тоже вытащила сигарету.
– Привет, – прошептала я, но потом собралась, чуть откашлялась и сказала уже громче: – Как дорога? Ты в порядке?
– В полном, – он звучал жизнеутверждающе и спокойно, так, что и внутри меня самой разлилось слабое умиротворение. – Прости, что так поздно. Правда очень хотел тебя услышать.
– Я рада, что ты позвонил, – ладони вспотели, телефон слабо скользил. – Можешь в любое время…
– Когда приеду, у нас будет разница в четыре часа, – судя по голосу, он улыбался. – Смогу звонить или поздно, или…
– В любое время, – повторила я, перебив его на последней фразе. – Родной, я всегда хочу тебя слышать. Больше, чем всех остальных.
Мы молчали в трубку. За пределами его телефона механический голос объявлял отправление и прибытие поездов в Кирове, а я слушала только Игорево дыхание и так хотела ощутить его рядом, на своей шее. За окном стрекотали цикады – их было слышно даже с одиннадцатого этажа, шум от дороги, гул машин, все доносилось из открытого окна. Я затянулась сигаретой и стряхнула пепел вниз.
– Первый день без тебя прожит.
– Ты в порядке? – он волновался. Снова закурил – тяжело задышал в трубку и выдыхал через рот.
– В полном, родной, я справляюсь, – соврала я, надеясь, что звучало убедительно. – Просто не спится…
– Представь, что я обнимаю тебя, – в его голосе звучала улыбка. – Крепко, как тогда, на даче. Закрой глаза. Посчитай до ста.
– Буду считать до ста и думать о тебе, – я в последний раз затянулась и выкинула окурок. – Спасибо за способ.
Он рассказал о поезде, о попутчиках и дошираке на ужин, о предстоящей работе и готовности к холодам. О том, что к нему можно будет приехать, если я захочу и когда он обустроится, поэтому разлука может быть не такой мучительной. Я сама ничего не говорила, только слушала и наслаждалась любимым голосом с хрипотцой. Объявили отправление его поезда.
– Пока, родная, мне пора. Позвоню на следующей станции.
Я попрощалась с ним, пожелала хорошего сна и вернулась в комнату. Ники снова уснула. Улегшись на прохладные, влажные простыни, я закрыла глаза и представила, что Игорь крепко обнимает меня перед сном. Кажется, именно он мне и снился в тяжелом, тревожном сне.
Игорь обживался на Таймыре – позвонил за прошедшие две недели всего раз, но зато писал практически каждый день, и это не позволяло мне окончательно утонуть в болоте из тоски и «саморазрушения», по мнению Николь. Мы никуда не выбирались, я почти не выходила на улицу, вернувшись в отчий дом, почти безвылазно сидела в комнате и нервно ждала сообщения. Телефон, раньше валявшийся всегда неизвестно где с вечно беззвучным режимом, нынче всегда был под рукой.
«Хоть поешь без него!» – ругалась мать, но я не слушала, кладя гаджет возле тарелки и посматривая на экран каждые несколько минут. Отец тяжело вздыхал, но молчал, проглатывая и без того известные мне «похудела», «осунулась», «не пойми в кого превратилась». Они молчаливо осуждали, и я не могла лишить их этой возможности: позволяла недовольно коситься на меня, разговаривавшую в три ночи с утренним Таймыром; позволяла упрекать в беспорядке в комнате, в нечесаных волосах или ходьбе в пижаме в течение дня.
Июльская жара накрыла Москву неожиданно, и только на участке в пригороде мы могли спасаться от пронырливых солнечных лучей под раскидистыми кронами деревьев. Не зря мамочка высадила их на участок: они стали укрытием и возможностью провести время на природе хоть немного. Я читала Ремарка, уединившись и сжимая в ладошке персик, и сладкий сок тек по подбородку, капая прямо на шифоновую майку.
– Сегодня в город съезжу, – крикнула я вышедшей в роскошной шляпе матери. И зачем она ей? Во дворе, кроме меня, никто не увидит красиво сплетенных соломенных полей.
– Конечно, развейся, – она улыбнулась, подойдя ко мне ближе и глянув на обложку. – «На западном фронте без перемен»? Депрессивно.
– У нас тоже все без перемен, – усмешка наверняка вышла грустной, – печальная книжка. Еле дочитываю.
Доев персик, я выкинула косточку в траву и отдала книжку маме.
– Пойду собираться. Возьму твою машину?
– Возьми, – она выглядела очень рассеянной. – А зачем тебе в город?
– Все-таки хочу навестить Вадика.
Я так и не съездила к нему. Сначала под влиянием Николь решила, что ему нужно самому пережить трагедию отъезда отца, а мне – сладить с самой собой. Потом, отправившись однажды в Чертаново, не смогла его найти, хотя примерно знала адрес. В квартиру постучаться не решилась – в голове сразу закрутилась пластинка с рассказами Игоря о его родителях. А теперь я благодаря Игорю точно знала, где Вадика можно найти теплыми вечерами, и все-таки решилась навестить.
– Глупая идея, – мамочка покачала головой, но возражать не стала, отпустила с миром. – Вернешься до вечера?
– Или останусь у Ники, – я сразу дала себе шанс к отступлению, если не захочу возвращаться или буду не в состоянии этого сделать. – Предупрежу в любом случае.
Я переоделась из легкого топа в нормальную футболку, все-таки расчесалась и даже накрасила губы блеском. Бледная кожа, за которую не цеплялись солнечные лучи, выглядела до болезненного чужеродно на такой жаре, в такой летней Москве. Плюхнувшись в белый «Порше», я сразу включила кондиционер и плотно закрыла окна, а потом медленно, с большой осторожностью выехала на трассу.
До Москвы – рукой подать, но поездка вышла все равно утомительной. Музыка ненавязчиво играла по радио, диктор рассказывал про аномальную жару и следующие две недели, в которые прохладнее точно не станет.
«А на Таймыре, должно быть, ледник», – подумала я. Теперь у меня все измерялось Таймыром и нет. Как там Игорь и как здесь я. Москва стояла в пробке на выезд из города, и теперь мне стало еще ленивее ехать обратно. Я даже написала Николь, спросив, смогу ли у нее остаться, но Ники не отвечала – у нее и в летние месяцы были занятия со школьниками, жаждавшими выучить русский язык.
Северное Чертаново встретило просторными улицами, я припарковалась у дома с номером два прямо под вывеской «Продукты 24» и вышла из машины, громко хлопнув дверцей. Во дворе, носясь как сумасшедшие, играли дети. Кудрявую макушку я заприметила сразу: подросший, в Игоревой футболке, но совсем на него
