Шрифт:
Интервал:
Закладка:
"Уходи отсюда! -- закричал Джо. Он крутился, размахивая стулом, но лицо его по-прежнему было совершенно спокойным. "Назад!" -- сказал он, хотя никто не сделал к нему ни шага. Все умолкли, оцепенели, как человек, лежавший на полу. Джо размахивал стулом, пятясь к двери. "Ни с места! Говорил, что убью когда-нибудь! Говорил ему!" Он размахивал стулом и со спокойным лицом пятился к двери. "Никому не двигаться", -- сказал он, беспрерывно водя глазами по лицам, которые можно было принять за маски. Потом он швырнул стул, повернулся и выскочил за дверь, на землю, залитую мягким и пятнистым лунным светом. Официантку он догнал, когда она садилась в машину. Он запыхался, но голос его тоже звучал спокойно: лицо было, как у спящего, только дышал он так, что было слышно. "Езжай обратно в город, -- сказал он. -- Я буду там, как только..." По-видимому, он не отдавал себе отчета ни в том, что говорит, ни в том, что с ним происходит: когда женщина вдруг повернулась в двери машины и стала бить его по лицу, он не шевельнулся, и голос его звучал по-прежнему: "Ну да. Правильно. Буду, как только..." Потом он повернулся и побежал, а она продолжала молотить по воздуху.
Он не мог знать, где Макихерн оставил лошадь, да и здесь ли она вообще. И все же он прибежал прямо к ней, словно и ему передалась крепкая вера приемного отца в безотказность хода вещей. Он вскочил на лошадь и повернул к шоссе. Машина уже выехала на дорогу. Он видел, как уменьшались и пропали ее красные огни.
Старая сильная рабочая лошадь возвращалась домой коротким ровным галопом. Юноша на ее спине сидел легко, балансировал легко, сильно клонясь вперед, ликуя, наверно, как Фауст, -- что отбросил раз и навсегда все зароки, что освободился наконец от чести и закона. В движении тек навстречу приятный резкий запах конского пота -- серный; обдувал невидимый ветер. Он закричал громким голосом: "Сделал все-таки! Сделал всетаки! Говорил, что сделаю!"
Он свернул с шоссе и под лунным светом, не сбавляя хода, прискакал к дому. Он думал, что в доме будет темно, но темно не было. Он не мешкал; секретная веревка стала теперь такой же частью изжитой жизни, как честь, надежда, как надоедливая старуха, которая тринадцать лет была одним из его врагов -- и теперь не спала, дожидаясь его. Свет горел в ее и Макихерна спальне, а она стояла на пороге, в ночной рубашке, с шалью на плечах.
"Джо?" -- сказала она. Он быстро шел по передней. Лицо у него было такое, каким его увидел Макихерн из-под опускавшегося стула. Возможно, она еще не могла его разглядеть. "Что случилось? -- оказала она. -- Папа уехал на лошади. Я слышала..." Тут она разглядела его лицо. Но отступить уже не успела. Он ее не ударил; его рука прикоснулась к ней не грубо. Просто торопливо -- спеша убрать ее с дороги от двери. Он откинул ее в сторону, как полог на двери.
"Он на танцах, -- сказал Джо. -- Отойди, старуха". Она повернулась, одной рукой сжимая шаль, другую приложив к двери, и смотрела ему вслед, пока он шел через комнату и взбегал по лестнице к себе на чердак. На ходу он оглянулся. Тогда она увидела, как сверкнули в свете лампы его зубы. "На танцах, слышишь? Только не танцует". Он глядел назад, скалясь на лампу: отвернулся, продолжая смеяться и бежать, исчезая на бегу, исчезая наверху со смехом, -- сперва голова, потом тело, -- словно вбегал, очертя голову, во что-то, стиравшее его без следа, как с доски -- рисунок мелом.
