Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После еды она убрала посуду, но мыть ее пока не стала. Присела к нам на диван, и мы сыграли раз или два в зооквартет. Игра у нее не шла. Она подкладывала парнокопытных к хищникам и два раза не заявила «белого зайца». Потом мы посмотрели новостную программу «Здесь и сегодня», а перед началом следующей передачи она отправила нас спать. Мы почистили зубы, и она погасила свет.
Спать мне не хотелось, и я напрасно ждал, когда заснет Софи. Обычно я определял это по ее дыханию. После этого я мог бы включить фонарик и почитать. Но она вдруг села и прошептала:
– Юли?
– У-у?
В комнату проникала лишь узкая полоска света, но я все равно увидел ее большие, блестящие, как перламутровые пуговицы, глаза.
– Знаешь, я не хочу переезжать.
– А чего так? Ведь новая квартира просто отличная.
– Ты ее уже видел?
– Нет. Но папа сказал, у каждого будет по комнате.
– А сад там есть?
– Думаю, что нет. Но у тебя и здесь его нет.
– Как это?!
– Да так. Он ведь не наш. Так что лучше уж без сада, чем с чужим.
– Ну вот еще! А где же мне играть?
– Да ведь сразу за поселком пустырь. И горка для дураков. А ты сможешь кататься там на роликах. И до школы недалеко.
– Правда? Ну ладно. Но все равно я поеду в новую квартиру, только если там есть балкон. И такая же отличная держалка для туалетной бумаги, как здесь. У бабушки рулон лежал на полу, и спуска тоже не было. Все плюхалось прямо вниз и жутко воняло.
– Слушай, а что такого особенного в нашем кронштейне для туалетной бумаги?
Софи вытянулась под одеялом.
– Ну, ты же знаешь! Такое полукруглое углубление в кафеле. Мне так нравится вставлять туда новый рулон. Он так ровненько туда входит! Как думаешь, в новой квартире будет такое же?
– А то как же, – ответил я, – все дома одинаковые.
Она облегченно вздохнула. Потом положила руку на глаза и наконец заснула.
Я немного почитал, потом, как можно тише, поднялся, чтобы попить молока. Вышел на цыпочках в коридор. Большую комнату слегка освещал фонарь с противоположной стороны улицы. Одежда матери, юбка и блузка, была перекинута через спинку кресла, с ручки другого свисали чулки. А сама она лежала на диване под шерстяным пледом. Голые плечи белели в полумраке, на шее нитка жемчуга. Сигареты не было ни в пальцах, ни в пепельнице. Она не спала. Повернула голову.
– Что такое, – прошептал я, – почему ты спишь здесь?
Ее глаз не было видно. Сглотнув, она опять отвернулась.
– Иди в кровать, – пробормотала она, а я сделал еще шаг. Скрипнула половица. Но пойти на кухню не решился. Открыл дверь в ванную и попил водички из-под крана. А потом пошел спать.
Мужчина открыл заграждение. В этой части штрека выбойку крепи еще не произвели. Здесь только разбросали соль, чтобы связать взрывоопасную угольную пыль. Как частенько и бывает при высокой влажности, соль через какое-то время кристаллизовалась, вобрав в себя частицы пыли. Спекшаяся корка хрустела под ботинками, на губах все больше чувствовался соленый привкус, и вскоре весь штрек, так называемая подошва, забои и кровля пласта, а также инструменты выглядели словно обледенелыми, будто покрытыми инеем. Крючок карабина заклинило намертво. Сморщенная перчатка. Куда бы он ни бросил взгляд – все сверкало в лучах его головной лампы, а иногда блестело так ярко, что приходилось зажмуривать глаза. Будто в этих крохотных кристаллах рос свет, юный свет.
Подошва пошла под уклон, и мужчина крепко держался за крепежные стойки, которые с трудом можно было распознать как деревянные. Словно длинный ряд алебастровых колонн стоял слева и справа от пучка света его лампы, и он снова облизал губы. Здесь было тихо, а когда он остановился и хруст под ботинками умолк, то слышен был только свист в вытяжной шахте, где-то далеко позади него. В носу горело от вдыхаемого воздуха. Между двух стоек валялась клетка, слегка раздавленная. Но это была не крысоловка. Он разглядел жердочку и сосуд для воды, нагнулся и закрыл дверцу, с проволоки посыпалась соль. Никакого другого движения вслед за этим не последовало.
Ему рассказывал отец, а тот в свою очередь тоже знал об этом по слухам. Раньше горняки не очень доверяли газомерным лампам, да и новым измерительным приборам тоже, они приносили с собой певчих птиц, в основном канареек. Птички эти настолько чувствительны, что при малейших изменениях кислорода в воздухе, скажем, при намеке на газ, они замолкали и падали бездыханными на дно клетки. Это означало только одно – бежать, бежать и открыть все шлюзы для притока свежего воздуха!
Даже уголь в конце очистного забоя был белым от соли. Он включил ручной фонарь, положил его на землю. В положении породы мало что изменилось, трещина не увеличилась. И сверху уже не капало, подошва и боковые стены оставались сухими. Лишь в небольших углублениях поблескивала мертвая вода. Под последним перекрытием он остановился и прислушался. Здесь, за поворотом старого очистного забоя, даже и воздуха не было слышно, и он поднял голову, чтобы осветить разлом поглубже.
