Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Повезло мне», — наверное, думает про себя мышь, даже если и не произносит этого вслух, и продолжает поиски.
Небосвод постепенно бледнеет, мерцание звезд становится едва различимым, луну окружает теперь широкий туманный венец, и чувствуется, как охладел перед рассветом воздух; земля, промерзшая за зиму, набухла сыростью, и влажные испарения поднимаются вверх клубами тумана. Тяжелым клубам высоко не взмыть, вот туман и расползается — тягуче, лениво — по задворкам и огородам.
Подобравшись к сараю, он на миг остановился, потому что изнутри пахнуло слабым теплом, но затем ощупью, неуверенно начал пробираться понизу в глубь сарая, и Ката плотнее укрыла яйца.
Вдалеке зафыркала машина, но стук мотора отсюда слышался не громче биения сердца; где-то хлопнула дверь, тихим эхом отозвавшись в темном жерле шрапнельной гильзы.
— Туман, — вымолвило эхо.
— Терпеть его не могу, — расправил складки пиджак, потому что туман проник к нему внутрь, за подкладку, да так и остался там. — Заползет внутрь, спрячется, и будешь от него весь тяжеленный, а меня и без того вешалка с трудом выдерживает. Не дай бог оборвется, и проваляешься в пыли, пока мыши не сгрызут.
— Может, сгрызут, а может, и нет, — весело пискнула мышка, которая только что вернулась в сарай с приятной тяжестью в желудке, где залегли четыре кукурузных зерна. — В нашей норке не холодно даже в зимние морозы, у нас там все выстлано перьями. А туман этот я тоже терпеть не могу. От него вся шкурка намокает, и пыль пристает, вылизывайся потом, пока не отмоешься дочиста. Всем известно, какие мыши чистоплотные…
— Ага, — зевнула тыква-цедилка для вина; один бок у нее был продавлен насквозь, и теперь это отверстие служило ей ртом. — Может, вы и чистоплотные, а только хозяйка, когда в последний раз заходила сюда, сказала: «Фу, до чего мышами воняет…»
— Сразу видно, что у тебя башка дырявая, вот в ней мозги и не задерживаются. У каждого есть свой запах; нам, мышам, хозяйка кажется вонючей. Ну, что ты на это скажешь?
— Ничего! — гулко отозвалась тыква. — Зато судя по тому, как дерзко ты распищалась, в животе у тебя не пусто. А вот поблагодарить сапог за добрый совет — на это тебя не хватает.
— Дождешься тут благодарности! — сипло вздохнул сапог; его обволокло туманом, и старая кожа податливо размягчилась. — И еще этот туман распроклятый, кто его сюда звал!
— Послали меня, вот я и пришел! — закрутился клубами туман. — Ведь это мы правим миром.
— Видали эту бледную немочь! — возмущенно треснула телега. — Он, оказывается, правит миром…
— Пусть правит, только за нашим порогом, а сюда нечего соваться! Ведь стоит ему ко мне притронуться, и он превращается в воду.
— Это происходит оттого, что ты теплее меня! — назидательно прошелестел туман. — А будь ты холоднее меня, то я превратился бы в изморозь. Так диктует Физика…
При этих словах сарай затих, поскольку никто не знал, что это за зверь такой — Физика.
Наконец шевельнулись грабли.
— Скоро взойдет на небе яркое солнышко, вот тогда узнаешь Физику…
— Ничего страшного! — весело заколыхался туман. — Тогда я обращусь в пар, затем стану облаком и выпаду дождем…
— И загремишь громом-молнией! — раздраженно скрипнула телега. — Наврал с три короба, а теперь проваливай отсюда! Да и вообще уже светает.
— Вздумай просвещать дураков, так не оберешься тумаков, — вздохнул туман. — Впрочем, мне пора, мое место — в облачных высях. А вам на прощание оставлю по себе память: от моей влаги вы все тут благополучно загниете, а плесень и ржавчина прикончат вас.
Облегчив душу этими «добрыми» пожеланиями, туман воспарил к светлеющему небосводу.
За порогом сарая и в самом деле светало.
Все вокруг было залито бледным, трепетным светом и пронизывающей сыростью, и не верилось, что к полудню настанет сухая, ослепительно сверкающая жара, а на тропе, сейчас скользкой и раскисшей от грязи, гулко будут отдаваться шаги.
Но до полудня еще далеко.
А пока лишь резко хлопнула дверь хлева, звякнул подойник, а затем по его жестяному днищу мелодично забарабанили струйки молока, но вскоре захлебнулись собственной пеной.
Когда дверь хлева вновь распахнулась и захлопнулась с глухим стуком, Ката тяжело поднялась с места.
— Пора идти! — сказала она и постояла немного, пока одеревеневшие ноги вновь не обрели способность двигаться. Тогда она осторожно спрыгнула на землю. — Хозяйка скоро станет задавать корм, и если я появлюсь там вместе со всеми, она решит, что я спала на грушевом дереве. Да и есть хочется… а яйца пока еще не очень привередливые.
Ката боязливо выглянула за дверь, а затем выскользнула так бесшумно, что остальные даже не заметили.
— Яйца всегда нуждаются в присмотре! — заговорила тут воробьиха. — Только с куриными мозгами и можно такую чушь сморозить, будто яйца не очень привередливые. Глупая она, эта клуша, и к тому же беспечная. Не подумайте, что я за глаза сплетничаю, я могу то же самое и при ней повторить.
