как всегда это бывает, объяснение Виктора оказалось гораздо проще: Иван Николаевич болен, сейчас он поправляется, навестить его можно, он будет очень рад…
Признаться, во время этого разговора я испытывал чувства, которые свойственно переживать людям при известии о неожиданной болезни близкого человека. С Прониным меня связывала только дружба, и при этом очень сдержанная дружба, потому что Пронин скуп на слова и несентиментален. Но у меня сразу защемило сердце, и, несмотря на слова Виктора о том, что никакая опасность Пронину не грозит, еще долго продолжала точить мысль о том, что я мог потерять этого человека.
Поэтому я был даже разочарован, очутившись в квартире Пронина. Все находилось на своих местах: и недопитый стакан с чаем на обеденном столе, и раскрытые окна в столовой, и легкий сквознячок, столь любимый Прониным, и книги в кабинете, небрежно втиснутые на полки, и знакомый ковер на стене, и, наконец, сам Пронин в белой полотняной рубашке, полулежащий на тахте.
Агаша, домашняя работница, похожая на выписанную из провинции старую тетку, по обыкновению встретила меня жалобами на Виктора, Виктор тут же вступил с ней в перебранку, Иван Николаевич их поддразнивал, и мне показалось, что двух месяцев, в течение которых я отсутствовал, точно не бывало.
– Не позволю я тебе больше куфарничать, – ворчала Агаша, выговаривая «ф» вместо «х». – Женись, тогда и хозяйничай!
Действительно, в комнатах попахивало горелым молоком, и, по всей видимости, Виктор был этому виновником.
– Почему же это вы дома? – удивился я, вглядываясь в похудевшее и бледное лицо Пронина.
– Да попробуй уложи его в больницу! – воскликнул Виктор с ласковой укоризной. – Сотрудников с докладами удобнее здесь принимать!
– А я вам коньяку привез, – сказал я, улыбаясь Ивану Николаевичу и ставя бутылку на стол.
– Попробуем-попробуем! – Пронин усмехнулся и по-мальчишески подмигнул мне. – А меня, брат, угораздило летом воспаление легких схватить, pnevmonia catarrhalis, как торжественно выражаются врачи.
Агаша укоризненно покачала головой.
– Доктора надо бы спросить, – сказала она, кивая на бутылку. – Может, нельзя?
– Немножко можно, – уверенно возразил Виктор, внося из столовой рюмки. – Доктор же говорил, что немного вина даже полезно…
– Уж ты молчи! – прикрикнула на него Агаша. – Всех докторов и сиделок поразогнал! Все сам… – В голосе ее прозвучала обида. – За Иваном Николаевичем готов горшки выносить, а сам ничего не умеет…
– Коньяком тебя угостить, что ли? – прервал ее Пронин, давая понять Агаше, что ему надоела ее воркотня.
Агаша поняла.
– А ну вас… – сказала она сердито и пошла из кабинета.
Виктор разлил коньяк в рюмки, Пронин первым его пригубил, и я с любопытством на него взглянул, желая узнать, одобрит ли он коньяк, взглянул в его серые глаза и забыл о коньяке. Так ласково и умно смеялись эти глаза, что я еще раз невольно подумал о том, как люблю и уважаю этого человека.
Я смотрел на его добродушное лицо и суховатые губы, на его седые виски и неправильный русский нос, на его чистую рубашку и похудевшую сильную руку и невольно задумался об этом простом и очень талантливом человеке, прошедшем трудный и сложный путь…
Размышления могли бы унести меня в очень далекие дали, но Иван Николаевич вернул меня на землю.
– Коньячок ничего, пить можно, – сказал он, отставляя недопитую рюмку. – Рассказывай.
И я быстро и подробно, как всегда этого умел добиваться Пронин, рассказал о своей поездке.
– Ну а мы тебя тоже можем кое-чем угостить, – похвалился Иван Николаевич и головой указал Виктору на патефон, стоящий на письменном столе. – Пластинки, брат, у нас новые, заслушаешься!
– По-моему, вы патефоны недолюбливали? – сказал я. – Или привыкли за время болезни?
– Пожалуй что не привык, а так… – неопределенно ответил Иван Николаевич. – Заведи-ка!
– Какую? – деловито спросил Виктор.
– Ту самую – «The Blue Angels», – сказал Иван Николаевич, и по легкой его усмешке мне показалось, что он намеревается меня чем-то удивить.
Не задавая других вопросов, Виктор положил на зеленый диск пластинку и завел патефон.
