Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На этих словах Объект поднялся и стремительно вышел из зала").
Кулябко убедился - п о п а л.
Через неделю в Цюрихе к Богрову подошел Николай Яковлевич. Вечер провели вместе; сказал, что партия благословляет его на п о д в и г.
- Возвращайтесь в Россию, я найду вас. Но желательно, чтобы вы переехали обратно в Киев, Дима. Петербург - трудное место для работы, столыпинские ищейки свирепствуют вовсю. Я думаю, вам разумнее обосноваться на старом пепелище... Где поместье вашего отца? В Кременчуге?
- Да.
- Поживите лето там, мне будет спокойнее приехать туда. Это удобно?
- Что? - рассеянно переспросил Богров, потому что не мог оторвать взгляда от сутулой спины человека, сидевшего возле окна, в глубине зала маленького кафе, куда они зашли со Щеколдиным, - ему казалось, что это Рысс-младший, Орешек.
- Я спрашиваю - в какой мере мне будет ловко приехать в поместье вашего отца, - повторил Щеколдин, точно зная причину того панического ужаса, который был нескрываем на лице Богрова, в мелко затрясшихся руках, в испарине, обильно выступившей над верхней губой, во всем его п о т е к ш е м облике.
- Да, да, вполне удобно, - ответил тем не менее Богров, заставив себя отвести взгляд от спины человека, так напоминавшего ему Орешка-Рысса.
- Что с вами? - поинтересовался Щеколдин. - Вы чем-то взволнованы?
- Я? Отчего же, вовсе нет, совершенно напротив...
- Кого вы заметили, Дима?
Богров обернулся к Щеколдину, уставился в его лицо немигающе, подумав: "А что, если он привел сюда Рысса нарочно и они лишат меня жизни прямо здесь? Или же выволокут на улицу, а там кричи не кричи - тишина, никого нет, здешние из окон даже не выглянут, тут не Россия, не заступятся; воткнут в печенку голубое шило, отволокут к реке, и - все!"
- Отчего вы решили, будто я кого заметил?
- Слежки за собою не чувствовали?
- Нет.
- Но пытались обнаружить?
- Пытался... Только я не знаю, как это делается...
- Кого вам напоминает тот человек в углу? - требовательно спросил Щеколдин. - Вы знаете его? Кто он?
- Я... Я не знаю... Мне показалось, что я видел его сегодня дважды... На улице... Да, он шел по улице... Но он не оборачивается...
- Встаньте, подойдите к нему и, глядя ему прямо глаза, спросите: "Могу ли просить у вас спички?"
- Но это не принято на Западе, для этого есть официант.
- Вы - иностранец, вам можно все. И сфотографируйте его лицо, заложите в анналы своей памяти. Вам сейчас нужно тренироваться, каждый день тренироваться в том, чтобы память была абсолютной, Дима. Ну, ступайте же...
- Сейчас...
- Шпики не стреляют. Или вас пугает что-либо другое?
"Кулябко передавал, что я вправе потребовать объяснений и выставить алиби, - стремительно подумал Богров. - Но тогда Николай Яковлевич уйдет. Я бы ушел на его месте. Ну и хорошо! Он же втягивает, и я теперь боюсь этого! Но и Кулябко говорит, что в этом спасение. Господи, куда я иду? Зачем не стать маленьким, незаметным, зачем не забиться в угол и переждать эти страшные времена?! - Мысли его были быстрые, рваные, но при этом логично выверенные, словно бы перед тем, как он услышал их, кто-то невидимый сформулировал их и взвесил. - Будь проклят тот день, когда я п о т я н у л с я к славе, памяти, триумфу!"
Богров медленно поднялся, каменно ступая, пошел по желтому, хорошо струганному полу, прокрашенному олифой, остановился возле того столика, за которым недвижно и одиноко сидел человек, так напомнивший ему Рысса-младшего, проклятого негрызучего Орешка; надо ж было охотиться за ним, иродом, пусть бы себе грабил банки, кровосос...
Огромным усилием воли он заставил себя сделать еще три шага; за столиком, обросший, уставший, с запавшими глазами, действительно сидел Орешек.
- Сядь, Богров, - сказал он. - Сядь... Я так давно хотел посмотреть тебе в глаза. Один на один. И - не в России... "Не только правые, но и центр скажет "Браво"!"
Письмо от Манташева из Москвы Курлову привез личный секретарь доктора Бадмаева, вполне надежный человек.
Встреча Манташева с лидером кадетов Павлом Николаевичем Милюковым состоялась за обедом, в ресторане Энгельбрехта, на Страстном бульваре.
Манташев, предваряя запись собеседования весьма оптимистическим пассажем, ликовал: "Дорогой друг! Полагаю, что как бы ни развивались события на нашем политическом небосклоне, мы отныне имеем в кармане неразменную ассигнацию - и не от кого-нибудь, а от самого приват-доцента [П. Н. Милюков, вождь кадетов].
Как мы и договорились с вами, я, никак не затрагивая имен, начал беседу с исследования точки зрения оппонента на цикл очерков П. Б. [Петр Бернгардович Струве, член Государственной Думы, кадет, в прошлом марксист], прямо, с моей точки зрения, означавших отход партии конституционных демократов от своих прежних позиций по национальному вопросу к тому кредо, которое в значительно большей мере свойственно ныне правительству.
