Шрифт:
Интервал:
Закладка:
:::::: Эх, Луизетта! Думаю о тебе и вот-вот расплачусь! Сколько таких минут у меня каждый день! Не потому ли я так обожаю Жислен – глядя на нее, вижу тебя? Хотя нет, ведь я любил ее не меньше и пока ты была с нами. Мужчина не начинает жить, пока не родит первого ребенка. Встречаешь собственную душу в глазах другого человека и любишь его пуще себя, и это возвышающее чувство!:::::: Жислен выросла с той верой в себя, какая бывает, если родители проводят с ребенком много времени – по-настоящему много. Может, кто-то скажет, что девушка вроде Жислен, крепко привязанная к семье, должна, поступив в колледж, поскорее понять, что в жизни ей предстоит постоянно сталкиваться с незнакомыми ситуациями и самой разбираться, как быть. Лантье не согласен. Весь этот треп про «ситуации», «разбираться», незнакомое то да незнакомое это – пустая болтовня. Псевдопсихологические сотрясания воздуха. Для него главное, что кампус Университета Майами находится в двадцати минутах ходу от их дома. В любом другом университете Жислен будет «девочкой-гаитянкой». Да, это выяснится, но здесь она хотя бы не просто «та гаитяночка, с которой мы живем в комнате» и вообще избежала той ловушки, когда «признавая себя кем-то, ты, очевидно, не можешь быть кем-то иным». Здесь она может быть тем, кто она есть и кем стала. Жислен – очаровательная молодая женщина… В тот самый момент, когда эти слова звучат в его голове, Лантье понимает, что поместил дочь во второй сорт. Она не так прекрасна, как североевропейские блондинки: эстонки, латышки, норвежки или русские, и ее никто не примет за латинскую красавицу, хотя есть в ее чертах что-то и от латины. Нет, Жислен – та, кто она есть. Самый облик ее, сидящей на этом жалком стульчике с такой царственной осанкой – Луизетта! ты постаралась, чтобы Жислен и Филипп приобрели правильную осанку в том возрасте, пока не начали сомневаться, что это вообще нужно! Лантье хочется встать со своего вертящегося кресла, сработанного безымянным французом, шагнуть к Жислен и немедля обнять ее. «Саус-Бич фонд»! Так здорово, что даже не верится.
А это кто там?
Дверь в кабинет закрыта, но Лантье с Жислен одновременно посмотрели на боковую дверь, которая ведет на кухню. Два человека поднимаются по короткой, в четыре-пять ступеней, лесенке, что ведет к двери с той стороны. Филипп? Но в школе «Ли де Форест», где он учится, занятия не окончатся еще два часа с лишним. Голос похож на Филиппа – но говорит по-креольски. По-креольски!
Второй голос:
– Eske men papa ou? (Твой отец дома?)
Первый отвечает:
– No, li inivèsite. Pa di anyen, okay? (Нет, он в университете. Слушай, мы никому не расскажем про это, договорились?)
Второй голос:
– Mwen konnen. (Я знаю.)
Первый голос говорит по-креольски:
– Отец, он не любит таких ребят, но ему незачем знать, что случилось. Сечешь, бро?
– Он и меня не любит, Филипп.
– С чего ты взял? Он мне ничо не говорил.
– Дык он и мне ничего не говорил тоже. Это не надо. И так понятно: по тому, как он на меня смотрит – или не смотрит. Как будто мимо смотрит, кабутта меня нет. Сечешь?
Лантье смотрит на Жислен. Выходит, все же Филипп.:::::: Филипп и его чернокожий гаитянский дружок, прости господи, Антуан.:::::: И Антуан прав. Лантье не нравится ни видеть его, ни говорить с ним. Парень вечно корчит крутого и говорит на чистейшем неговском английском, слог в слог и звук в звук как неграмотные с семьюдесятью пятью пунктами ай-кью. А если неговский требует слишком большого лингвистического усилия, переходит на креольский. Антуан из тех черных как ночь гаитянцев – а таким несть числа, – что говорят tablo, «стол» по-креольски, и ни сном ни духом не догадываются, что это слово имеет отношение к la table, французскому имени стола.
У Жислен такой вид, будто она сделала глубокий вдох и боится выдыхать. Явно сильно встревожилась. Но, конечно, не слова мальчиков ее так напугали, ведь по-креольски Жислен не знает почти ничего. Ее насторожило, что Филипп вообще чирикает по-креольски chez Lantier – и в пределах слышимости Père Лантье, – и вдобавок со своим черным-пречерным гаитянским дружком, которого папа не может терпеть в доме, не выносит, когда тот дышит здесь… выдыхая заразу, превращая франко-мулатский воздух в неговский.
Вот креольские мальчики уже на кухне, хлопают дверцей холодильника, бренчат ящичками и дверцами буфета. Жислен встает и идет к двери, несомненно, чтобы распахнуть ее и показать мальчикам, что они не одни в доме. Но Лантье знаком показывает ей сесть и прижимает палец к губам. Неохотно и нервно она садится на место.
Антуан говорит по-креольски:
– Видал, какая рожа у него была, когда копы его под руки?
Филипп пытается говорить необычным низким голосом, но дает петуха. Сдавшись, отвечает, все так же по-креольски:
– Они же ему ничего не сделают, как думаешь?
– Не зна, – говорит Антуан. – Щас главное Франсуа. Он и так уже на поруках. Надо выручать Франсуа. Ты же пойдешь с нами, да? Франсуа, он на тебя рассчитывает. Вот тебя допрашивает коп. Что скажешь, бро?
