и алчную радость при виде знатных клиентов, смотрел на высокородную госпожу с нарастающим, неподдельным недоумением. Его ожидания рушились одно за другим. Она не вступала в изощрённый торг о цене, не щупала с пренебрежением самые дорогие шёлковые полотна, не требовала показать товар, привезённый из самых дальних стран.
Вместо этого она стояла перед его лотком и водила руками в холодном воздухе, словно обнимая невидимых, прозрачных людей. Её движения были странными и загадочными.
— Примерно… вот такого роста, — говорила Тан Лань с сосредоточенным видом, показывая ладонью на уровень своего подбородка. — И пошире в плечах. Основательный такой. — Она нарисовала в воздухе некий мощный контур, явно представляя кого-то весьма солидного. — И ещё две… вот такие, — она тут же обозначила другой, более изящный и хрупкий силуэт, едва заметно очертив его пальцами.
Торговец нервно икнул, сжимая в потных ладонях рулон добротной шерсти. Его быстрый ум лихорадочно перебирал варианты: неужто знатная дама меряет наряды для призраков? Или это какой-то новый, невероятно изысканный способ покупок, неизвестный ему, простому смертному? Может, так аристократы выбирают подарки для невидимых друзей? Он растерянно перевёл взгляд на мрачного стража, стоявшего позади госпожи, в тщетной надежде найти хоть какое-то объяснение в его каменном лице. Но стражник смотрел куда-то вдаль, явно желая оказаться в любой другой точке вселенной, кроме этой.
Лу Синь, стоявший в стороне, в тени развевающегося навеса, наблюдал за этой нелепой пантомимой с каменным лицом, но внутри него бушевала тихая буря. Вид его госпожи, с серьёзным видом обнимающей воздух и измеряющей воображаемых людей, был настолько абсурден, так далёк от всего, что он ассоциировал с холодной, расчётливой принцессой, что вопреки всем защитным механизмам его души, угрюмые, плотно сжатые уголки его губ дрогнули. На его обычно суровом, непроницаемом лице, на мгновение, озарённом тусклым зимним светом, промелькнула тень улыбки. Быстрая, почти неуловимая, как вспышка молнии на горизонте. Он тут же поймал себя на этой измене самому себе, резко отвел взгляд в сторону и с невероятным усилием воли вновь выковал на лице привычную каменную маску, с трудом подавив предательское хмыканье, готовое вырваться наружу. Это непозволительно, — прошипел внутри него голос, привыкший к ненависти и подозрению. Но было уже поздно — щёлкающий, отлаженный механизм его неприязни дал очередной, уже тревожащий своей частотой сбой.
— И две вот эти, — уверенно указала Тан Лань на аккуратно сложенные стопки мягких шалей из тонкой, но тёплой овечьей шерсти, украшенных по краям изящными белыми воротничками из кроличьего меха. — Для служанок.
Лу Синь снова, уже непроизвольно, удивлённо поднял брови. Это новое указание заставило его забыть о необходимости сохранять невозмутимость. Служанкам — шали с меховыми воротниками? Его мозг, воспитанный в строгих законах иерархии, отказался принимать эту информацию. Это был аксессуар для знатных дам, кокетливо выглядывающий из-под парчовых накидок, а не утилитарная вещь для прислуги, которой полагались простые, без излишеств, одеяния из грубой ткани. Такая шаль стоила больше, чем Сяо Вэй и Цуй Хуа зарабатывали за год. Это было не просто проявление заботы — это был вызов. Вызов всему укладу, всем неписаным правилам, которые разделяли обитателей дворца на тех, кто носит мех, и тех, кто дрожит от холода. И в её голосе не было ни тени снисхождения — лишь твёрдая решимость подарить не просто тепло, а крупицу достоинства.
Глава 24
— И ещё две темного цвета, — продолжала госпожа, её пальцы, изящные и уверенные, уже скользили по более плотным, тёмным тканям, отороченным скромным, но густым и тёплым мехом, предназначенным суровым зимам, а не дворцовым салонам. — Для моих стражей. — Она произнесла это так же естественно, как если бы заказывала чай. — Они оба… вот как этот господин, — она коротко, почти небрежно кивнула в сторону Лу Синя, стоявшего навытяжку. — Высокие и статные. Плечистые.
Слова «высокие и статные» прозвучали не как комплимент, а как простая, констатирующая истина, сказанная с такой лёгкой, непринуждённой искренностью, что торговец опешил окончательно. Его мозг, привыкший к лести, капризам и высокомерию знатных клиентов, застыл в ступоре. Он смотрел на стражника, потом на госпожу, пытаясь уловить скрытый подтекст, насмешку — и не находил ничего.
Лу Синь же почувствовал, как по его шее и щекам, скрытым под шлемом, разливается горячая, предательская волна. Он был солдатом. Его хвалили за грубую силу, за железную выносливость, за безжалостное умение владеть мечом. Его называли грозой врагов, несокрушимым щитом, бездушным. Никто и никогда — абсолютно никто — не называл его «статным» с той же простотой, с какой констатировали бы факт, что небо — голубое. В этом не было ни подобострастия, ни лести, ни расчёта. Была лишь… констатация. И от этого оно проникало под кожу глубже любого лестного эпитета.
Торговец, натянув профессиональную, подобострастную улыбку, скрывающую бурю недоумения, поспешно принялся подавать товар, разворачивая самые тёплые одеяла. Но Лу Синь уже не видел его суеты. Он стоял, ощущая жар на лице и лёгкое, непривычное головокружение, будто почва под ногами, ещё недавно такая твёрдая и предсказуемая, вновь закачалась, уступая место чему-то новому, тревожному и необъяснимому.
— Сними шлем, — вдруг приказала Тан Лань, её голос прозвучал не как резкий приказ, а скорее как нетерпеливое указание портнихи, чью работу что-то мешает оценить. Она уже подняла одну из тёмных, тяжёлых шалей, собираясь примерить её к его плечам. — Он мешает. Не видно, как сидит.
Лу Синь замер, словно его окатили ледяной водой. Это требование переходило все мыслимые и немыслимые границы. Снять шлем? Здесь, на людях? Перед этим пухлым, глазастым торговцем, чей взгляд уже и так пялился на них с немым вопросом? Его шлем был не просто частью доспехов — он был барьером, щитом, скрывающим его лицо, его мысли, его самого от посторонних глаз. Это было нарушением каждого неписанного правила, каждого инстинкта выживания.
— Ну же! — подбодрила она его, легонько похлопав по латному наплечнику, словно он был не грозным стражем, а застеснявшимся ребёнком, не желающим мерить новую одежду.
Медленно, будто каждое движение давалось с огромным усилием, почти против воли, он поднял руки. Пальцы в грубых перчатках нашли знакомые застёжки у подбородка. Раздался тихий, но отчётливый щелчок. Затем другой. Он снял шлем, и зимний воздух, холодный и колкий, мгновенно коснулся его раскалённых щёк и влажных от напряжения висков. Он чувствовал себя голым, уязвимым, выставленным на всеобщее обозрение. Его тёмные волосы были слегка взъерошены, а на лбу остался красный след от давления стального обода.
Тан Лань, совершенно не обращая внимания на его смущение и
