Но все это не возымело ожидаемого действия, потому что, как и предполагал Дантон, людей, способных совершить убийство, было очень немного; раздавались гневные крики, угрозы, но и только.
Кортеж проследовал вдоль набережных, по Новому мосту, по улице Дофины.
Итак, сопровождавшим не удавалось ни вывести заключенных из терпения, ни подтолкнуть народ к убийству; вот уже фиакры подъезжали к Аббатству, вот они уже были на перекрестке Бюсси: пора было принимать решительные меры.
Если позволить узникам добраться до тюрьмы, если они будут растерзаны после того, как въедут в тюремный двор, станет очевидно, что их убивают по специальному приказу Коммуны, а не в порыве народного возмущения.
Удача пришла на помощь злобным намерениям и кровавым замыслам.
На перекрестке Бюсси возвышался один из помостов, на которых записывались добровольцы.
Там образовалось настоящее столпотворение, и фиакрам пришлось остановиться.
Случай был удобный; если его упустить, он вряд ли представится еще раз.
Какой-то человек прорывается сквозь охрану, которая, впрочем, охотно его пропускает; он поднимается на подножку первого экипажа с саблей в руке и несколько раз тычет ею наугад в окно фиакра, а когда вынимает — она обагрена кровью.
У одного из пленников была трость; пытаясь защититься от ударов, он задел ею одного из солдат эскорта.
— Ах, разбойники! — вскричал тот. — Мы вас защищаем, а вы нас — бить?! Ко мне, ребята!
Человек двадцать только и ждали этих слов; вооруженные пиками и привязанными к длинным палкам ножами, они выскочили из толпы и принялись метать пики и ножи в окна фиакров, откуда вскоре донеслись стоны, кровь беззащитных жертв хлынула на мостовую.
Кровь требует крови: резня началась и продолжалась четыре дня.
Узники Аббатства с самого утра по лицам своих надсмотрщиков, а также по некоторым нечаянно вырывавшимся у них словам поняли, что готовится нечто ужасное. По приказу Коммуны в этот день во всех тюрьмах обед был подан раньше, чем обычно. Что означали эти перемены в привычном тюремном распорядке? Несомненно, нечто зловещее. Узники в тревоге ждали.
К четырем часам начал доноситься отдаленный гул толпы, похожий на первые волны нарастающего прилива, бьющиеся о камни тюрьмы; кое-кто из узников, чьи зарешеченные окна выходили на улицу Сент-Маргерит, издали заметили подъезжавшие фиакры; когда они остановились, крики ярости и боли разнеслись по коридорам: «Вон убийцы!», и новость облетела все камеры, достигнув самых отдаленных казематов.
Потом раздался другой крик:
— Швейцарцы! Швейцарцы!
В Аббатстве содержались под стражей сто пятьдесят швейцарцев; их с большим трудом удалось спасти от народной расправы 10 августа. Коммуне было известно о ненависти, которую испытывал народ к красным мундирам. Итак, Коммуна рассудила правильно: стоило начать со швейцарцев, и народ сам войдет в раж!
Около двух часов ушло на расправу с полутора сотнями несчастных.
Когда был убит последний из них — это был майор Ридинг, чье имя мы уже упоминали, — толпа стала требовать священников.
Священники ответили, что готовы умереть, но прежде хотели бы исповедаться.
Их желание было удовлетворено: им дали два часа передышки.
На что было употреблено это время? На то, чтобы сформировать трибунал.
Кто создал трибунал? Кто его возглавил? Майяр.
XIII
МАЙЯР
Человек, принявший участие в событиях 14 июля, 5–6 октября, 20 июня, 10 августа, неизбежно должен был выйти на сцену и 2 сентября.
Но бывшему судебному исполнителю из Шатле непременно хотелось придать этому стихийному движению определенную форму, торжественность, видимость законности: он желал, чтобы аристократы были убиты, но убиты законно, на основании приговора, вынесенного народом, ибо только народ в глазах Майяра был единственным непогрешимым судьей и только он имел право объявить кого-либо невиновным.
Прежде чем Майяр успел собрать свой трибунал, было убито около двухсот человек.
Из них удалось спасти только одного — аббата Сикара.
Еще два человека под шумок выпрыгнули из окна и очутились на заседании комитета секции, собравшемся в Аббатстве: это были журналист Паризо и интендант королевского двора Лашапель. Члены комитета усадили беглецов рядом с собой и тем их спасли; однако за эти две жизни не стоит благодарить убийц: это не их заслуга.
Как мы уже сказали, один из любопытнейших документов той эпохи, хранящихся в архивах полиции, — назначение Марата в комитет по надзору; другой не менее любопытный документ — регистрационная книга Аббатства, на которой и сегодня видны бесчисленные пятна крови, долетавшей даже до членов трибунала.
Попросите показать вам эту книгу, раз уж вы занялись поисками волнующих свидетельств, и вы увидите на полях каждой страницы один из приговоров, выведенный крупным, красивым, четким почерком человека уравновешенного, спокойного, которому не свойственны ни сомнения, ни страхи, ни угрызения совести: «Казнен по приговору народного суда» или: «Оправдан народом», а под приговором подпись: «Майяр».
Приговоров «Оправдан народом» встречается сорок три раза.
Значит, Майяр спас жизнь сорока трем человекам, заключенным в Аббатстве.
Итак, пока он приступает к своим обязанностям между девятью и десятью часами вечера, последуем за двумя господами, которые только что вышли из Якобинского клуба и направляются к улице Сент-Анн.
Это идет первосвященник со своим последователем, учитель с учеником — Робеспьер и Сен-Жюст.
Сен-Жюст, который появился в нашей истории в тот самый вечер, когда в ложу на улице Платриер принимали трех новых масонов; Сен-Жюст, чье лицо отличалось странным нездоровым цветом, слишком белым для мужчины и слишком бледным для женщины, а шея была затянута туго накрахмаленным галстуком; Сен-Жюст, который, будучи учеником холодного, сухого и упрямого учителя, был упрямее, суше, холоднее его самого!
Учитель еще способен испытывать некоторое волнение в этих политических схватках, когда сталкиваются не только люди, но и страсти.
Для ученика происходящее всего лишь шахматная партия, в которой ставка — жизнь.
Берегитесь те, кто с ним играет, как бы он не одержал верх: он будет безжалостен и ни за что не пощадит проигравшего!
Несомненно, у Робеспьера были свои причины, чтобы не возвращаться в этот вечер к Дюпле.
Утром он предупредил их, что, возможно, отправится за город.
В эту страшную ночь со 2 на 3 сентября крохотная меблированная комнатка Сен-Жюста, неизвестного молодого, можно сказать, еще юного человека, вероятно, представлялась ему более надежной, чем его собственная.
