дети, научились литовским песням и умели, лучше ли, хуже ли, сговариваться с литовскими крестьянами». При этом она констатировала тот факт, что Кастукас на протяжении всей своей жизни писал дневники только по-польски, как и все свои литературные произведения, а также большинство писем.
«Я полон решимости!..»
В 1901 году в ответ на преследование немцами польских учащихся в Познанской провинции варшавская молодежь учинила беспорядки перед консульством Германии. Чюрлёнис иронизировал: мол, гораздо логичнее было бы, по крайней мере ему бы больше понравилось, если бы тысяча студентов, вооруженных палками, пошли брать Берлин. И в то же время он вполне серьезно писал: «Мы должны гордиться, что мы – поляки, а на глупые немецкие преследования отвечать только презрительным молчанием. Отнята у нас земля, свобода, право, но нашего языка, нашего сердца, нашей интеллигенции не вырвать у нас даже силой…»
На рубеже веков происходит подъем литовского национального движения. Осенью 1905 года съезд общественных представителей в Вильне требует автономии Литвы, преподавания в школах, службы в костелах на литовском языке. В Варшаве создается Общество взаимопомощи варшавских литовцев – Константинас становится руководителем хора общества. В письме Повиласу он пишет (по Воложину – в 1906 году):
«Знаешь ли ты о национальном движении литовцев? Я решил все свои былые и будущие работы посвятить Литве. Мы изучаем литовский язык, и я собираюсь написать оперу».
Чюрлёнис описывает реакцию товарищей на это его решение:
«В Литовском обществе критика была встречена весьма сердечно. Все очень радовались и особенно тому, что всюду было совершенно четко, словно на бычьей коже, напечатано: “Чурлянис – родом литвин”».
В письмах Повиласу немало высказываний о «нашем литовском происхождении».
После того, как открылись литовские начальные школы, Чюрлёнис пишет сборник литовских песен для детского хора «Жаворонок»[43], готовит сборник народных песен для детского хора.
Репертуар хора, которым руководил Чюрлёнис, состоял из старинных народных песен, зазвучавших по-новому, раскрывая богатство народной мелодии.
«Старинные народные песни в согласии с новыми музыкальными требованиями», – напишет София Кимантайте о сути творчества Чюрлёниса в области народной музыки, «заложившей фундамент литовской национальной музыки», как определил роль Чюрлёниса композитор Юозас Груодис.
Национальная переориентация Чюрлёниса имела для него и негативную сторону.
Ядвига Чюрлёните:
«Надо упомянуть еще одну причину, в силу которой отношения между Маркевичами и Кастукасом, а также между нашими семьями, начали понемногу остывать. В 1905 году в нашей семье, благодаря Кастукасу, произошел перелом – возвращение ко всему литовскому. Далеко не всеми в Друскининкае эти веяния были встречены положительно, а некоторыми даже с открытой неприязнью. Особенно это касалось старожилов – семейств де Ласси, Керсновских и вновь прибывшего ксендза Волейки. Все это, несомненно, сказалось и на отношениях Маркевичей с нашей семьей».
Начиная с 1905 года в родительском доме Кастукас стал говорить о «литовских делах». Братья и сестры поддерживали его, а отец к национальному литовскому движению относился скептически.
В один из вечеров, когда сумерки поглощали двор и сад, а в доме сгущался полумрак, семья Чюрлёнис после ужина не спешила выйти из-за стола – отец со старшим сыном затеяли разговор о литовцах и «литвоманах». Кастукас вышагивал по комнате и с жаром доказывал свое. Отец возражал, сначала – резко, потом все сдержаннее.
Комната погрузилась в темноту. Одно лишь лицо Кастукаса освещалось, когда он чиркал спичкой, закуривая очередную папиросу. Диспут завершился приговором Кастукаса:
– Надо обязательно научиться как следует говорить по-литовски!
Он мягко положил руку на плечо засыпающей Ядвиге:
– Правильно, Воробышек?
Ядзе, резко вскинув голову, выпалила:
– Правильно!
Взрыв хохота. Бедная девочка испугалась, что сказала что-то не то, но тут же сообразила: смеются весело, значит, все в порядке.
Аделе вышла на кухню и вернулась с керосиновой лампой.
Кастукас присел к пианино, заиграл и бодро запел литовскую народную песню.
Отец молчал.
На следующий день в доме появились литовские газеты, в том числе «Виленский вестник»[44].
Кастукас написал Повиласу в Америку, и Повилас стал посылать в родительский дом газету «Литва»[45]. Сам же покупал и привозил в родительский дом книги на литовском языке.
Чюрлёнис (отец) говорил о «возрождении литовцев» открыто. В Друскениках многие, прежде всего знать восприняли это с возмущением, в лучшем случае – насмешливо.
Константинас (отец) посетил обе выставки сына (о них позже). Вернувшись домой, удивленный и обрадованный, он рассказывал:
– На выставке я встретил многих просвещенных литовцев. Они настолько хорошо говорили по-литовски, что я со своим «дзукским» наречием рта старался не раскрывать. А надо было! Потому что все эти господа поздравляли меня, благодарили, что я воспитал такого прекрасного сына – художника, «гордость литовского народа». Даже целовали.
«Колдуны, явившиеся из-под темной звезды!»
Константинас (отец) не скрывал своего нового отношения к литовскому языку, за что вскоре – в 1906 году – и поплатился. В Друскеники перевели на службу молодого ксендза Волейко.
Ядвига Чюрлёните полагала, что был он не польского происхождения, скорее, как она считала, ополячившийся литовец. Свои догадки основывала на том, что фамилия Волейко в Литве – распространенная.
До Волейко в костеле служили еще два настоятеля, о которых следует сказать.
Ксендз Зверко, красавец и аскет, был глубоко, до фанатизма верующий, католик. Его, ополячившегося белоруса, национальные вопросы не волновали. При Зверко в Друскениках не было ни повального пьянства, ни громких скандалов.
Ксендз Зверко безуспешно пытался обратить Кастукаса в свою веру.
Зверко сменил рослый, плечистый ксендз Вангялис. Было ему уже за пятьдесят, он вел разгульный образ жизни, ненавидел панов (эксплуататоров!), но политики сторонился.
Жил он так, как хотел и как считал для себя позволительным. Вместе с Вангялисом приехала его племянница Анусе.
Ксендз Вангялис и, в большей степени, его нестандартное поведение были интересны Кастукасу. Наведываясь в Друскеники, он, слушая рассказы о настоятеле, не сдерживал смеха, некоторые изречения даже записывал.
Не скрывал своих взглядов и ксендз Вангялис.
Константинас (отец) рассказывал:
– Церковные обряды отец Вангялис считает комедией. Он мне как-то сказал: «Если дураки за это платят, пусть платят, – я возьму».
Кастукас познакомился с «чудаковатым» священнослужителем, бывал у него дома. За разговорами засиживались допоздна. Кастукас не удержался и сделал углем эскизный портрет ксендза. Эскиз настоятелю понравился, и он стал уговаривать Кастукаса написать портрет его племянницы Ануселе.
После первого же сеанса тот вернулся домой в веселом расположении духа. Со свернутым с трубочку листом бумаги. Сдерживая смех, рассказывал:
– Написать Анусе мне предстояло на фоне висящего на стене большого черного распятия. Если бы вы видели, как Анусе нарядилась! Когда я вошел в комнату, она сидела в кресле в розовом шелковом платье, на шее четыре нитки разноцветных бус,
