которую то и дело обдавали потоками свежей воды, что не мешало ей, однако, портиться от жары, его желудок тощего человека протестовал. Вся эта снедь насыщала Флорана своими запахами, он задыхался, точно был не в состоянии переварить ее. Когда он запирался у себя в конторе, вонь преследовала его, проникая сквозь плохо пригнанные оконные рамы и двери. В пасмурные дни в комнатке было мрачно, как в поздние сумерки на дне вонючего болота. Часто в порыве безотчетного нервного беспокойства Флорана одолевала потребность двигаться, тогда он спускался в подвалы по широкой лестнице, устроенной в середине павильона. Там, в спертом воздухе, в полутьме, освещаемой только несколькими газовыми рожками, его овевала свежесть чистой воды. Он останавливался у большого садка, где держат про запас живую рыбу, и слушал беспрерывную песенку четырех водяных струй, ниспадавших по четырем углам центральной урны и разливавшихся с нежным журчанием проточной воды ровной гладью под решеткою запертых на ключ бассейнов. Этот подземный источник, этот ручей, лепечущий в потемках, успокаивал Флорана. Ему нравился также ясный закат солнца, когда черное тонкое кружево Центрального рынка выступало на ярком багрянце небес: предвечерний свет, летучая пыль последних лучей врывались во все пролеты, во все щели деревянных жалюзи. Это напоминало освещенный матовый транспарант, на котором выступали стройные разветвления пилястр, изящные изгибы сводов, геометрические фигуры крыш. Флоран не мог насмотреться на этот громадный архитектурный чертеж, точно исполненный китайской тушью на самосветящейся веленевой бумаге, и ему снова мерещилась какая-то колоссальная машина с колесами, рычагами, маятниками, выступавшая на темном пурпуре раскаленных углей, которые пылали под котлом. Каждый час игра света изменяла очертания рынка, утренняя синева сменялась густыми черными тенями полудня, пожар заходящего солнца погасал в сером пепле сумерек. Но в знойные вечера, когда зловоние поднималось, подобно горячим испарениям, проносясь трепещущими струями, пересекающими широкие желтые солнечные лучи, Флоран снова чувствовал приступы тошноты, его мечтания переходили в бред, и он представлял себе гигантские лохани, зловонные чаны на живодерне, где растапливался недоброкачественный жир сытой буржуазии.

Флоран страдал также от грубости окружающих его людей, слова и жесты которых приобрели свой специфический запах. Но он был добродушен и не робел. Только женщины стесняли его. Он чувствовал себя свободно лишь с госпожой Франсуа, которую он как-то снова встретил. Она так непритворно обрадовалась тому, что Флоран получил место, был счастлив и избавился от нужды, как выражалась зеленщица, что это глубоко его тронуло. Лиза, Нормандка и другие женщины тревожили его своим смехом. Госпоже Франсуа он бы все рассказал. Она смеялась не для того, чтобы поиздеваться, – то был смех женщины, счастливой радостью ближнего. Кроме того, она была честной труженицей: ей приходилось очень трудно зимою в морозные дни, а в дождливые – еще хуже. Ремесло ее было не из легких. Флорану случалось видеть зеленщицу и под жестоким ливнем, и под холодным мелким дождем, зарядившим на целые сутки. Колеса повозки по дороге из Нантера в Париж увязали в грязи по самые ступицы. У Валтасара бывало испачкано даже брюхо. И хозяйка, жалея коня, обтирала его стареньким передником.

– Лошадь – скотина нежная, – говаривала она, – у нее делается резь в животе от самых пустяков… Ах, мой бедненький старый Валтасар! Когда мы проезжали по мосту Нейльи, я думала, что мы спустились в Сену, до того нас поливало дождем.

И Валтасар отправлялся на постоялый двор, а госпожа Франсуа оставалась под страшным ливнем и продавала свои овощи. Базарная площадка превращалась в сплошную лужу жидкой грязи. Капуста, морковь, репа, через которые хлестала мутно-серая вода, тонули в этом грязном потоке, катившемся по мостовой. Овощи не красовались теперь так роскошно, как в ясные утра. Огородники горбились, закутавшись в плащи, и проклинали администрацию, которая после обследования объявила, что дождь не вредит овощам и нет нужды строить навесы.

Дождливые утра приводили Флорана в отчаяние. Он думал о госпоже Франсуа. Урвав время, надзиратель бежал перекинуться с ней словечком. Однако ему никогда не случалось видеть ее печальной. Она только отряхивалась, как пудель, и говорила, что никакие дожди ей не в диковинку – она не сахарная и не растает от нескольких капель воды. Флоран убеждал ее войти на минутку в крытый проход, много раз даже уводил зеленщицу к Лебигру, где оба они согревались горячим вином. Пока она дружески смотрела на Флорана, обратив к нему свое спокойное лицо, он чувствовал себя вполне счастливым, вдыхая здоровый запах полей, который крестьянка привозила с собою в испорченную атмосферу парижского рынка. От нее пахло землей, сеном, деревенским воздухом, сельским простором.

