Люди столпились вокруг этого чуда техники, долго и внимательно рассматривали каждую деталь, а потом общими усилиями, дополняя друг друга, нарисовали замечательную картину: Моракот везет в коляске большого толстого младенца-полукровку, а тот, надежно пристегнутый ремнем безопасности к сиденью от старой «хонды», с интересом поглядывает на деревенскую улицу, где родилась его мать. Когда презентация закончилась и соседи, поздравив гордого изобретателя с несомненным успехом, разошлись, папа накрыл коляску чистой мешковиной и поставил в углу мастерской дожидаться своего пассажира. Он велел Малик хранить тайну и ничего не писать сестре о коляске. «Пускай для нее это будет сюрпризом», — сказал папа, расправляя мешковину.
Малик также выразила восторг по поводу папиного творения и вместе со всеми стала гадать, кто родится — мальчик или девочка — и как назовут младенца.
Девочке дали красивое имя — Летиция. Моракот прислала фотографии младенца. Малик часами смотрела на свою маленькую племянницу, разглядывала ее пухлые розовые щечки, яркие распашонки с пышными оборками, пучок легких, как пух волосиков, которые топорщились на макушке Летиции, и пыталась чувствовать себя счастливой тетушкой. Это было ужасно трудно — никогда в жизни Малик не испытывала такой щемящей тоски, от которой разрывалось сердце. Больше всего на свете ей хотелось посадить Летицию в коляску, пойти по деревенской улице и чтобы все встречные замирали от восторга и говорили: «Ах, какая чудесная девчушка! Ах, что за прелесть, какая она толстенькая и розовая!» Она представляла, как возьмет младенца на руки и спустится к реке. Это будет работа Малик — купать Летицию, мыть ее легкие как пух волосики и следить, чтобы мыльная пена не попала малышке в глаза. И когда они станут плескаться в теплой мутно-желтой воде, Летиция взглянет на свою тетушку Малик и улыбнется так же широко, как она улыбается на фотографии, и ее голубые глаза будут светиться счастьем и любовью.
Моракот прислала письмо, в котором сообщала, что доктор пока не хочет везти дочку в Камбоджу, опасаясь слишком жаркого климата и различных инфекций.
Больше всего Малик нравилась фотография из итальянского цикла, где Моракот была снята с собакой на фоне странно накренившейся башни. Собака выглядела немного дикой и какой-то неухоженной — наверное, из-за длинной свалявшейся шерсти. Она сидела у ног сестры и, подняв голову, вопросительно заглядывала ей в лицо. В письме Моракот подробно рассказала об этой собаке, о том, как они с мужем встретили пса возле гостиницы и как он увязался за ними, а они не стали прогонять его, потому что пес показался им очень милым и дружелюбным. Они дали ему имя — Анри, в честь одного доктора, с которым Франсуа вместе работал в Пномпене. Весь день пес ходил за ними по пятам, и они подкармливали его чипсами, печеньем и шоколадом.
По деревенским улицам бегало много лохматых собак, у которых был диковатый вид и свалявшаяся шерсть, но в той итальянской собаке было что-то особенное. Малик не знала, что именно, но она не могла забыть пса с фотографии. Она часто представляла, как они вместе идут по дороге, пес трусит рядом и с обожанием заглядывает ей в лицо своими прекрасными глазами. Малик думала, что, возможно, пес все еще будет в Италии, когда она приедет туда. Они встретятся, и Малик тоже угостит его чипсами, печеньем и шоколадом.
Однако время шло, и Малик все реже и реже вспоминала о собаке с фотографии. Теперь у нее появились иные темы для фантазий, например встреча с Летицией или Софал. Иногда она представляла, как Софал подходит к ней, обнимает и крепко прижимает ее к себе — так крепко, что от его объятий перехватывает дыхание, а потом целует ее так нежно и страстно, что кажется, будто переполненное любовью сердце разорвется и выскочит из груди.
Когда люди, которые весь день угощали его чипсами и шоколадом, скрылись за дверями гостиницы, пес повернулся и пошел своей дорогой — он спешил домой. На закате он покинул город и направился на юго-восток. Он бежал что было сил или трусил вдоль обочины, когда сил бежать уже не было. Он охотился на крыс, подбирал объедки с земли и воровал еду из мусорных баков. Иногда люди прогоняли его, иногда просто не обращали на него внимания. Он шел через города и деревни, через поля и сады фермеров, по лесам и холмам, он шел вдоль тихих проселочных дорог и шумных магистралей, по которым мчались вереницы машин; он огибал большие озера, переплывал реки и ручьи, иногда сбивался с курса и часами шел не в ту сторону, но, поняв это, он поворачивал и вновь двигался на юго-восток — там находился его дом, там ждал его любимый хозяин.
