Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Судьба котят уже почти решена: одного возьмёт моя помощница Хильда, второго наш друг Муса, а третьего, может быть, одна сестра из Тверии.
Я тебя целую, моя дорогая племянница. Кецеле передаёт тебе большой привет и пожелания скорейшего выздоровления.
Твой додо Даниэль.23. Ноябрь, 1990 г., Фрайбург
Из бесед Даниэля Штайна со школьникамиЧерез Моше Мильштейна наладилась прямая связь с гетто. Вскоре я начал воровать оружие со склада, который находился на чердаке полицейского участка. Это было главным образом трофейное, то есть советское оружие. Передавать его в гетто было нелегко, особенно ружья. Каждую вынесенную со склада «единицу» я сначала прятал в саду, потом вечером привязывал к раме велосипеда ружьё, обёрнутое тряпками, и ехал домой окружным путём, мимо замка. Там, возле пролома в стене, меня ожидали молодые люди, которые принимали у меня оружие. За всё время я ни разу не вошёл в гетто. Некоторые из обитателей гетто уже понимали, что они обречены на уничтожение, и хотели добыть оружие, чтобы защищать себя и своих близких. Я считал, что им надо решиться на массовый побег. Я знал, что среди партизан есть и бывшие местные коммунисты, и пленные красноармейцы, и бежавшие из гетто евреи. Но поначалу они меня не слушали: у многих был страшный опыт, приобретённый в общении с нашими нееврейскими согражданами, которые выдавали немцам и пробивавшихся из окружения красноармейцев, и евреев. К тому же обитатели гетто не были уверены в том, что партизаны их примут с распростёртыми объятиями.
Настал день, когда выбора уже не оставалось. В конце июля 1943 года я присутствовал при телефонном разговоре майора Рейнгольда. Последней фразой Рейнгольда было «Так точно, Йод-Акция состоится 13 августа!». Я сразу понял, о чём идёт речь. Майор сказал мне:
— Дитер, вы единственный свидетель этого разговора. Если что-нибудь станет известно, вы несёте полную ответственность!
Я ответил «Яволь!».
С Рейнгольдом у меня были очень тёплые отношения. По возрасту он годился мне в отцы, дома у него оставались сыновья, и в его отношении ко мне была отцовская нота. Его старшего сына звали, как и меня, Дитером. Поверьте, и я к нему очень хорошо относился. Лучше, чем к его подчинённым. Он ценил во мне порядочность, — я это знал. Так что, выполняя свой человеческий долг, я предавал лично этого человека. И подписывал себе приговор.
В начале моей службы в полиции я принимал присягу — давал клятву верности «фюреру». Позже, как русский партизан, я давал клятву верности Сталину. Но эти клятвы не были истинными, они были вынужденными. Этой ценой я спасал уже не только свою жизнь, но и других людей.
Среди ситуаций, которые мне приходилось переживать, были трагические, мучительные, страшные. Теперь я могу об этом говорить. Хотя я не люблю рассказывать о тех событиях, но сейчас делаю это, потому что считаю, что должен поделиться с вами этим опытом: никто не знает заранее, в какое положение может поставить человека жизнь.
В тот же вечер я сообщил связным о назначенной акции. Люди решили защищаться с помощью того небольшого количества оружия, которое я им добыл. Мне удалось убедить их, что защищаться не имеет смысла, потому что в ситуации, когда погибает все еврейство, значительно важнее, чтобы хотя бы некоторые остались в живых. Это важнее, чем десять минут отстреливаться от белорусов или немцев, которые придут уничтожать гетто. Я уговорил их на побег. Но делами гетто управлял юденрат, и именно юденрат должен был принять решение.
Испытывал ли я страх? Не помню. Я сразу же приспосабливался к обстоятельствам, и они полностью захватывали меня: я чувствовал, что несу ответственность за многих людей. Брать ответственность на себя важнее, чем исполнять приказ. Я благодарен Богу, что он наградил меня этим качеством.
Надо было определить дату побега. Назначили его на ночь с 9 на 10 августа.
Юденрат не поддержал этот план и разрешил побег только людям из группы сопротивления. Старики все ещё не оставляли надежды, что подкупленный белорусский чиновник спасёт всех.
Дальше события развивались следующим образом: накануне я подал шефу ложный рапорт, будто в эту ночь группа партизан должна пройти через одну деревню, расположенную в южном направлении, противоположном огромному малопроходимому лесу, куда собирались бежать жители гетто. Все полицейские и жандармы уехали на эту операцию, кроме четверых, которые оставались в участке. Так что гетто не патрулировалось. Вместе с остальными полицейскими я просидел всю ночь в засаде, напрасно ожидая партизан.