– Надо приехать к нам в Нантер, милый друг, – говорила она. – Вы увидите мой огород; я все грядки обсадила кругом тмином… А тут, в вашем негодном Париже, воняет.

С этими словами госпожа Франсуа удалялась, насквозь промокшая. Беседы с ней освежали Флорана. Он пытался также работать, чтобы заглушить нервные приступы тоски, от которых страдал. Флоран был человеком методического ума, и точное распределение времени доходило у него порою до мании. Два раза в неделю, по вечерам, он запирался у себя, чтобы писать большое сочинение о Кайенне. Флоран жил на полном пансионе, его комната действовала на него умиротворяюще и располагала, как он думал, к работе. Он растапливал камин, рассматривал гранатовое деревцо, поставленное в ногах кровати, потом подсаживался к маленькому столику и до полуночи работал. Отодвинув молитвенник и «Сонник» в глубину ящика, Флоран мало-помалу наполнил его заметками, отдельными листками и всякого рода рукописями. Сочинение о Кайенне совсем не подвигалось вперед; оно прерывалось другими проектами, планами гигантских работ, основные пункты которых Флоран набрасывал в нескольких строках. Последовательно он составил вчерне проект коренной реформы административной системы Центрального рынка, проект преобразования сборов за торговые сделки в таксу, проект нового распределения провизии в бедных кварталах – одним словом, целый гуманный закон, намеченный еще вчерне и сводившийся к устройству общественных складов для различных предметов подвоза с целью обеспечить ежедневно каждому семейству парижских обывателей минимальное количество съестных припасов. Углубленный в работу по разрешению всех этих важных вопросов, Флоран сидел сгорбившись, и его длинная черная тень сливалась с расплывающимися очертаниями мансарды. Зяблик, которого он подобрал на рынке в один из снежных дней, увидев свет лампы, приходил иногда в заблуждение и начинал щебетать в тишине, нарушаемой только скрипом бегающего по бумаге пера.

Флоран неизбежно вернулся к политике. Он слишком много из-за нее выстрадал, и она, естественно, сделалась самым любимым занятием в его жизни. В иной среде и при благоприятных условиях из него вышел бы отличный провинциальный учитель, удовлетворенный мирным спокойствием своего городка. Но с ним поступили как с волком, и ссылка как бы отметила его для борьбы. Его болезненная нервозность была вызвана лишь пробудившимися в нем мечтаниями, которым он долгое время предавался в Кайенне, и горечью, накопившейся от незаслуженных страданий; она была результатом данных некогда клятв отомстить за попранную справедливость, за унижение людей, с которыми обращались как со скотом. Исполинский Центральный рынок, изобилие снеди только ускорили развязку. Рынок представлялся Флорану олицетворением довольного, занятого своим пищеварением животного, олицетворением толстопузого Парижа, который обрастал жиром и втихомолку поддерживал Империю. Рынок обступал его со всех сторон громадными женскими бюстами, чудовищными бедрами, круглыми лицами – всеми этими осязаемыми доводами против его худобы, уподоблявшей его мученику, против его недовольного желтого лица. Это было чрево торгашества, чрево умеренной честности, которое раздувалось – счастливое, сияющее на солнце, уверенное, что все идет к лучшему, что никогда еще люди мирного нрава не жирели так славно. Флоран сжимал кулаки и чувствовал, что готов к борьбе. Теперь воспоминания о ссылке раздражали его гораздо больше, чем еще недавно, когда он только что возвратился во Францию. Ненависть захватила его целиком. Он часто ронял перо, увлекаясь мечтами. Угасающий огонь бросал на его лицо отблеск пламени, лампа коптила,

1 ... 32 33 34 35 36 37 38 39 40 ... 167

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Чрево Парижа. Радость жизни - Эмиль Золя бесплатно.

Похожие на Чрево Парижа. Радость жизни - Эмиль Золя книги

Король в Желтом - Роберт Уильям Чамберс - Разное / Ужасы и Мистика
Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты - Гастон Леру - Зарубежная классика / Исторические приключения / Разное / Ужасы и Мистика
Пробуждение - Кейт Шопен - Зарубежная классика
Русская революция от Ленина до Сталина. 1917-1929 - Эдуард Халлетт Карр - История / Разное / Прочая научная литература / Прочее
Центральный парк - Вальтер Беньямин - Разное / Культурология / Науки: разное
Пират - Аргирис Эфтальотис - Разное
Кашпар Лен-мститель - Карел Матей Чапек-Ход - Зарубежная классика
Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов - Хорхе Луис Борхес - Зарубежная классика / Разное / Поэзия
Ромео и Джульетта (Пер. Т. Щепкина-Куперник) - Шекспир Уильям - Зарубежная классика
Аватара - Теофиль Готье - Разное / Ужасы и Мистика

Оставить комментарий