Маш.
Я снова смеюсь, откидывая волосы на спину. Смотрю на свою ладонь. Черная метка все еще там, но дышится мне уже легче.
– Ну че, покатаемся? – спрашивает Кирилл.
– Газуй, Кирич.
Ефим включает музыку и выкручивает звук на максимум. И мы резко трогаемся с места. Сначала я судорожно вцепляюсь в ручку над дверью, но Гордей берет меня за руку и наклоняется, чтобы перекричать музыку:
– Не бойся, Маш, Овчинникова дед за руль в шесть лет посадил. Права он еще не получил, но водит правда хорошо.
Я киваю, глядя ему в глаза. Отпускаю ручку над дверью, а ладонь Наумова, наоборот, обхватываю покрепче. Есть ощущение, что если мне нужно держаться, то за него.
На весь салон гремит музыка, басами отдаваясь в груди. Откинувшись на спинку сиденья, я прикрываю глаза.
МЕЗАМЕР – Навсегда
На строчках «белая ночь, большие города, я хочу запомнить твои черные волосы» слышу, как Гордей перекрикивает музыку, меняя текст, и читает так же хрипло:
– Я хочу запомнить твои рыжие волосы.
Смеюсь и открываю глаза.
Говорю:
– Песня вообще-то депрессивная.
– Согласен. Но это просто песня.
Наумов подносит к губам наши руки и целует мои костяшки. Снова попавшись в ловушку его взгляда, не могу отвести глаза. Он так смотрит… Наверное, именно так мужчина должен смотреть на женщину.
Улыбаюсь ему ласково. Хочется коснуться его лица, погладить по щеке, скользнуть на шею, зарыться пальцами в темно-русые волосы. Но моя левая рука занята, а правая все еще проклята.
Я открываю окно и подставляю лицо ветру. Мои рыжие пряди сбегают на улицу и вьются следом, заставляя меня чувствовать себя свободной и счастливой.
Мы долго катаемся по району, орем песни, заезжаем за бургерами и едим на парковке. Я сижу на капоте и смеюсь с набитым ртом над каждой шуткой пацанов. Они рассказывают мне кучу историй про баскетбол и свою команду, отыгрывая как комедийные актеры, изображают своего тренера и то, как он материт их на тренировках, а потом на игре надевает костюм и первые пятнадцать минут пытается держать себя в руках.
Потом я звоню маме и отпрашиваюсь погулять подольше. Гордей берет трубку и сам разговаривает с ней. Я не знаю, почему, но мама соглашается.
И тогда мы вчетвером едем на речку. Она в черте города и, прямо скажем, купаться в ней никому нельзя, тем более в такую погоду, но набережная очень красивая. А мы подъезжаем с той стороны, где можно спуститься к самой воде и людей вокруг не так много, потому что асфальтированная дорожка как раз в этом месте делает поворот.
Кирилл и Ефим остаются около машины, а Гордый тянет меня за руку и предлагает:
– Прогуляемся?
– Давай.
Он переплетает наши пальцы, и я думаю, что, наверное, это конец моих отношений со Славой. Я не хочу быть с ним вместе.
По отлогому спуску идем к воде и садимся на поваленное дерево друг напротив друга, расположив ноги с обеих его сторон. Солнце уже село, и вода красиво бликует светом фонарей с другого берега.
– Вам, спортсменам, разве можно курить? – спрашиваю, кивая в сторону жигуля, у которого парни остались с электронными сигаретами.
– Нельзя. Да мы больше балуемся, Машу. Подростковая глупость, что с нас взять.
– А вы правда купили машину?
– Думаешь, угнали?
Смущаюсь и отвожу взгляд:
– Нет.
– Купили, Лисий хвост. Чтобы приобрести тачку, права не нужны. Вообще ничего не нужно. По закону мы не обязаны ставить ее на учет на себя. Главное, чтобы были номера, да и все. ДКП подписываешь и свободен.
– ДКП?
– Договор купли-продажи. Не самая добросовестная сделка, но, как ни странно, законная. Ну, почти.
Киваю и разглядываю его серьезное лицо. Сейчас Гордей не выглядит хамоватым дураком и пошляком, как мне показалось в первый день в школе. Он просто живет как будто немного в другой плоскости. По другим правилам. Или совсем без правил, если уж на то пошло.
– Смотри, что у меня есть, – Наумов достает из кармана какой-то картонный прямоугольник.
Наконец разнимаю наши руки, чтобы рассмотреть, что он мне протягивает.
Читаю вслух:
– Набор переводных татуировок?
– Ты говорила, что хочешь себе маленькую. Можешь примерить.
Разглядывая упаковку, понимаю, что это набор из фраз и слов, написанных разным шрифтом.
Спрашиваю:
– Сделаешь со мной?
Он улыбается:
– Думаешь, на мне мало картинок? Если хочешь, сделаю. Только нам, кажется, понадобятся ножницы.
Я роюсь в сумочке и достаю маленький маникюрный набор, от чего Гордый громко смеется.
Качает головой:
– Если бы ты оказалась на необитаемом острове, точно бы не пропала.
Я вчитываюсь в инструкцию, потом аккуратно вырезаю первую фразу, прикладываю к запястью и говорю:
– Нужно намочить.
Наумов открывает свою маленькую бутылку воды, выливает себе на руку и приглаживает мокрыми пальцами кусочек картона. Потом прижимает на пару секунд, глядя мне в глаза.
Дышу с трудом. Все тело волнуется, рассыпается, плывет. Там, где он меня касается, кожа горит.
Облизываю пересохшие губы и шепчу:
– Наверное, пора.
– Уже давно пора, Гордеева, – произносит он со смешком, имея в виду что-то другое, но все же убирает руку.
Я снимаю мокрую бумагу и любуюсь буквами на запястье.
– Что там?
Поворачиваю к нему надпись, которая говорит «держи меня».
Долгий взгляд в глаза. Гордый тоже облизывает губы и сообщает:
– Теперь я.
Вчитывается в те фразы, что остались. Они написаны задом наперед, поэтому он хмурится. Наконец выбирает и переносит на свою руку.
– Покажи, – прошу едва слышно.
Наумов демонстрирует свою кисть, где выше большого пальца теперь написано «с первого взгляда».
– Я хочу еще, – говорю твердо, чувствуя странное волнение.
– Я же говорил, остановиться сложно.
И мы начинаем клеить на себя татуировки как попало, особо не выбирая места, просто лепим на руки и на лицо, каждый раз показывая друг другу новый текст.
Когда снова приходит моя очередь, я вырезаю слово и прикладываю к своей нижней губе. Сама смачиваю водой и, немного погодя, убираю бумагу, оставляя четкий и ужасающе смелый призыв – «целуй».
Гордей читает, медленно моргает и поднимает взгляд к моим глазам. Не верит, что я делаю это специально. Снова спускается к губам и возвращается обратно. Вижу, как часто раздувается его грудная клетка.
И я киваю ему. В то же мгновение Наумов подается вперед и выполняет мою немую просьбу – прижимается своими губами к моим. Так ужасающе нежно, что я разлетаюсь на осколки.
Кажется, в этот момент Гордей ворует не
