и на краю сознания — острое понимание, что, если Захарова меня сейчас отошьет, то… То что будет? Что?
Похер. Пляшем.
Меня несет, я это ощущаю очень четко и ясно.
И сделать ничего не могу.
Прокляну себя, если не попробую с ней поговорить хотя бы.
Да, я — редкий мудак, да налажал, вспомнить хотя бы мое феерическое прощание с ней. Но, блять… Я все равно ее хочу. И хочу нас вместе.
И я…
Я, кажется, на многое готов ради этого.
На все готов.
А она?
Из зеркального полумрака на меня пялится смурной взлохмаченный тип с дурными глазами. И мне кажется, что в лице его прячется тень неуверенности.
Злюсь, скалюсь на себя в отражение.
Завали, мудак!
Напортачил, исправляй! Исправляй!
“Совсем дурак?” — голос Мишки звучит так отчетливо, словно он за моей спиной, стоит и усмехается презрительно, головой качает. Разочарован в своем младшем. Не ожидал такого…
Да я и сам от себя не ожидал, брат…
Накидываю пальто и выхожу за порог.
Дело надо доводить до конца.
Окна Захаровой горят, значит, дома.
Не позволяю себе задержаться, выкурить для бодрости сигаретку, сразу захожу в подъезд. И у квартиры не торможу.
Звоню, не отрывая пальца от звонка, воскрешая в голове события четырехмесячной давности, когда я вот так же стоял, звонил… А потом поимел растерянную девочку и свалил в закат. Романтичненко. Мудак.
Захарова открывает дверь, как обычно, даже не делая паузы, не задерживаясь, чтоб посмотреть, кто пришел. Словно… ждет кого-то.
И, судя по широко распахнутым в изумлении глазам, явно не меня.
Я замираю перед ней, словно восхищенный постетитель музея перед статуей какой-нибудь античной богини.
Захарова невысокая, пусть и на каблуках сейчас, я — гораздо выше, но ощущение, что смотрю на нее снизу вверх.
Настолько она… Нереальна.
Ошалелый взгляд выхватывает только детали, словно если всю картинку целиком поймать, сложить, то с ума можно сойти.
Но мне и деталей этих перебор. Мозги плывут и плавятся.
Потому что Захарова… На всю жизнь картинка в памяти отпечатается.
Именно так, кусками, деталями.
Волосы, светлые, поднятые высоко, убранные в небрежную прическу, красивыми локонами по белой шее… Длинные сверкающие серьги. Платье… Тонкие лямки, золотистое, словно из чешуек золотой рыбки состоящее… Короткое. Ноги… Блять… Сапожки на каблуке…
Торможу на остреньких носках и опять скольжу взглядом вверх, последовательно: ножки, платье, рыбка моя золотая, грудь, ложбинка манящая, светлая, словно подсвеченная изнутри кожа, подбородок, влажные пухлые губы… Глаза…
Ася… Чего ж ты делаешь?.. Я же сейчас… Я же, блять…
— Что тебе надо здесь? — шипит моя рыбка не молчаливая, тревожно смотрит мне за спину, словно опасается, что нас увидят… Или что кто-то придет сейчас. К ней. Второй вариант явно вернее, судя по ее наряду.
— Привет, Ася, — говорю я хрипло, потому что в горле ком стоит, да и пересохло все от неожиданности, — охуенно выглядишь… Не скучала, смотрю?
— Нет, — отбивает она мой тупой наезд, — это все? Мне пора.
— Ага, я слышал… — киваю я и препятствую закрыванию, давлю ладонью, заставляя Захарову отступить в глубь коридора, захожу и захлопываю дверь.
Хищно оглядываю разгневанно раздувающую ноздри Захарову, в полумраке, в этом своем рыбьем чешуйчатом прикиде смотрящуюся золотистой статуэткой, делаю шаг вперед. На инстинктах, на памяти тела.
— Стоять! — Захарова вытягивает перед собой узкую ладонь, — привычку выработал, что ли? Так отвыкай теперь, гражданин начальник!
Она стебется над прозвищем, которое сама же и дала мне когда-то, усмехается, и глаза блестят злобно и настороженно.
Хочу ее, такую вот, дикую, жесткую, неприступную! Еще больше хочу! До ломоты зубовной, до боли в сердце!
— Привычка за один раз не выработается, — отвечаю я ей, — надо повторять… Регулярно.
И делаю еще шаг.
Захарова так же синхронно от меня.
Мы словно танцуем с ней сейчас, что-то есть ритуальное в этой ситуации, в этих движениях одновременных…
На одну волну настраиваемся.
— Не со мной, товарищ начальник, — шипит она, — у меня уже есть партнер!
— А вот с этого места поподробней, — меня ее слова про партнера бьют, конечно, но не особо. Подготовился чуть-чуть, пришел в себя, пока ехал сюда, — что это за любовь с первого взгляда? А? Такая влюбчивая, Захарова? То в меня, то, стоило мне уехать, сразу другого нашла…
— Ну так ты место освободил… — пожимает она плечами. И теряет бдительность.
Потому что не успевает отследить моего движения к ней.
Вскрикивает, когда прижимаю к стене, не грубо, но жестко. Подхватываю под ягодицы, поднимаю так, чтоб глаза наши на одном уровне были, и, дурея, едва сдерживая себя, чтоб не наброситься, шепчу:
— Я нихера не освобождал… Ты занята, Захарова. Навсегда занята…Девочки, на три моих книги сегодня скидки от 30 до 45%! Заглядывайте на мою страницу, там полно всего!
Глава 31
— Слова какие… — Захарова быстро приходит в себя. На удивление быстро. Растет, блять. И в голосе дрожи нет, и не отворачивается. И глаза такие… Я с ума схожу, одновременно штырит от нее нереально, стоять тяжело, хочется оттащить по уже привычному маршруту к кровати и там долго и сладко трахать. И в то же время есть внутри острое понимание, что нихера это ситуации не поможет. Нам не поможет. А она ощущает эту мою двойственность, усмехается смело и ядовито, — раньше я бы от счастья потекла.
— А сейчас? — чуть подбрасываю ее под ягодицы, перехватывая одной рукой, и удобно мне, Захарова мелкая же, не тяжелая совсем, а другой рукой провожу по промежности, упакованной в шелк. И никаких колготок, чтоб вы понимали. Блядство, как оно есть. Зима на дворе, а она… Убью. Шелк влажный, и открытие это наполняет меня свирепой животной радостью, — не течешь?
— Нет! — И ладонью по лицу мне! Жестко так! Типа, не лезь туда, куда не приглашали! А я все равно лезу! Непослушный я! — Нет!
— Не пизди, Захарова, — еще разочек по шелку разбойными пальцами, надавливая правильно, там, где нужно,