Она шла за ним, карабкалась по лестнице; она двинулась за ним почти сразу, едва он прошел мимо, -- словно то же властное побуждение, которое увело ее мужа, вернулось в дом с приемным сыном и от него передалось ей. Она тащилась вверх по тесной лесенке, цепляясь одной рукой за перила, другой -за шаль. Она ничего не говорила, не окликала его. Она была как дух, послушный приказу отсутствующего повелителя. Джо не зажег лампу. Но комнату наполнял раздробленный свет луны, -- хотя, пожалуй, и без него она бы разобрала, что делает Джо. Она держалась на ногах, опираясь о стену, шарила по стене рукой и наконец, добравшись до кровати, опустилась на нее, села. На все это ушло немало времени, так что, когда она посмотрела на свой тайник, Джо уже приближался к кровати, куда свет луны падал прямо, и она увидела, как он опрокидывает над кроватью жестянку, сгребает рукой маленькую кучку монет и бумажек и запихивает руку в карман. Только тогда он посмотрел в ту сторону, где сидела она -- чуть отвалившись назад, опираясь на руку, придерживая шаль другой. "Я их у тебя не просил, -- сказал он. -- Запомни. Не просил -- боялся, что дашь. Я их сам взял. Не забывай это". Он начал отворачиваться еще до того, как закончил фразу. Она смотрела, как он выходит на свет, бьющий снизу по лестнице, и спускается. Он скрылся из виду, но она еще слышала его. Потом услышала его быстрые шаги в передней, немного погодя опять услышала лошадь, пущенную вскачь, и немного погодя топот лошади замер.
Когда часы пробили где-то час, Джо, погоняя старую изнуренную лошадь, ехал по главной улице города. Лошадь давно уже тяжело дышала и спотыкалась, но он заставлял ее бежать, мерно колотя по крупу тяжелой палкой. Это был не хлыст: это был обрезок метловища, торчавший прежде в клумбе миссис Макихерн подпоркой какому-то растению. Хотя лошадь еще бежала галопом, перемещалась она немногим быстрей пешехода. Так же устало и (ужасающе медленно поднималась и падала палка, но юноша на спине лошади по-прежнему клонился вперед, словно не знал, что лошадь изнемогла, или будто подавал, посылал вперед обессилевшее животное, чьи медленные копыта стучали мерно и глухо в пустоте лунно-пегой улицы. Они -- всадник и лошадь -- представляли собой странное зрелище: словно лупой времени растянут был этот упрямый, заторможенный бег по улице к тому перекрестку, где он ждал когда-то -послушный побуждению, быть может, менее властному, но не менее нетерпеливый и более молодой.
А лошадь уж и не бежала на негнущихся ногах, она дышала глубоко и надсадно; каждый вздох -- как стон. Палка взлетала и падала; по мере того как замедлялся ход лошади, удары учащались в обратной пропорции. Но лошадь все замедляла ход, ее вело к обочине. Джо тянул повод, бил ее, но она доплелась до обочины и стала, дрожа, в яблоках лунного света, свесив голову, дыша так, что похоже было на человечий голос. А всадник все клонился вперед, в стремительной позе, и бил лошадь палкой по крупу. Если бы не мелькание палки и не стон животного, их можно было бы принять за конную статую, сошедшую с пьедестала и застывшую в позе крайнего изнеможения на тихой пустой улице, покрытой разводами и пятнами лунной тени.
Джо спешился. Он зашел вперед лошади и начал дергать ее, словно надеялся сдвинуть одной только силой, а затем вскочить в седло. Лошадь не двигалась. Он упорствовал; казалось, он склонился к лошади. И опять застыли изваяниями замученное животное и юноша, друг против друга, почти соприкасаясь головами -- как будто молились, или прислушивались, или держали совет. Потом Джо поднял палку и принялся бить по неподвижной лошадиной голове. Бил упорно, пока не сломалась палка. Продолжал бить обломком чуть длиннее ладони. Но то ли понял, что не причиняет боли, то ли рука наконец устала, потому что вдруг бросил палку, повернулся рывком и быстро зашагал прочь. Он не оглядывался. Уменьшаясь, мелькая в белой рубашке между тенями, он расстался с лошадиной жизнью так бесповоротно, как будто ее никогда не существовало.
Он миновал перекресток, куда приходил на свидания.
