Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сознание одиночества пришло к нему гораздо позже, когда голоса его товарищей давно смолкли в чаще леса. Сидя на толстом корне сейбы, к которой был привешен мост, он вдруг понял, что вокруг нет никого, кроме обезьян, попугаев и комичного ленивца, удивленно взиравшего на него с королевской пальмы.
– А что же ваши друзья, сеньор Ван-Ян? Испугались?
Полковник Свен Гетц стоял на противоположном берегу и смотрел на него, опираясь на его же винтовку. Полуголый, оборванный, обросший и босой – прямо карикатура на некогда горделивого гитлеровского офицера, – но при этом совсем непохожий на добровольного заключенного, каким был накануне. Он словно вернул себе утраченную гордость и казался спокойным и удовлетворенным.
– Да, – сказал Ханс Ван-Ян. – Испугались. Но я не боюсь и намерен переправиться на тот берег.
– Не советую пытаться перейти по мосту: вы отличная мишень, когда цепляетесь за лиану, как истеричная мартышка.
Чернореченец вгляделся в него, словно пытаясь определить, что за человек скрывается под лохмотьями, и с интересом спросил:
– Чего вы добиваетесь? Зачем подвергаете себя риску, ведь я могу вас убить?
– Это вы, друг мой, подвергли себя риску. Вы упустили из виду, что я так и остался немецким офицером. Ночью я мог перерезать вам горло, и не сделал этого, потому что мне показалось, что худшим наказанием для вас будет, если я не дам вам завладеть алмазами… – Он махнул рукой себе за спину: – Пока вы сидите там, те, кого вы преследовали, уйдут дальше.
Бачако Ван-Ян встал и взял винтовку.
– Не важно, – сказал он. – Они мне уже не нужны. – Затем помахал рукой в знак прощания: – Увидимся на том берегу!
– Я буду тут. Но предупреждаю: если переправитесь через реку, я вас убью.
Мулат повернулся и исчез среди деревьев. Он прошел несколько метров, взвел курок и, сойдя с тропинки, прокрался на берег.
Однако, когда он навел винтовку и осторожно раздвинул листья, на противоположном берегу никого не было.
– Мерзавец! – процедил он сквозь зубы, сжав кулак. – Сукин сын!
Он лежал неподвижно, вытянувшись в гамаке, сплетенном из лиан. Руки были сложены на груди, глаза закатились, по всему телу от ног до головы нарисованы круглые черные пятна – для сходства с ягуаром, который, по его мнению, символизировал силу и смерть.
На нем ничего не было, если не считать длинной лианы, привязанной к пенису и обмотанной вокруг пояса. Дыхание было настолько неуловимым, что не угадать, впал ли он в транс или умер.
Вокруг него и дальше, за пределами «магического пространства» (оно было обозначено четырьмя палками с перьями ястреба), куда не допускались непосвященные, сидели на корточках мужчины, женщины и дети. Они замерли почти так же неподвижно, как он сам, и ни на секунду не отводили взгляда от его рта, словно ожидая, что Омаоа вот-вот заговорит с ними через своего возлюбленного раба Этуко, шамана и предводителя семьи шоринотери, самой могущественной из племен яноами к северу от Сьерры-Пакараймы.
Они так и сидели всю ночь и большую часть дня, потому что, перед тем как лечь в гамак, шаман предупредил, что скоро случится чудо и они должны подготовиться к грядущим событиям душой и телом.
Беременные женщины и те, у которых были месячные, отошли от шабоно и увели за руку самых маленьких детей. Семейные очаги в большинстве своем уже догорали, потому что никто не поддерживал в них огонь, боясь отвлечь духов всех членов племени, которые, даже будучи мертвыми, собрались, чтобы посмотреть на чудеса, обещанные «пьяче».
В середине дня, когда солнечные лучи отразились от стен большого тепуя, издали господствовавшего над деревней, раздалось неясное бормотание, словно исходившее из глубины груди шамана, однако никто из присутствующих не признал в нем его голоса. Это был голос Ксанана, единственного из воинов, отправившихся на поиски Камахай-Минаре, который до сих пор не вернулся.
Это действительно был его голос, но даже самые близкие родственники были не в силах разобрать, что он говорит, потому что говорил он не на их языке, а произносил непонятные слова, которые больше походили на язык «разумных».
Тем не менее они так и сидели не шелохнувшись, словно завороженные столь необычным явлением, превосходившим все чудеса, которые Этуко творил до сих пор. Их внимание было настолько приковано к лежащему человеку, из уст которого с каждым разом все явственнее раздавался голос Ксанана, что они не замечали присутствия трех мужчин и двух женщин, пока те в смущении и некотором беспокойстве не остановились в самом центре шабоно.
Тогда они молча повернулись в сторону чужаков, и какое-то время, показавшееся всем бесконечным, дикари и «разумные» смотрели друг на друга. И те, и другие были, вероятно, одинаково напуганы и не понимали, что происходит. Пришельцы не находили объяснения удивительной церемонии, которую они прервали, а туземцы недоумевали, как те сумели проникнуть в самое сердце их жилища, и собаки при этом даже не залаяли.
Но тут взгляды индейцев остановились на Айзе, по толпе пролетел легкий гул, а шаман, раскрашенный под ягуара, начал медленно подниматься, словно ему стоило огромных усилий выйти из транса. Взяв самую длинную из палок, ограничивавших «магическое пространство», он важно выступил вперед и воткнул ее в землю перед девушкой, восклицая:
– Шори Камахай-Минаре! Шори Камахай-Минаре!