– Э-ы… Я скажу… Я скажу, что Франсуа что-то сказал по-креольски и все засмеялись, а Эстевес, ну, зажал его за шею.
– Точно?
– Э-ы… Ну да.
– Франсуа что-нибудь сделал первым?
– Ы-э-э… нет. Я не видел, чтобы он первым что-то сделал, – не сдается Филипп.
– Говори только «нет», и все, – наставляет его Антуан. – Сечешь? Никого не парит, что ты там не видел. Франсуа сказал, что ты ему нужен, чувак. Братаны, а не просто так. Он рассчитывает на тебя, чувак. Плохо будет, если ты неуверенно говоришь. Понимаешь, чувак. Сечешь? Тут ты покажешь, что ты – бро или чмо. Поня́л?
«Бро» и «чмо» Антуан произнес по-английски.
– Поня́л, – говорит Филипп.
– Четко. Ты будешь четким братаном, чувак! Ты будешь четким братаном!
Антуан говорит почти с ликованием.
– Ты знаешь Патрика? Андре? Жана, толстяка Жана? Эрве? Они тоже четкие братаны!
Опять ликование.
– И они не в банде. Но они знают, чувак! Они знают, что Эстевес сделал Франсуа. У них без всяких «если не ошибаюсь» и прочей туфты. Они отличные братаны!
Ликование вот-вот превратится в смех – над Филиппом.
– Как и ты, бро!
Профессор Лантье смотрит на дочь. Она не понимает, о чем говорили мальчики: слишком быстрая креольская речь. Хороший знак. Креольский для нее – по-настоящему чужой язык! Лантье с Луизеттой направили Жислен верным путем! Ни одна гаитянка – про себя он сказал это по-французски, une Haitian, «юн айитен», – не смогла бы сидеть так элегантно на этом стульчике. Жислен француженка. Такова она по крови: фактически молодая француженка de le monde, ухоженная, умница, красавица – но почему тогда его взгляд цепляется за эти небольшие жирно-рыхлые всхолмия по бокам от ее ноздрей? – уравновешенная, изысканная, во всяком случае, когда ей того захочется.
Глухим шепотом, почти беззвучно, он сообщает своей, к счастью, не креологоворящей дочери:
– Сегодня в школе что-то произошло, я так понял. На занятиях у него в классе.
Мальчики идут к дверям кабинета, и все время говорит Антуан.
Тогда Лантье поднимается с места, распахивает дверь и бодро объявляет по-французски:
– Филипп. Я услышал твой голос. Ты сегодня рано из школы!
У Филиппа такое лицо, будто его застали… за каким-то совсем не похвальным занятием. То же самое с его другом Антуаном. Антуан – хулиганистый с виду паренек, крепкий, но не толстый. В эту секунду у него на лице написано, что ему чрезвычайно хочется развернуться кругом и дать деру. Какие они оба неряхи!.. Джинсы едва держатся на бедрах, так что поневоле видишь яркие семейные трусы… очевидно, чем сильнее торчат трусы и чем они ярче, тем у этих ребят считается круче. Штанины у обоих заканчиваются лужицами джинсы на полу, скрывающей кеды с переплетающимися яркими люминесцентными полосами… оба в слишком больших мешковатых футболках, рукава скрывают локти, а сзади край выдернут из джинсов, но висит не настолько низко, чтобы не было видно этих ужасных трусов… на головах – банданы, «в цветах» того организованного братства, которому Филипп с Антуаном принадлежат. От их обличья – самые натуральные американские неги, какие только могут быть – Лантье передергивает. Но он заставляет себя удерживать натянутую на лицо приветливую улыбочку и по-французски обращается к Антуану:
– Что ж, Антуан… Давненько ты нам не наносил визитов. А я как раз спрашиваю Филиппа: почему вы сегодня так рано освободились из школы?
– Папа! – глухо ахает Жислен.
Лантье в тот же миг жалеет о своих словах. Жислен поверить не может, что ее отец, которым она так восхищается, способен на такую низость: дразнить этого бестолкового пятнадцатилетнего беднягу, чтобы порадоваться на его обалдевшую физиономию. Отец знает, что Антуан вообще не понимает французского, официального языка той страны, где рос до восьми лет. Отец просто хочет показать ей (и Филиппу заодно), насколько с особыми запросами – эвфемизм, употребляемый в государственных школах, – насколько с особыми запросами мозги у этого черного как ночь паренька. Но ведь, в конце концов, не сам он захотел таким родиться. Дурная кровь досталась ему без его ведома. Жислен не верится, что отец добавил еще вопрос для вящего унижения. Антуану не с руки стоять и кивать болваном. Он должен что-нибудь сказать: ну хотя бы: «Я не говорю по-французски». Но нет, малый стоит столбом, отвесив челюсть.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Я сижу на берегу - Рубен Гальего - Современная проза
- Людское клеймо - Филип Рот - Современная проза
- Небо падших - Юрий Поляков - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- ПРАЗДНИК ПОХОРОН - Михаил Чулаки - Современная проза
- Люпофь. Email-роман. - Николай Наседкин - Современная проза
- Тихий уголок - Питер Бигл - Современная проза
- Разыскиваемая - Сара Шепард - Современная проза
- Тысяча жизней. Ода кризису зрелого возраста - Борис Кригер - Современная проза