Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Круг замкнулся. Собираясь сюда, Софья Маркеловна не питала никаких иллюзий, и все-таки поездка дала ей многое: душевную успокоенность. Как бы там ни было, а Виталий Гладышев, ее Вика, погиб, пусть не в правом, но в открытом честном бою, не мародером из бандитских шаек, каждый шаг которых отмечен кровью и проклятиями. И еще, теперь ее никто не смог бы переубедить в этом, она знала, что, переживи он те трудные, не всем понятные годы, события, он, как и она, во всем бы разобрался, принял новую, не очень-то легкую и устроенную пока жизнь, но в тысячу раз справедливее всякой другой!
В таком умиротворенном состоянии Софья Маркеловпа вернулась домой, внешне вроде бы даже помолодевшая, ей, кстати, в шестьдесят не давали больше пятидесяти.
И, еще раз поразив ее своей проницательностью, ни о чем не расспрашивая, Сергей Николаевич озабоченно сказал:
- Софья Маркеловна, дорогая вы наша! Выходите на работу. У преемника вашего что-то не очень ладится.
Оставим его вашим помощником или придется расстаться. - Все понимая, он засмеялся. - На пенсию мы уж с вами вместе пойдем.
После этого Софья Маркеловна проработала еще почти пятнадцать лет, да с такой душевной полнотой, с таким умением и отдачей, с какими, может быть, никогда не умела работать прежде. В боковушке у нее - напротив портрета Виталия - появился недавно портрет ее ученика, ее несостоявшейся музыкальной надежды - Андрюпш Черняка. Приходя домой, она поочередно смотрела то на одного, то на другого, и у нее возникало ощущение, что у нее есть семья. Возникала не потому, что ум за разум заходил. Просто бывают такие парадоксальные случаи, когда у иного по всем формальным признакам семья имеется, а ее-то на самом деле и нет. По тем же формальным признакам, по паспорту, по прописке, Софья Маркеловна - одна-одинешенька, но вот у нее-то семья есть, муж и сын, и вся семья в сборе. То, что на фотографии сын выглядел старше отца и родился лет через двадцать после смерти отца, ничего не меняло. В сердце женщины, жены и матери, могут уживаться любые противоречия, на то она и существует - женская логика.
12
Леонид Иванович лежит во дворе, в тени от забора и молодой березки, прямо на траве - вниз животом, босой, в полосатых пижамных штанах и белой майке, открывающей бугристые смуглые плечи и руки; загорела у него и лысина, ставшая под цвет темно-русых, на затылке, волос, - отсюда, от калитки, кажется, что он наголо обрит. Что-то читает.
Заслышав шаги, он садится, намереваясь встать - удерживаю его, с удовольствием опускаюсь рядом. Трава - гусиный хлеб, как ее у нас называют, с желтыми шишечками соцветий, приятно холодит ладонь, она тут на редкость густа, сильно и сладко пахнет.
- Поливаю, от нечего делать, - объясняет Леонид Иванович. - Прочитал вашу записку и послушно жду.
Где ж вы столько пропадали, по такой жаре?
- У Софьи Маркеловны.
- А-а, тогда не в пропажу. Чудесная старуха!
Приятно, что Козин так отзывается о Софье Маркеловне, и про себя торжествую: если б он еще знал о ней столько, сколько я теперь знаю!
- Пойдемте ко мне, - Леонид Иванович мотает головой назад, - или тут пока?
Дом стоит во глубине двора - каменный по первому этажу и с бревенчатым надстроем второго; туда, наверх, ведет прямая лестница, забранная по торцу тесовой обшивкой. Квартира Леонида Ивановича - под самой крышей, там сейчас, конечно, - пекло.
- Лучше уж тут.
- Пожалуй, - соглашается Козин. - Все никак не приспособишься. Окна закроешь - духота. Откроешь - жарища. Вот лето выдалось!
Какая-то предварительная словесная разминка необходима нам обоим: Леониду Ивановичу - собраться с мыслями, настроиться, мне - как бы подготовить запасвые емкости внимания, все еще взбудораженные предыдущей встречей. Больше всего хочется лечь, сунуть под затылок руку и смотреть, ни о чем не думая, в небо?
самые нехитрые желания приходят к нам обычно тогда, когда они неисполнимы. Выкладываю спички, "Беломор", Козин молча вытаскивает папиросу, как-то поспешно тычется ею в поднесенный огонек; обычно злоупотребляющий, нынче при мне он закуривает впервые.
- Пробовал бросить, - иронически сообщает он.
- Давно? - завидуя людям с крепкой волей, спрашиваю я.
- Сегодня с утра...
Он глубоко затягивается, прикрывает глаза - по себе знаю, что в голове у него сейчас плывет, - и сердито вдавливает папиросу в траву.
- Цены на эту отраву повысить надо!
- Не поможет.
- Наверно... В Америке сигареты дороже - смолят побольше нашего. - И мимоходом, для сведения сообщает: - У них там все дороже. Табак, квартиры, лечение, газеты...
- А что у них дешевле, Леонид Иванович?