Доцент на это ответил в том смысле, что его партия ни в коем случае не согласится со слепым национализмом П. А. [П. А. Столыпин], что мнение П. Б. его личное мнение, никак не разделяемое большинством членов ЦК.
"Не только потому, что у нас в ЦК достаточно членов является не православными, не потому, что нас поддерживает ряд иноверческих банковских кругов, - я от вас этого не намерен скрывать, да вы наверняка имеете и свою по этому вопросу информацию, - но я, русский, до последней капли русский, воспитан в том смысле, чтобы жандарму и антисемиту руки не подавать. А ныне П. Б. придумал, изволите ли видеть, "культурный антисемитизм" в противовес "звериному антисемитизму". И какова же между ними разница? Она, оказывается, состоит в том, что евреям необходимо "узнать "национальное лицо" той части русского конституционного и демократически настроенного общества, которая этим лицом обладает и им дорожит. И, наоборот, для них совсем не полезно предаваться иллюзии, что такое лицо есть только у антисемитского изуверства". П. Б. полагает, продолжал доцент, что русский национализм сейчас сделался антиправительственным, радикальным течением и выражает интересы своего народа...
На мой вопрос, как партия станет относиться к практике П. А., если он еще больше ужесточит национальные ограничения в польском, кавказском и финляндском вопросе доцент ответил, что это вызовет в империи кризисную ситуацию. "Когда господин Пуришкевич требует в Думе принудить поляков, грузин и финнов даже думать на русском языке, я отдаю дань эмоциональности и бесспорной талантливости моего постоянного оппонента по части режиссерского мастерства, рассчитанного на галерею зрителей, заполненную дворниками из "Союза русских людей", но если подобное произнесет премьер, тогда мы окажемся на грани гражданской войны, племенной розни, неуправляемого, кровавого процесса".
Я спросил, какова будет позиция ЦК кадетов в случае, если подобное свершится. Доцент ответил, что он не берется даже предсказать возможностей, ибо все еще верит в государственный такт премьера.
"Даже после того как он распустил всех вас, словно школьников на внеочередные каникулы, и в это время устроил порку шалунам?" - спросил я.
Собеседник долго молчал, было видно, что мой вопрос крайне ему неприятен. Потом он заметил: "Мы оказались неподготовленными к той трагедии, которая разыгралась во время его ультиматума в марте и роспуска Думы. Сейчас мы готовы к подобного рода неожиданностям, наш удар будет сокрушительным".
Когда я сообщил ему, что, по сведениям, пришедшим ко мне от вполне серьезных людей, П. А. намерен осенью начать дальнейшие атаки на нерусские национальности, доцент задал вопрос: "Будет ли эта атака состоять во фразах, посвященных русскому могуществу, то есть - он усмехнулся - будет данью "культурному национализму", о котором стал радеть П. Б., или же он намерен принять прямые меры, направленные к дальнейшему ограничению прав инородцев?"
Как мы и уговорились, я ответил, что в недрах министерства готовится проект, еще более ужесточающий права инородцев, безусловно предусматривающий русификацию окраин.
"Что ж, - сказал доцент, - мы тоже примем свои меры".
Он добавил, что в позиции П. Б. есть, конечно, один мент, ставящий его в весьма выгодное положение, когда он формулирует разницу между "национализмом творческим" открытым, и "замкнутым", охраняющим былины, а потому "оборонительным". "Я полагал, что этот аспект концепции П. Б. был как-то обговорен с П. А., ищущим сейчас возможность для оформления новой коалиции после того, как часть правых отшатнулась от него, а глава октябристов Гучков даже сложил с себя полномочия лидера Думы. Неужели ж П. А. не воспользуется подсказкой П. Б.?"
У меня мелькнуло соображение, а не есть ли публикация П. Б. своей концепции по русскому национальному движению некоей игрою, конечная цель которой заключается в том, чтобы привлечь П. А. на сторону конституционалистов? Не есть ли в таком случае эта игра совершенно любопытной интригою самого доцента? Не есть ли это сражение за Думу, за раскол октябристов и изоляцию правых националистов? Но уж эту мою догадку Вам исследовать, на то Вам Ваша светлая головушка!"
- Русская смута XX века - Николай Стариков - История
- Третья карта (Июнь 1941) - Юлиан Семенов - История
- Лицом к лицу - Юлиан Семенов - История
- Начало семьдесят третьего (Франция, Испания, Андорра) - Юлиан Семенов - История
- Карл Великий: реалии и мифы - Олег Валентинович Ауров - История
- Русская пехота в Отечественной войне 1812 года - Илья Эрнстович Ульянов - История
- Рождённый в блуде. Жизнь и деяния первого российского царя Ивана Васильевича Грозного - Павел Федорович Николаев - Биографии и Мемуары / История
- Геракл. «Древний»-греческий миф XVI века. Мифы о Геракле являются легендами об Андронике-Христе, записанными в XVI веке - Глеб Носовкий - История
- Европеана. Краткая история двадцатого века - Патрик Оуржедник - История
- Террористы - Александр Андреев - История