Некоторое время ей никто не отвечал, потому что воробьи в сарае были всего лишь ночлежниками, и ни один из постоянных обитателей не опускался до разговоров с ними. Однако потом налетел ветерок; дуновение его проникло и в сарай и отозвалось в шрапнельной гильзе целой тирадой.
— Во мне тоже когда-то находились свинцовые яйца! Вот уж про них не скажешь, что они были привередливые. Когда нас выстрелили из пушки и во мне на лету разорвался заряд, свинцовым яичкам это не причинило ни малейшего вреда, зато люди под нами так и валились замертво. Некоторые успевали вскрикнуть перед смертью…
— Нечего сказать: веселенькое занятие! — чирикнула воробьиха и в знак презрения цвиркнула белой струйкой по гильзе.
— Насыпать бы тебе под хвост экразита! — обозленно загудела гильза. — Тогда бы ты узнала, каково плясать под чужую дудку: делаешь то, что велит тебе экразит. Впрочем, ничего бы ты и не узнала, от тебя только и уцелела бы та дрянь, чем ты на меня капнула. Да ты большего и не стоишь…
— А ты — ржавая железка! — прочирикала воробьиха и выпорхнула за дверь, услышав, как старая хозяйка скликает птицу во дворе.
Старуха стояла у колодца и сыпала курам кукурузные зерна вперемешку с мякиной. За ней вытянулся в струнку Шарик — точь-в-точь старшина, готовый в любой момент призвать рядовых к порядку, а у хозяйкиной юбки увивалась кошка, всячески напоминая, что ей еще не давали молока.
Шарик делал вид, будто и не замечает кошку, а кошка, поглощенная вымогательскими уловками, не обращала внимания на собаку. К каким только ухищрениям она ни прибегала: подняв хвост трубой, ластилась, прижималась к ногам старухи, и, когда хозяйка сделала шаг назад, кошка не успела увернуться. Она зашипела и отчаянно замяукала, тряся отдавленной лапой.
— Чтоб тебе пусто было! — рассердилась старуха. — Ну чего ты под ноги лезешь?
— Убирр-райся пр-рочь! — зарычал на кошку Шарик и предупредительно обратился к хозяйке: — Укусить ее?
Петух закукарекал, как оглашенный, усугубляя переполох, кошка на бегу успела дважды съездить лапой псу по морде, а в следующий момент взлетела по лестнице и скрылась на чердаке.
Однако суматоха вскоре улеглась. Корм кончился, куры продолжали слоняться по двору в надежде, вдруг да сыщется еще зерно-другое, а Ката до тех пор вертелась на виду, пока хозяйка и впрямь ее не заметила.
— Видать, суровая была зима: Ката все не несется…
Такие мысли мелькнули в голове у хозяйки, но Ката почувствовала, что бедой не пахнет. Она знала, что старуха не заметила слинявшие перья на животе и пока еще у нее нет никаких видов на верную несушку. Этого было вполне достаточно для дневного спокойствия, и когда куры разбрелись, Ката тоже исчезла за хлевом, но никто и не думал за ней присматривать.
К тому времени утро окончательно вступило в свои права.
Перед восходом солнца несколько облачков робко промелькнуло по небу, но им не удалось нахмурить его ясный лик, и не надо было быть провидцем, чтобы предсказать теплый весенний день.
Ката даже остановилась было у стога, где густо переплетенные соломины отражали тепло солнечных лучей, но не поддалась соблазну: ее призывал долг, воедино слитый с прошлым, будущим, с самим временем, словом — с жизнью.
Конечно, откуда было старой курице знать, что такое прошлое, будущее или вообще время, но дело свое она делала по велению жизни, а в конечном счете важны дела, а не слова.
Припекай солнце пожарче и просуши оно пыль как следует, несушка, пожалуй, наскоро приняла бы пыльную ванну, чтобы вылупившиеся потом цыплята не обовшивели в первый же момент; но рассвет выдался сырой, туманный, и пыль еще не достаточно просохла, чтобы можно было в ней купаться. И Ката даже не колеблется на этот счет. Замедлив шаги, она оглядывается по сторонам, не следит ли кто за ней, что-то ищет на земле, будто хочет утолить голод. Поднимает голову, смотрит на небо — там и смотреть-то не на что, но все это только хитрая игра, прикрываясь которой курица все ближе подходит к сараю и быстрым движением вмиг скрывается в его полумраке.
- Рецепт волшебного дня - Мария Бершадская - Детская проза
- Праздничные истории любви (сборник) - Светлана Лубенец - Детская проза
- Большое путешествие Марселино - Хосе Мария Санчес-Сильва - Детская проза
- Я всего лишь собака - Ютта Рихтер - Детская проза
- Алмаз — драгоценный камень - Юрий Дьяконов - Детская проза
- Мое первое сражение - Иштван Сабо - Детская проза
- История Кольки Богатырева - Гарий Немченко - Детская проза
- Тайна брата - Дэн Смит - Детская проза
- Новогодние волки - Вячеслав Рюхко - Детские приключения / Детская проза / Прочее
- Новые рассказы про Франца - Кристине Нёстлингер - Детская проза