- Дешевле?.. На мой взгляд, да по собственному опыту если, самое дешевое у них - люди. - Козин усмехается. - Была там у меня напарница - по грязной посуде. Дама постарше меня. Так вот - постоянно допытывалась, удивлялась: "Что вы за странные такие, Иваны-русские! Все думаете, думаете! А мы не думаем - живем. Лишь бы работа была".
- Загадочная славянская душа?
- Не столько наша славянская загадочна. Сколько их, среднеамериканская, - девственно наивна. Как у ребенка... Попробуйте, например, такой объяснить, что думать и значит - жить... Хотя, конечно, и их время учит.
- Все-таки учит?
- Еще как!.. Я ведь там был, когда наши объявили, что у нас атомная бомба есть. Представляете, как это на их обывателя подействовало? Словно та же бомба посреди них и взорвалась!.. С одной стороны, чуть ли не медведи пешком по Москве ходят, с другой - первый спутник, Гагарин. Поневоле мозгами шевелить начнешь!..
Хотя поучиться у них есть чему.
- И прежде всего - деловитости, конечно?
- Да, и деловитости. Чего-чего, а этого уж у них не отнять. Клочкастые пепельные брови Леонида Ивановича хмурятся и расходятся. Правда, и деловитость у них несколько иная. Отличается от нашей.
- Чем же? Понятие это, по-моему, довольно конкретно.
- Чем?.. Деляческая деловитость, если так можно выразиться. - Как всегда, подходя к каким-то обобщениям, выводам, Козин начинает говорить медленнее, отбирает слова. - Четко, быстро, но в пределах своих обязанностей. Ровно настолько, насколько оплачивается...
Сергей вон тоже был деловитым. Очень деловитым. Но не от сих и до сих. Понимаете: та деловитость - исполнителя. Хотя порой нам и такой недостает, простейшей... А у Сергея - хозяйская. Поработал я с ним - убедился. И сравнил, и позавидовал. И поучился коечему...
Наконец отлаженные, невидимые шестеренки нашего разговора сходятся зубец к зубцу, - переключаются с пробного холостого хода на рабочий.
- Значит, не побоялся он вас принять? - шутливо и прямолинейно возвращаю я рассказ к тому месту, на котором в прошлый раз он был прерван.
- Нет, как говорил, так и сделал, - подтверждает Леонид Иванович. Написал приказ, поставил районе перед свершившимся фактом. Правда, прослужил я у него всего два месяца. Чуть даже поменьше.
- В школу перешли?
- Да нет, не сразу... Обстоятельства так сложились, что вынужден был уйти. - Козин искоса взглядывает на меня, усмехается: - По собственному желанию...
Обязанности воспитателя - со стороны глядя - не сложные: следить, как порученная, закрепленная группа Живет, учится, отдыхает. И соответственно, помогать ей - жить, учиться, отдыхать. В действительности же все оказалось куда сложнее. Во-первых, выяснилось, всегда нужно быть готовым ответить на любой, самый неожиданный вопрос. Причем, отвечать неполно, чего-то не зная, - это можно, это прощалось; ответить уклончиво, избегая самой сути нельзя: дипломатия и вранье тут не проходили.
Семиклассники, с которыми начал Козин, - народ повышенного, прямо-таки гипертрофированного любопытства, - сразу же, например, запустили пробные шары: почему он был в Америке, какая она, Америка?.. Во-вторых, всегда нужно быть в хорошем настроении: твои собственные эмоции подопечных не интересуют, им просто не до них; попробуй в ответ хмуро буркнуть, и разномастные ребячьи брови изумленно подымаются в немом вопросе: "Дядя, а зачем ты тут?" В-третьих... Этих "в-третьих, в-пятых, в-двадцатых" открылось столько, что в первые дни Козин растерялся. В школе, где он считался неплохим преподавателем, было все проще: подготовился к уроку, провел его так, чтобы слушали и понимали, и - спрашивай, требуй. Как по-своему, конечно, легче даже было в сыром вонючем отсеке ресторанчика "Тихий Джимм". Знай себе подставляй под горячую струю сальные тарелки да выхватывай их распаренными опухшими пальцами - беспрепятственно думая свою угрюмую думу, не отвечая на болтовню шестидесятилетней леди...
- Самое главное - найти верный тон, - наставлял Орлов, посмеиваясь над преувеличенными страхами товарища. - Ровный, дружелюбный. И само собой требовательный. Еще короче - ни панибратства, ни сюсюканья. А то была у нас одна воспитательница: "Ах, миленькие, ох, хорошие мои!" Знаешь, как ее окрестили?
- Метаморфозы - Николай Почивалин - Русская классическая проза
- Офицерский вальс - Николай Почивалин - Русская классическая проза
- Цветут липы - Николай Почивалин - Русская классическая проза
- Николай Суетной - Илья Салов - Русская классическая проза
- Письма из деревни (1872-1887 гг.) - Александр Энгельгардт - Русская классическая проза
- Вечера на хуторе близ Диканьки - Николай Гоголь - Русская классическая проза
- Ученые разговоры - Иннокентий Омулевский - Русская классическая проза
- Веселухин ложок - Павел Бажов - Русская классическая проза
- Песнь песней на улице Палермской - Аннетте Бьергфельдт - Русская классическая проза
- «Розовая горилла» и другие рассказы - Роман Кветный - Биографии и Мемуары / Русская классическая проза