Кресла опрокинуты на диван, гардины сняты, ковер свернут. Софи, стоя на коленях, копалась в коробке с книгами, журналами и альбомами, а мать приняла от меня хозяйственную сумку и взвесила ее на руке. Я кивнул.
– Большой привет от фрау Кальде. Пива она мне не дала и хотела бы, чтобы ты…
– Да, да, только не сейчас. Помоги мне со столом.
Мы вышли на балкон. В полуоткрытом окне Маруши отражался закат, солнце садилось по ту сторону шахты. Маруша стояла в утреннем халатике и гладила. Мать проигнорировала ее и строгим взглядом дала понять, что в окно лучше не смотреть. У рок-вокалиста Грэхема Бонне по-прежнему не хватало одной ноги. Мы перенесли стол через порог, затащили его в квартиру, а Софи вскочила с радостным криком:
– Мама, погляди, что я нашла! Юлиан в шортах на снегу! Когда вы это сняли?
Фотография размером с открытку, а сам снимок – небольшой овал. Мать поставила тарелки на стол, вскинула подведенные брови.
– Ах, не неси чепухи. Ты что, не видишь, что это старый снимок? – Она взяла фотокарточку, посмотрела на обратную сторону. – 1936-й год. Тогда твоему отцу было двенадцать.
– Но он же выглядит как Юли, правда? Волосы, глаза… Точно такие же! А почему на нем короткие штаны? Зима ведь.
– Раньше так было принято. На нем длинные гольфы. Пожалуйста, положи все на место. – Она упаковала столовые приборы и краем глаза быстро взглянула на меня. На лоб свисала прядь волос. И вдруг она заговорила приглушенным голосом, вроде как сестра не должна была этого слышать:
– Скажи, что тут произошло в мое отсутствие? Кто тут побывал в квартире?
Я отступил на шаг, пожал плечами. Потом наклонился и стал помогать Софи укладывать книги в коробку.
– А что? Кто тут должен был побывать? Никого не было.
– Ах, вот как? – Она показала в угол рядом со шкафчиком для щеток. – А это что такое?
Я обернулся. На стуле – фарфоровая сова. Под ней – веник и совок.
– Что ты имеешь в виду?
Она поджала губы, скривила рот и побледнела. Все в ней натянулось, пробковые каблуки босоножек грозно застучали по половицам, когда она обходила стол, чтобы оттащить меня от коробки.
– Что же я замела туда, хотелось бы мне знать!
На всякий случай я выставил перед лицом локоть.
– Понятия не имею. Может, волосы?
– Вот именно! И нечего об этом спрашивать! Чьи это волосы? Животного? Ты притащил в квартиру дворнягу?
Я попытался освободиться от ее хватки. Но ногти только сильнее впились мне в руку.
– Нет! То есть да. Один раз. Зорро. Это охотничья собака из нашего живого уголка. Он такой хороший. Я привел его ненадолго, чтобы помыть…
– Что?! – Она грубо меня дернула, прищурила глаза. – Этого не может быть! В нашей ванне? Где мы ежедневно моемся и я замачиваю свои чулки и трусики, ты мыл этого грязного, паршивого…
– Я промыл ванну! Горячей водой со стиральным порошком. Целых два раза.
Застывший остекленевший взгляд, вместо губ – тонкая линия. Мать пихнула меня в угол и выдвинула ящик с деревянными ложками. Но они уже все были упакованы, и то, что она забыла про это, взбесило ее еще больше. Задвинуть бедром ящик и нагнуться за щеткой с ручкой – одно движение. В отличие от старых щеток, у этой темная ручка блестела как новенькая, несмотря на пару полукруглых вмятин. Не так давно я приколачивал ею свой постер к стене, и когда мать замахнулась, я чуть-чуть описался.
Я хотел сесть на корточки, но она крепко держала меня. Лицо очень близко от моего, когда она говорила, я видел только ее нижнюю челюсть. И пульсирующую сонную артерию.
– На тебя никогда нельзя положиться! Стоит мне только выйти из дома, как ты вытворяешь бог знает что. Квартира запущена, цветы загублены, а на лестнице скрипит грязь. А потом ты еще притаскиваешь сюда эту скотину и загаживаешь все вокруг ее шерстью…
Блузка пахла лавандой, а она сменила положение, встала, широко расставив ноги, насколько позволяла узкая юбка.
- История моего безумия - Тьерри Коэн - Зарубежная современная проза
- И повсюду тлеют пожары - Селеста Инг - Зарубежная современная проза
- Пока ненависть не разлучила нас - Тьерри Коэн - Зарубежная современная проза
- Твоя вторая жизнь, или Шанс все изменить - Рафаэлла Джордано - Зарубежная современная проза
- Антихриста - Амели Нотомб - Зарубежная современная проза
- Этот прекрасный принц – такой дурак! - Агата Коломбье Ошбер - Зарубежная современная проза
- Ураган в сердце - Кэмерон Хоули - Зарубежная современная проза
- С жизнью наедине - Кристин Ханна - Зарубежная современная проза
- Мужчина с понедельника по пятницу - Элис Петерсон - Зарубежная современная проза
- Жизнеописание грешницы Аделы (сборник) - Ирина Муравьева - Зарубежная современная проза