Я не очень хорошо разбираюсь в тонкостях джазовой музыки – это была какая-то медленная ритмичная мелодия, не то блюз, не то танго. Не сильный, но приятный баритон запел заунывную песенку, пел он ее на английском языке, слов я не понимал, но мотив волновал и томил, настраивая слушателей на грустный лад. Одним словом, в своем жанре это было неплохо. Напоследок хриплый голос сказал несколько слов, вероятно, пожелал слушателям легкой ночи или веселой жизни, и Виктор поднял мембрану.
– Как? – спросил Иван Николаевич.
– Ничего, – ответил я. – Приятная музыка.
– А ну-ка, Виктор, повтори эту пластинку еще раз, – предложил Пронин. – И обязательно с переводом…
Виктор охотно завел патефон еще раз и, когда баритон запел, стал ему подтягивать, напевая песенку в русском переводе:
Ночь нам покой несет, и, когда все заснет на земле,
Спускается с горних высот голубой ангел во мгле,
Он неслышно входит в наш дом, наклоняется к нашим устам
И спрашивает нас об одном – о тех, кто дорог нам.
И, не в силах ему противиться, –
это мать, невеста, жена, –
Нарушаем мы тайну сердца, называем их имена.
А утром с ужасом слышим, что любимых настигла смерть.
И тоска проникает в душу, и чернеет небесная твердь.
Мы ничего не знаем, не видим божьих сетей,
Не знаем, что это ангел уносит лучших людей,
И вечером, одинокие, беспечно ложимся спать,
И в пропасти сна глубокие падаем опять…
Так не спите ночью и помните, что среди ночной тишины
Плавает в нашей комнате свет голубой луны.
– Ну как? – еще раз спросил Иван Николаевич.
– Занятно, – ответил я. – Мрачновато, но с настроением.
– А перевод? – спросил Пронин.
– Неплохой, – признал я. – Кто это?
– Вот он! – Пронин кивнул на Виктора. – Его работа. На этот раз Железное оказался на высоте.
– Молодец! – воскликнул я. – Когда это ты научился?
– Чему тут удивляться? – скромно возразил Пронин. – Разве ты не знаешь моей теории о том, что чекист должен быть и жнец, и швец, и на дуде игрец? Виктор теперь английский язык лучше меня знает.
– Рассказать, что ли? – вдруг спросил его Виктор и нетерпеливо застучал пальцами по крышке патефона.
Иван Николаевич помолчал.
– Ладно уж, – разрешил он наконец. – Хвастайся. Может, писателю это и пригодится. Бывшие герои делаются все изворотливее и озлобленнее. История выталкивает со сцены, а уходить не хочется. С каждым годом борьба с политическими преступниками становится все сложнее и резче. Об этом надо писать и развивать в людях осторожность и предусмотрительность.
Глава 2. Изобретение Кости Зайцева
Однажды теплым майским вечером на квартиру к Пронину позвонил Евлахов, начальник одного из управлений, ведающих оборонной промышленностью.
С Евлаховым Пронин встречался еще на фронте во времена Гражданской войны, сталкивался при расследовании некоторых дел в последние годы, и поэтому Евлахов нет-нет да и напоминал о себе, время от времени обращаясь к Пронину за какой-либо справкой или незначительной услугой.
Так было и на этот раз.
Иван Николаевич был болен, на телефонный звонок откликнулся Виктор. Но с Евлаховым Пронин захотел говорить, и не только вследствие врожденной дисциплинированности – Евлахов занимал крупный пост и косвенно являлся для Пронина в некотором роде начальством, – он просто по-человечески был мил Ивану Николаевичу, и Пронину приятно было ему услужить.
– Ты меня извини, товарищ Пронин, тревожу тебя по пустякам, – сказал Евлахов. – У нас тут один человек пропал. Так не можешь ли ты помочь его отыскать?
– Если срочно, то могу, – пошутил Пронин. – Адресный стол часа через три найдет человека, ну а мы за полчаса это сделаем. Слушаю.
– Да не совсем удобно по телефону рассказывать, – сказал Евлахов. – Может, заедешь?
Но тут вмешался Виктор.
– Дело в том, товарищ Евлахов, что у товарища Пронина грипп, – сказал он, отбирая у Ивана Николаевича трубку. – Так что если вы позволите мне заменить его…
– В таком случае, я его сам навещу, – весело отозвался Евлахов. – Нам чинами считаться не приходится! – И минут через двадцать действительно приехал к Пронину.
Крупный