– Шори Камахай-Минаре! – хором повторили остальные туземцы и, поднявшись на ноги, начали постепенно придвигаться ближе, хотя из осторожности держались полукругом в трех метрах от группы чужаков.
– Что это значит? – спросила Аурелия, поворачиваясь к Золтану Каррасу. – Вы что-нибудь понимаете?
– Ничего, – ответил тот. – Однако они явно принимают вашу дочь за Камахай-Минаре.
– И что сейчас будет?
– Не имею представления. Им с одинаковым успехом может прийти в голову как поклоняться нам, так и пустить нас на бутерброды.
Однако не случилось ни того, ни другого, поскольку Этуко лишь махнул рукой, показывая дорогу. Индейцы поспешно расступились, и через боковую калитку, за которой начинался склон, а на нем растянулась ухоженная банановая плантация, шаман провел гостей на просторную круглую малоку, где было полным-полно самых разных цветов, фруктов и овощей.
– Тека Камахай-Минаре! – несколько раз повторил шаман, кланяясь, словно хозяин постоялого двора. – Тека Камахай-Минаре!
– «Тека» значит «дом», – объяснил венгр. – Это слово мне понятно, потому что оно в ходу у гуаарибов. По-видимому, он нам говорит, что это будет наш дом. Или, лучше сказать, твой дом, ведь совершенно очевидно, что мы, остальные, – твоя свита.
Айза не ответила, лишь слегка улыбнулась туземцу в знак благодарности за гостеприимство и, как только тот удалился, поспешив присоединиться к соплеменникам, повернулась к венгру и сказала:
– У нас никогда не было ничего, что не принадлежало бы остальным членам семьи. А вы теперь член нашей семьи. – Она показала рукой на красивые цветы и аппетитные плоды: – Похоже, нас ждали. Разве не так?
– Так, – согласился Себастьян; он явно был не на шутку встревожен. – Нас ждали, но что делал этот человек, лежа в гамаке, разрисованный таким образом и говоривший таким странным голосом?
– Это не он говорил, – отозвалась Айза, опускаясь на лавку из бамбука, тянувшуюся вдоль всей стены. – Это Ксанан. Я узнала его голос.
– Мертвец? – Когда она кивнула головой, брат добавил: – Ты и правда думаешь, что этот раскрашенный человечек может вступать в контакт с духами?
– Да. Думаю, да.
– Так же, как и ты?
– Наверно, нет, потому что он их ищет, а с мертвыми так: чем больше ты их ищешь, тем меньше находишь. Но мне кажется, что он может мне помочь.
– В обмен на что?
Айза строго взглянула на него:
– Ты всегда спрашиваешь одно и то же. Однако, что бы он ни попросил, я это ему отдам. Слышишь: что бы он ни попросил, – и единственное, о чем я тебя умоляю: не пытайся вмешиваться.
– Ты требуешь слишком многого.
– Возможно, но, если восемнадцать лет я ничего не требовала, думаю, что сейчас имею право требовать, чтобы ты позволил мне дойти до конца. – Она немного помолчала и сказала уже мягче: – Вероятно, скоро я перестану создавать вам проблемы.
– Ты же знаешь, что самой большой проблемой будет, если с тобой что-то случится, – заметила ее мать. – И должна тебе сказать, что впервые в жизни меня возмущает твое отношение. Такое впечатление, что мы тебе мешаем.
Айза взяла мать за руки и, притянув к себе, усадила рядом. Казалось, что это она старшая и говорит с Аурелией, словно та была девочкой.
– Мне жаль, что у тебя возникло такое впечатление, – сказала она. – Потому что я беспокоюсь только о том, чтобы, если со мной что-то случится, вы не чувствовали себя виноватыми. – Она посмотрела на братьев, и в ее взгляде была немая мольба. – Мне необходимо ощущать себя свободной, чтобы принять решение. – Она немного помолчала, обдумывая, что скажет дальше, и наконец добавила: – В «Затерянном мире», книге, которая так мне нравилась в детстве, был рисунок тепуя, на вершине которого жило доисторическое чудовище. Помню, оно мне снилось, и хотя я просыпалась в ужасе, на следующий день опять открывала книгу, потому что точно знала, что только так перестану его бояться. И в результате сделала важное открытие: на самом деле меня пугало не чудовище, а гора, на которой оно обитало.
- Бора-Бора - Альберто Васкес-Фигероа - Морские приключения
- Зеленый луч. Буря. - Леонид Соболев - Морские приключения
- Погибшая страна - Г. Берсенев - Морские приключения
- Три минуты молчания. Снегирь - Георгий Николаевич Владимов - Морские приключения / Русская классическая проза
- Грозовой фронт - Евгения Александрова - Героическая фантастика / Морские приключения / Прочие приключения
- Коварный брамин из Ассама. Гибель империи. Реванш Янеса - Эмилио Сальгари - Исторические приключения / Морские приключения / Прочие приключения
- Путешествия и приключения капитана Гаттераса - Жюль Верн - Морские приключения
- Декомпрессия - Владимир Махов - Морские приключения
- Смотритель и её маяк - Варвара Александровна Фадеева - Морские приключения / Научная Фантастика / Прочие приключения
- Дневник одного плавания - Сергей Петрович Воробьев - Морские приключения / Путешествия и география