Ранним утром мы вернулись. В восемь часов я уже был в участке. Тут к шефу пришёл взволнованный бургомистр и сообщил о побеге трехсот евреев из гетто. Я, как всегда, переводил. Майор Рейнгольд спросил, почему это произошло. Бургомистр объяснил, что евреев расстреливают то тут, то там, и люди в гетто подумали, что теперь их очередь. Дело в том, что накануне пришли крестьяне и хотели купить у них мебель, и обитатели гетто встревожились. Начальник велел поставить жандармов для охраны тех, кто остался в гетто.
Когда я услышал, что сбежало только триста человек, у меня сжалось сердце. Почему не все убежали? Я хотел спасти все гетто! О деталях той трагедии, которая произошла в ту ночь в гетто, я узнал только много лет спустя. До сих пор это моя боль.
На следующий день меня арестовали. Меня выдал один еврей из гетто. Я знал его прежде, это был электромонтёр, Наум Баух, он приходил несколько раз в участок чинить электропроводку. Он пришёл к шефу утром на следующий день после побега и долго с ним разговаривал в кабинете. Меня он не пригласил. До сих пор ни один разговор не проходил без моего участия, и я понял, что речь идёт обо мне. Я мог бы во время этого разговора убежать, но куда? К партизанам бежать я не мог: для них я был полицаем.
После полудня шеф наконец приказал меня позвать. Он сказал, что подозревает меня в измене.
Я молчал. Тогда он спросил меня:
— Правда ли, что вы выдали дату уничтожения гетто?
— Так точно, господин начальник. Это правда, — на прямой вопрос я не мог не ответить.
Он был поражён:
— Почему вы признаетесь? Я бы скорее поверил вам, чем этому еврею. Зачем вы это сделали? Я вам так доверял!
Этот упрёк был тяжёлым. Я ответил, что сделал это из сострадания, потому что эти люди не сделали ничего плохого, они никакие не коммунисты, а обыкновенные рабочие, ремесленники, простые люди. Иначе я не мог.
Рейнгольд сказал:
— Ты же знаешь, я не расстрелял ни одного еврея. Но кто-то должен это делать. Приказ есть приказ.
Это была правда — он никогда не участвовал в расстрелах. Он понимал, какая несправедливость творится по отношению к беззащитным людям, но его человеческая честность имела определённый предел, далее действовало солдатское повиновение, которое могло принудить его совесть к молчанию.
Потом он спросил меня об оружии и сам перечислил количество и вид оружия, переправленного в гетто. Я понял, что они уже проверили склад. Я во всём признался. Тогда он сказал, что обязан меня арестовать. Меня разоружили и посадили в подвал.
На следующий день меня снова вызвали. Майор Рейнгольд сказал мне, что не спал всю ночь и не понимает, каковы были скрытые мотивы моего поведения.
— Я полагаю, что вы поступили как польский националист, из чувства мести за уничтожение польской интеллигенции, — сказал он.
И тогда я подумал, что ему будет легче, если я скажу правду:
— Господин начальник, я вам скажу правду при условии, что вы дадите мне возможность самому покончить с жизнью. Я — еврей!
Он схватился за голову:
— Значит, полицейские были всё же правы, теперь я понимаю. Это трагедия!
Я повторяю это дословно, потому что такое забыть невозможно. Видите, в какие ситуации иногда попадали немцы, не знали, как следует поступать, что делать…
— Напишите мне подробное признание, — приказал он.
Ни пощёчины, ни грубого слова. Отношения остались такими же, как были прежде — как у отца с сыном. Иначе я не могу это определить.
Я написал признание и сказал:
— Господин начальник, я дважды был на грани смерти и сумел убежать, и сюда я попал благодаря случаю, меня сюда привели, отказаться я не мог, и в моём положении не оставалось ничего другого. Я думаю, вы меня понимаете.
Он вызвал вахмистра и сказал ему:
— Следите, чтобы он не наделал глупостей.
Я просил его, чтобы он дал мне возможность застрелиться прежде, чем гестапо начнёт ликвидацию других евреев. Теперь я мог только ждать и был совершенно спокоен.
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Люди города и предместья (сборник) - Людмила Улицкая - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Грек Зорба - Никос Казандзакис - Современная проза
- Сводя счеты - Вуди Аллен - Современная проза
- Детский мир (сборник) - Людмила Петрушевская - Современная проза
- Зеленый шатер - Людмила Улицкая - Современная проза
- Цю-юрихь - Людмила Улицкая - Современная проза
- Ветряная оспа - Людмила Улицкая - Современная проза