На этот раз он начал путь домой из Пизы. Пиза была гораздо дальше от его дома, чем Рим. Но он упорно шел вперед и вперед, ни на секунду не останавливаясь. Иногда от усталости он падал на землю и отлеживался где-нибудь под кустом; а потом, немного придя в себя, снова поднимался и шел дальше. Он то пробирался звериными тропами, принюхиваясь к острым лесным запахам, то, озираясь по сторонам, быстро перебегал городские улицы; ему приходилось спасаться от людей, которым не нравилось, что возле их дома шатается приблудный пес, и со всех ног удирать от домашних собак, которые тоже не любили, когда на их территорию вторгались чужаки.
Когда его путешествие уже подходило к концу и пес почувствовал, что дом совсем близко, он перестал тратить время на добывание еды и почти совсем перестал спать, а потому продвигался вперед гораздо быстрее. И хотя в животе у него было пусто, а в кровь сбитые лапы причиняли невыносимую боль, его поднятый пушистый хвост напоминал гордое знамя победителя.
На сорок девятый день пути пес оказался на тихой проселочной дороге. Мимо него, взметнув ворох опавших листьев, промчалась машина. В такси сидел человек, который не заметил бредущего по обочине пса. Пассажир был слишком занят — он пытался разглядеть в зеркале зад него вида отражение собственной матушки. Когда ему это удавалось, человек удрученно покачивал головой, цокал языком и думал, куда же подевалась его молодость и почему она прошла так быстро, словно яркий солнечный день, неожиданно сменившийся вечерними сумерками. Если бы человек взглянул в окно и заметил пса, он наверняка подбросил бы его до дома, потому что в прошлом они были очень хорошо знакомы. Когда-то человека и собаку связывала крепкая дружба, и сейчас им тоже было по пути.
Тимбо
За пару месяцев до появления в его доме Тимолеона Вьета, Кокрофт, проводив в римский аэропорт очередного любовника, зашел в книжный магазин и купил в отделе распродажи потрепанный экземпляр «Мадам Бовари». Поначалу книга показалась ему скучной, но, добравшись до пятьдесят седьмой страницы, где мадам Бовари получает в подарок собаку — красивого грейхаунда, — Кокрофт оживился. Эпизод с собакой заставил его вспомнить о своем последнем любимце — бесследно исчезнувшем самоеде. Он заливался слезами, читая сцену, когда грейхаунд покидает свою хозяйку и стрелой уносится в поля Йонвилля. До конца книги Кокрофт ждал, что собака хотя бы на короткое мгновение вновь появится в жизни несчастной женщины. Например, на ярмарке — неожиданно выскочит из-за угла и, весело помахивая хвостом, бросится к ней; или они встретятся в Руане, на площади перед оперным театром — грейхаунд подойдет к мадам Бовари и ласково взглянет на нее своими прекрасными глазами; или подбежит к своей наглотавшейся мышьяка хозяйке и ткнется влажным носом в ее слабеющую руку — это прикосновение пробудит в умирающей желание жить и чудесным образом исцелит ее. До последней страницы Кокрофт надеялся на возвращение собаки. Но, как и самоед, грейхаунд так и не вернулся.
Мысли о Тимолеоне Вьета не давали Кокрофту покоя. С каждым днем тоска по собаке становилась все сильнее. Он разыскал книгу, которая бог знает сколько времени валялась на кухонной полке, и открыл пятьдесят седьмую страницу. Кокрофт отметил галочкой начало абзаца, где рассказывалось об исчезновении грейхаунда, и углубился в чтение. Пытаясь не расплакаться, он отчаянно шмыгал носом, когда перечитывал разговор мадам Бовари с месье Лёрё. Утешая женщину, торговец мануфактурой поведал ей несколько историй о собаках, которые удивительным образом возвращались к своим хозяевам. Например, одна собачка проделала огромный путь из Парижа в Константинополь, а другая прошла целых сто пятьдесят миль, переплыв по дороге четыре большие реки; она двигалась строго по прямой и ни на шаг не отклонилась от намеченного курса. Или другой невероятный случай, произошедший с отцом месье Лёрё, чей пудель после двенадцатилетнего отсутствия появился словно из-под земли и прямо посреди улицы прыгнул на спину своему хозяину.
Кокрофт понимал — это всего лишь пустые слова утешения. Он давно потерял надежду на возвращение самоеда и в глубине души знал, что ему больше не суждено увидеть Тимолеона Вьета, его собака никогда не прыгнет ему на спину на улочке Ассизи или Торджильяно и не появится, словно из-под земли, где-нибудь на берегу Тразименского озера. Он был уверен — Тимолеон Вьета никогда не вернется домой.
