воинственность.
– Вы можете ему помочь? – спросил Габриэль.
– Я сам могу спросить за себя! – взорвался мэр.
Габриэль опустил глаза с непонятным выражением на лице, на что мэр не обратил ни малейшего внимания, но Снейк подметила, что в лице Габриэля не было ни тени гнева – только бесконечная покорность и сожаление. Габриэль отвернулся и занялся газовыми светильниками.
Снейк присела на край кровати и пощупала лоб мэра. Как она и предполагала, у того был сильнейший жар.
Мэр отвернулся.
– Нечего смотреть на меня.
– Вы можете не обращать на меня внимания, – проговорила Снейк. – Вы можете даже выгнать меня вон. Но вы не можете не обращать внимания на вашу болезнь. А инфекция не пройдет сама собой, по вашему хотению.
– Вы не посмеете отрезать мне ногу, – сказал мэр, выговаривая отчетливо и ясно каждое слово.
– А я и не собираюсь. В этом нет необходимости.
– Мне нужен Брайан, чтобы промыть рану.
– Он не может промыть гангрену! – Снейк уже начинало раздражать ребячество мэра. Если бы дело было в высокой темпертуре, Снейк не пожалела бы времени, чтобы уговорить его. Если бы он умирал, она могла бы понять его нежелание согласиться с этим. Но дело было ни в том, ни в другом. Он просто привык делать все как его душа пожелает и не мог смириться с тем, что ему в чем-то не повезло.
– Отец, выслушай ее, прошу тебя.
– Не пытайся изображать, что ты заботишься обо мне, – фыркнул отец. – Ты будешь вполне счастлив, если я умру.
Белый как полотно Габриэль постоял неподвижно с минуту, потом повернулся и молча вышел из комнаты.
Снейк поднялась:
– Вы сказали ужасную вещь. Как вы могли? Всем видно, что он хочет, чтобы вы выжили. Он любит вас.
– Мне не нужна ни его любовь, ни ваши лекарства. Ничто не может помочь мне.
Сжав кулаки, Снейк последовала за Габриэлем. Она нашла его в башне у окна, он смотрел в него, положив подбородок на ступень, образованную нижним и верхним ярусом.
Снейк опустилась на пол рядом с ним.
– Он не думает так, как говорит. – В голосе Габриэля звучало напряждение и униженность. – На самом деле… – Он закрыл лицо руками и разрыдался. Снейк обняла его, пытаясь успокоить, она гладила его по плечам, ерошила мягкие волосы. Но каковы бы ни были причины враждебности мэра, Снейк чувствовала, что все это не из-за ненависти или ревности к Габриэлю.
Юноша вытер лицо рукавом.
– Спасибо, – прошептал он. – Простите меня. Но, когда он становится вот таким…
– Габриэль, у твоего отца это давно? Я имею в виду такую… м-м-м… неуравновешенность.
С минуту Габриэль выглядел озадаченным. Потом коротко рассмеялся, с ноткой горечи.
– Вы имеете в виду его рассудок? О нет, он совершенно в трезвом уме. Просто между нами пробежала кошка. Я полагаю… – Габриэль помедлил. – Иногда он, наверное, очень хочет, чтобы я умер. И тогда он сможет усыновить более подходящего наследника или родить другого сына. Но он никогда больше не женится. Возможно, он прав. Возможно, и мне порой хочется его смерти.
– Ты веришь в то, что говоришь?
– Мне бы не хотелось верить в это.
– А я вот совершенно в это не верю.
Он неуверенно посмотрел на Снейк – с таким выражением, что она было решила, что сейчас он лучезарно улыбнется, однако юноша вдруг разрыдался снова.
– Что случится, если все оставить как есть?
– Дня два он пробудет без сознания. А потом – потом придется выбирать: либо против его воли ампутировать ему ногу, либо оставить умирать.
– А вы можете вылечить его сейчас? Без его согласия?
Как бы ей хотелось ответить ему то, что он так жаждал услышать!
– Габриэль, мне нелегко это тебе говорить, но, если он потеряет сознание, успев приказать не трогать его, я буду вынуждена позволить ему умирать. Ты же сам говорил, что он в своем уме. А значит, я не имею права идти против его желаний. Какими бы они глупыми и нелепыми ни казались нам.
– Но вы ведь можете спасти ему жизнь.
– Да. Но это его жизнь.
Габриэль устало потер глаза:
– Я попробую поговорить с ним еще раз.
Снейк последовала за ним в комнату мэра, но согласилась подождать снаружи, пока Габриэль не закончит беседу. У юноши было мужество. Каковы бы ни были его промахи и недостатки в глазах отца – и в его собственных, – но мужества ему было не занимать. Хотя, возможно, с другой стороны, в его натуре таилась трусость – иначе как можно было объяснить его покорность и готовность к унижениям? Снейк не могла бы представить себя в подобной ситуации. Она вспомнила о своих узах, связывавших ее с другими целителями, с ее семьей, – они были прочны, насколько могут быть прочны связи между людьми, но, возможно, кровные узы – это совсем другое дело?
Снейк не чувствовала угрызений совести оттого, что подслушивала разговор.
– Я хочу, чтобы она помогла тебе, отец.
– Никто не может уже мне помочь.
– Тебе только сорок девять. Может быть, в твоей жизни еще появится кто-то, кого ты полюбишь, как мою мать.
– Придержи свой язык и не смей касаться своей матери.
– Нет. Ты больше не заставишь меня замолчать. Я никогда не видел ее, но половина меня – это она. Мне очень жаль, что я принес тебе разочарование. Я принял решение: я уйду отсюда. Через несколько месяцев ты сможешь сказать «нет», через несколько месяцев к тебе придет посланец и сообщит о моей смерти, и ты даже не будешь знать, правда ли это.
Мэр промолчал.
– Что ты хочешь, чтобы я сказал? Что я сожалею, что не ушел раньше? Что ж, я сожалею.
– А вот этого ты еще никогда не делал, – ответил отец Габриэля. – Ты упрямый и высокомерный, но ты никогда не лгал мне раньше.
Воцарилось молчание. Снейк уже собиралась войти, когда Габриэль заговорил вновь:
– Я надеялся, что смогу исправить себя. Я думал, что, если я стану на что-то пригоден…
– Я должен думать о роде, – ответил мэр. – И о городе. Что бы ни случилось, ты всегда будешь моим первенцем, даже если ты будешь не единственным моим ребенком. Я не могу отречься от тебя, не унизив тебя публично.
Снейк с удивлением уловила нотки сочувствия в суровом тоне мэра.
– Я знаю. Я понял это теперь. Но это ни к чему не приведет, если ты умрешь.
– Ты выполнишь то, что ты обещал?
– Клянусь, – ответил Габриэль.
– Хорошо. Зови сюда целительницу.
Если бы Снейк не давала клятву помогать страждущим и больным, она бы покинула замок