Если он вообще заметил, подумал что-нибудь, то сказал, наверно Господи как давно. Как давно это было Улица сворачивала на гравийную дорогу. Ему оставалось пройти почти милю, поэтому он побежал -- не быстро, но собранно, ровно, чуть опустив голову, словно разглядывая дорогу, которую толок ногами, работая локтями, как тренированный бегун. Выбеленная луной дорога петляла между новых, беспорядочно разбросанных ужасных домишек, в каких селятся люди предместий, вчера приехавшие ниоткуда, завтра уезжающие невесть куда. Все дома были темны, кроме того, к которому он бежал.
Он поравнялся с домом и свернул с дороги, бегом, топая гулко и мерно в ночной тиши. Может быть, ему уже виделась официантка, ожидающая его в темном дорожном платье, в шляпе, с собранным чемоданом (как они уедут, на чем отправятся, он, наверное, ни разу не задумался), может быть, -- и Мейм с Максом, скорее всего неодетые: он -- без пиджака, а то и просто в нижней рубашке, она -- в голубом кимоно; оба -- хлопотливые, веселые, шумные, как положено при проводах. По существу, он вообще ни о чем не думал -- ведь он даже не сказал официантке, чтобы она готовилась к отъезду. Может быть, ему казалось, что он ей говорил или что она сама должна догадаться, поскольку его прошлые действия и планы на будущее представлялись ему простыми и понятными для всех. Может быть, ему казалось даже, будто он успел объяснить официантке, когда она садилась в машину, что едет домой за деньгами.
Он взбежал на крыльцо. До сих пор, даже в золотые его деньки в этом доме, ему всегда хотелось как можно быстрее и незаметнее прошмыгнуть с дороги под защиту крыльца и в самый дом, где его ждали. Он постучался. Как он и предвидел, в ее комнате горел свет, в передней -- тоже; сквозь зашторенные окна доносились голоса, в которых он уловил скорее беспокойство, чем веселье; но он и это предвидел, думая Наверно, думают, что я не приду. Чертова кляча. Чертова кляча Он опять постучал -- громче, взялся за ручку, подергал, прижавшись лицом к завешенному стеклу двери. Голоса смолкли. Из дома не доносилось ни звука. Два света -- озаренная штора в ее окне и матовая занавеска на двери -- горели ярко и ровно, будто в доме все умерли, как только он тронул ручку. Он опять постучал, почти без паузы; он еще стучал, когда дверь (ни тени не упало на занавеску, ни шага не послышалось за ней) внезапно и беззвучно распахнулась под его рукой. Он уже шагнул через порог, словно его притянуло дверью, когда из-за нее возник Макс и преградил дорогу. Он был полностью одет, даже в шляпе. "Кого я вижу", -- сказал он. Голос его был негромок, и все получилось так, будто он втащил Джо в прихожую, захлопнул дверь и запер ее раньше, чем Джо успел осознать, что он в доме. Однако его голос опять звучал как-то двусмысленно -- сердечно будто бы и совершенно пусто, без тени удовольствия или веселья -- как нечто исключительно внешнее, вроде личины, из-за которой он наблюдал за Джо, отчего и раньше Джо смотрел на Макса со смешанным чувством недоумения и гнева. "А вот наконец и наш Ромео, -- сказал он. -- Король Бил-стрит". Потом он заговорил чуть громче, а "Ромео" произнес совсем громко. "Заходи, гостем будешь".
- Поджигатель - Уильям Фолкнер - Зарубежная классика
- Полковнику никто не пишет - Габриэль Гарсия Маркес - Зарубежная классика / Разное
- Сонеты - Уильям Шекспир - Зарубежная классика
- Вечер Джона Джо Демпси - Уильям Тревор - Зарубежная классика
- Сон в Иванову ночь - Уильям Шекспир - Зарубежная классика
- Победивший дракона - Райнер Мария Рильке - Зарубежная классика / Классическая проза / Разное
- Плоды земли - Кнут Гамсун - Зарубежная классика / Разное
- Немецкая осень - Стиг Дагерман - Зарубежная классика
- Кармилла - Джозеф Шеридан Ле Фаню - Зарубежная классика / Классический детектив / Ужасы и Мистика
- Фунты лиха в Париже и Лондоне - Оруэлл Джордж - Зарубежная классика