Кавелли так и не понял, что именно, по мысли Монтекьесы, требовало восхищения: то, что он знает удивительные и неизвестные факты, или то, как точно он понимает образ мыслей Наполеона. Он решил, что лучше многозначительно кивнуть, понадеявшись, что следующий пункт программы будет лучше воспринят Монтекьесой. До девятнадцати часов оставалось еще минут пятнадцать. Теперь они оказались в глубине ватиканских садов. Перед ними открылся вид на Губернаторский дворец.
— Святой отец примет меня здесь?
Показалось или в голосе Монтекьесы прозвучало сожаление? Встреча в Губернаторском, а не в Апостольском дворце выглядела бы куда более деловой и не такой сакральной, как хотелось самовлюбленному миллионеру. Что ж, тогда, наверное, он не будет разочарован, когда они прибудут к месту назначения, подумал Кавелли.
— Нет, не здесь, — ответил он, надеясь, что дальнейших расспросов не последует.
Они спустились еще по одной лестнице и теперь находились за пределами садов. Кавелли указал на длинное здание с травертиновой облицовкой, построенное в неоклассическом стиле. Доступ к нему имели лишь восемьсот тридцать два гражданина Ватикана.
Рельсы, лежащие перед зданием с одной стороны, уходили в туннель, а с другой — упирались в стальные ворота Ватиканской стены и с легкостью позволяли определить, для чего они предназначены. Папский вокзал. По крайней мере, таковым он был задуман, построен и великолепно оборудован к 1933 году в надежде на прием многочисленных государственных делегаций. Кавелли уже несколько раз приводил сюда посетителей, и всегда реакция была одинаковой: изумление и недоверчивые улыбки. Поскольку станцию использовали всего пару раз за шестьдесят лет, то в девяностые годы один из практичных кардиналов превратил вокзал в универмаг. Он был предназначен только для граждан города-государства и, конечно же, как и всё в Ватикане, не облагался налогами. Вот только Монтекьеса не находил здесь ничего привлекательного. Как только он догадался, что стоит на пороге универмага, его лицо почти мгновенно исказилось от отвращения. Он крутанулся на каблуках и быстро зашагал прочь. В тот же миг Кавелли понял, что совершил непростительную ошибку. Здание Ватикана, посвященное подлому Мамоне, не могло понравиться строгому ревнителю заветов «Опус Деи». Кавелли корил себя за неосмотрительность. Сейчас Монтекьеса, вероятно, вспомнит о том, как Иисус выгнал менял хлыстом из храма. Кавелли ничуть не удивился бы, если бы его гость поступил подобным образом.
Темные глаза Монтекьесы пылали гневом, однако он довольно быстро взял себя в руки и подавил приступ ярости. Конечно, ведь он же рассчитывал через несколько минут предстать перед святым отцом. Тут были бы недопустимы подобные эмоции. Кавелли посмотрел на часы — еще одиннадцать минут. Выражая вслух свое недовольство тем, как подлые торгаши осквернили историческое здание, Кавелли провел Монтекьесу вниз по лестнице, затем мимо Дома Святой Марфы, который во время конклава используется в качестве гостиницы для кардиналов, мимо Кампо-Санто-Тевтонико, мимо современного Зала аудиенций, и вывел из Ватикана через ворота Святой канцелярии. Через колоннады Бернини они вышли на площадь Святого Петра. Монтекьеса выглядел возмущенным, но ничего не сказал, а Мариано продолжал следовать за ними, как безмолвная тень. Так или иначе, план Кавелли сработал — сейчас ровно девятнадцать часов, и он, наконец, повел их на другой конец площади к одному из контрольно-пропускных пунктов. Здесь, как и в аэропортах, стояли металлоискатели: все желающие посмотреть собор Святого Петра проходили через них и предъявляли багаж. Время для посещения только что закончилось. Только на одном из контрольно-пропускных пунктов еще стоял гвардеец. Он собирался было покинуть свой пост, но полчаса назад ему позвонил полковник Дюран и приказал провести еще одну внеплановую проверку. Ничего подобного никогда не происходило, но гвардеец не сомневался в приказах своего командира и послушно остался ждать привилегированных гостей.
