен каждый оттенок. В чужой к тому же форме может пробраться чуждое содержание. А главное, все их философствования клонятся к отстаиванию каких-то их выгод, так что спорить с ними бесполезно.
– Да каких там выгод! Просто он очень ненаблюдательный.
– Когда я хочу есть, я замечаю каждый гастроном, а когда сыт, сразу становлюсь ненаблюдательным. Нет, милочка, папахен твой ненаблюдателен, потому что не хочет наблюдать. А аксиомами он прикрывается, чтобы его слова стали обязательными для всех. Такие всегда прикрывались то богом, то природой, то общим благом, то «разумом». Религиозное мышление – это тяга не к возвышенности, а к безапелляционности.
И ей не понравилось, как он это произнес, так что ее кольнуло сомнение, не зря ли она рассказывала ему про отца, аксиомы… – о близком говорила с чужим. Хотя сама как раз собиралась сказать, что отец все любит превращать в святыню, все, что делает по привычке или по необходимости, из каждого своего мнения делает принцип, а у нее принцип один: чтобы людям хорошо жилось (от отца ей перешло умение всякий конфликт подымать на принципиальную высоту, обобщать, не довольствуясь частными приложениями). Но она не стала обращать внимание на его тон, слишком уж хороший был вечер. Если бы настроение было похуже, тогда дело другое. Тогда она этого бы так не оставила. А теперь ладно, пусть… (но при какой-нибудь из будущих размолвок это все равно должно будет всплыть).
– Ты сегодня такой хорошенький – чудо, – сказала, она, заигрывая. – И одет с таким вкусом – весь в тон. Вам, мужчинам, так легко быть элегантными, а вы ленитесь выполнить даже этот минимум, хоть бы брились каждый день.
Ей почему-то часто хотелось говорить ему всякие банальности вроде «миленький», «хорошенький» и т. п. «Вам, мужчинам» было оттуда же. Хотелось, может быть, чтобы у него было все, что есть у других: другим говорят «миленький» – и ему «миленький», другим «вам, мужчинам» – и ему «вам, мужчинам». Или как-то подсознательно слова эти оценивались не по тому, банальны они или нет – они были как бы почетным титулом, и отказаться от них из-за банальности было бы так же нелепо, как отказаться от звания генерал-полковника на том основании, что в нем две буквы «л». Так иногда хороший поэт не ищет более выразительного (то есть нового) слова, чем «любимая», полагая, что это не специальная характеристика, а титул, который чем древнее, тем почетнее. Но выглядело это игрой – ведь нельзя же всерьез сказать «миленький» или «хорошенький», а в игре – можно.
– Умением одеваться в тон обладал еще Иванушка-дурачок, – сказал Игорь. – Помнишь: красный кафтан, красная шапка и красные сапоги.
Она засмеялась. Когда ей было хорошо – ас ним всегда было хорошо, – ей хотелось смеяться, в общем как-нибудь резвиться. (Когда они не ссорились, конечно, – а, казалось бы, чего им ссориться? Впрочем, и тогда она немедленно переставала сердиться и начинала скучать без него, как только они расставались.)
– Потому я и предпочитаю искусство, – додалбливал Игорь, – что оно без разбора собирает все интересное, не гоняется за «истиной». А сосредоточься на чем-нибудь, и начнет, как твоему папаше, казаться, что все уже открыто. Все – это то, на чем ты сосредоточился.
– Только это невозможно – не сосредоточиваться. Пока живешь, обязательно что-то для тебя – самое важное, – легкомысленно сказала она. – Ни на чем не сосредоточился – значит, сосредоточился на себе. А отец, так ли, сяк ли, все-таки думает обо всех нас. А кажется ему, что нового не открывают, потому что его не интересуют оттенки. У него и получается, что стол – что корова, главное – на четырех ногах. Ты же вот тоже говоришь, – съехидничала она, – что не встречаешь в жизни ничего нового; это потому, что новое кажется тебе неважным. Получается как в анекдоте: ему не нужно дарить книгу, у него уже есть книга. А у меня каждый день что-нибудь новое.
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Мудрецы и поэты - Александр Мелихов бесплатно.
Похожие на Мудрецы и поэты - Александр Мелихов книги
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Новорусские помещики - Александр Мелихов - Современная проза
- Небо падших - Юрий Поляков - Современная проза
- В долине блаженных - Александр Мелихов - Современная проза
- Явление чувств - Братья Бри - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Догадки (сборник) - Вячеслав Пьецух - Современная проза
- Земля точка небо - Алексей Егоренков - Современная проза
- Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи - Сергей Юрьенен - Современная проза
- Тоннель - Вагнер Яна - Современная проза