Монтекьеса выглядел как разъяренный бык, но, взглянув на одинокого гвардейца, наконец, догадался, ради чего его так долго водили по Ватикану. Отлично, он понял именно то, что Кавелли хотел ему внушить: встреча со святым отцом состоится не в Апостольском дворце, где ежедневно устраивались многочисленные обычные аудиенции, а в соборе Святого Петра. Что может быть более уместным для этого случая? Он повернулся к Мариано и бросил на него торжествующий взгляд.
Но сначала нужно выполнить обычные формальности. Кавелли внушил полковнику Дюрану, что от этого, при всем особом положении гостя, отказываться ни в коем случае нельзя. Гвардеец подал Кавелли серый пластиковый ящик.
— Пожалуйста, вытащите всё из карманов и положите это сюда.
Кавелли повиновался, после чего невозмутимо прошел через металлоискатель. Монтекьеса тоже опустошил карманы, с дотошной тщательностью выложил их содержимое на стол и с какой-то особенной нежной осторожностью отправил туда же скромные четки. Он благополучно миновал рамку металлоискателя, вслед за ним досмотр прошел и Мариано. Гвардеец подождал, пока все снова разложат вещи по карманам, и повел их в собор Святого Петра. Затем он запер тяжелую бронзовую дверь снаружи и снова направился к контрольно-пропускному пункту. Он надеялся, что четвертый гость, о котором его предупредил Дюран, не заставит себя ждать слишком долго.
XXXVII
Собор Святого Петра является одним из крупнейших храмов в мире, но большинство его посетителей вряд ли с этим согласятся. Скорее всего, это связано с тем, что каждый день его посещают около двадцати тысяч человек — он постоянно переполнен и от этого кажется меньшим по размеру, чем на самом деле. Кавелли уже не мог сосчитать, сколько раз он здесь бывал, наверняка гораздо больше тысячи. Но еще никогда он не находился здесь в компании всего лишь двух человек. Впечатление было колоссальное, обескураживающее. Только сейчас до него дошло, насколько величественно это сооружение. Опустев, собор перестал быть туристической достопримечательностью и внезапно оказался совершенно пугающим местом. Сейчас здесь царила особая атмосфера, которую не смогли бы игнорировать даже самые заядлые атеисты. Каждый звук, каждый шаг эхом отражался от стен, гигантское пустое пространство подавляло трех посетителей, делая их крошечными и незначительными.
Монтекьеса, казалось, ощущал то же самое. Он выглядел потрясенным и смотрел вверх так, словно пытался разглядеть под куполом Бога. Такой взгляд Кавелли видел только у папы Иоанна Павла II, который порой не начинал проповедь или речь, пока что-то не подсказывало ему, что Бог незримо присутствует рядом и проявляется в дуновении ветра, солнечном луче или еще чем-то, что он считал знамением. Кавелли заметил, как Монтекьеса сглотнул слюну и перекрестился. Он тяжело дышал и выглядел так, словно в любую минуту готов разрыдаться. Кавелли надеялся, что это священное место окажет на него влияние, но все же удивился, насколько потрясенным тот выглядел. Если бы сейчас сюда еще пришел святой отец, воздействие было бы ошеломляющим. Кавелли знал, что Монтекьеса ожидал именно его, но он также знал, что папа не придет. Он провел их вглубь собора до самого алтаря Бернини, там Монтекьеса наверняка ощутит святость этого места еще сильнее, чем у входа. Именно тогда и придет время раскрыть карты. Кавелли почувствовал, как горло перехватило от волнения. Он знал, что его план слаб, да и вообще вряд ли заслуживает гордое название «плана». По сути, все его расчеты опирались исключительно на то, что место, где произойдет решающий разговор, — единственное в своем роде. Именно здесь, в священной для каждого католика обители Кавелли, с Божьей помощью, надеялся в последний раз воззвать к религиозным чувствам Монтекьесы. Как он на это откликнется? Если ничего не получится, то у Кавелли оставалась последняя карта в рукаве, но будет это туз или двойка, предсказать невозможно.
В полном молчании они подошли к алтарю. Никто не произнес ни слова, и в гигантском помещении стояла такая особенная тишина, которую можно услышать. Кавелли посмотрел на Мариано. Тот напоминал скучающего туриста, который уже все в жизни повидал и поэтому его больше ничего не трогает. Тем временем к Монтекьесе вернулся деловой настрой, и это обстоятельство наполнило Кавелли тревогой. Монтекьеса посмотрел на Кавелли каким-то странным, недоверчивым взглядом, в котором смешались уважение, ожидание и насмешка.
