Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да. Всё так. Они подстраивают обстоятельства, подкидывают улики и даже могут спровоцировать человека на открытый мятеж.
– Но зачем?
– Как же… всё для того, чтобы потешить изголодавшихся людей, показать власть свою и пригрозить остальным не выявленным «буйным головам», что с ними будет, если они задумают восстать против Партии.
– А Пауль?
– Здесь просто карты сошлись. Он сам дал Партии нужное в руки, и ей даже ничего придумывать не пришлось.
– А люди? Они же должны понять, что наказывать кого-то каждый месяц, с явной регулярностью, это ненормально?
– Боюсь, что им всё равно. Они озабочены лёгким голодом, распалённым желанием беспорядочных половых связей в «Храме полового учения» и карательным мечом Партии. Им не до Генеральной Партии, и не до её деяний.
На этот раз Давиан ощутил могильный холодок, ползущий под кожей волной ужаса, ему сделалось в один момент и страшно и яростно. Несправедливость и жестокость, лживость и опасность со всех сторон, религиозная фанатичность к господствующей идеологии: всё это породило ярое отторжение Директории в душе Давиана, но сие мгновение и вызывало страх за собственную жизнь, перешедшее в естественный вопрос к себе «Как же мне жить дальше здесь»? А это сменилось любопытством:
– Юля, а откуда ты всё это знаешь? Откуда сведения, что творится за кулисами?
– Есть то, что тебе пока знать не нужно, – коварно ухмыльнулась Юлия. – Просто хватит того, что ты не будешь говорить о своём знании. Иначе и тебя и меня «примут» и поставят на колени, как твоего друга, став «обращать в равенство».
Глава девятая. Анархо-тоталитаризм
Следующий день. Двенадцать часов дня.
Парк, или точнее то, что на него отдалённо похоже, трещал часом ранее от количества людей, которые приходили сюда послушать сладкие речи о том, что творится за стеной границы, какие некоммунистические, а значит еретические, нравы там правят. И рассказывали её два человека, с ярым пылом и погружением в каждое слово, распаляя огонь в тысячах сердцах толпы.
Совместная проповедь Фороса и Давиана обязана была стать одним из самых значимых партийных просветительных мероприятий в этом Улье. Они должны были убедить одним только словом тысячи людей в тщетности надежды на благую жизнь за пределами Директории Коммун. И люди, то ли от страха, то ли от того, что действительно поверили в это, согласились с пламенным словом проповедников от Партии.
По окончании всех мероприятий Форос уверил Давиана, что тот может скоро, совсем скоро, стать полноправным партийцем. Новоиспечённый иерофант коммунистической идеи наигранно порадовался и поблагодарил Фороса за такую щедрость и скорость передвижения по карьерным лифтам. Тогда лицо юноши украшали и смех, радость на пару со счастьем, которое отравила фальшь игры, в которую теперь вынужден играть Давиан.
Но теперь лицо одинокого парня ничего не красит. Он смотрит по сторонам и видит не парк, а серое монументальное изваяние партийному величию, которое отразилось бесчеловечностью в душах миллионов. Теперь Давиан видит, что нет никакой «массовой» Партии, в которой все жители Директории – партийцы, нет её, а есть круг самых рьяных и фанатичных, за которыми поставлена «народная воля» и которые обрели такую власть, которая не снилась и чиновникам Рейха.
– Но что же остальные? – сам себя спрашивает юноша, сидя на лавочке в парке и с печалью созерцая его бесцветные реалии.
С «истинной Партией», которая и держит метрополией все Коммуны и стянула под единым знаменем всех, сшив их души нитями идеологического фундаментализма, Давиан разобрался. Это Форос и Густав и ещё сотни, тысячи таких же как они – сильных и настолько окрепли в двоемыслии, что выдают партийный террор как «народную волю».
– Но люди?
Давиан обратился к воспоминаниям, только стоило шёпоту вопроса сойти с его сухих губ. Вчера, позавчера и прочие дни, которые он провёл здесь, везде и всюду он видел, что роль Партии в Директории однозначно руководящая, но не глобальная. Юноша припомнил, как бывал на одном из заводов, на проповеди. Там из Партии были только руководители, которые занимались решением исключительных вопросов, важных для партийной власти, а вот всё остальное, что не представляет столь животрепещущего интереса для «повелителей жизни». Партия знает, что люди не решат ничего супротив неё, ибо всё дол мелочей пропитано идеей, которая на века определила их действия. В уме Давиана возникли образы недавнего прошлого – вся «Площадка»[2] на заводе решала, путём голосования, сколько один-единственный их работник будет тратить времени на перекур – три минуты или пять? Были прения, споры и даже голосование, которое отразили в Протоколе. Площадке отдали вопросы рабочей сферы, настолько мелкой, что Партии нет до этого дела, и она решает их, путём воплощения «народной воли».
Вся эта ситуация Давиана сильно поразила. Он вечно себя спрашивает – как можно решать судьбу людей, почему общество желает контролировать каждого человека? Каждую деталь в нём, манеры и привычки. Тут нет Партии, нет её идеологического императива и люди вроде бы должны быть друг за друга.
– Почему? – снова спрашивает себя Давиан, столь же тихо, чтобы никто не услышал – ни проходящие мимо партийцы, способные доложить на него «куда надо», ни понатыканные всюду средства «народной слежки», вроде датчиков записи, сведения которой могут послужить железным основаниям для преследования и жестокой расправы.
«Почему они продолжают вести себя так, как им приказала Партия?» – вопрошает у себя Давиан и от бессилия и уныния наклоняется под давлением усталости и касается ладонями волос на голове и тяжело выдыхает.
Ещё одно воспоминание пришло на ум Давиану и его призрачные образы, черты того происшествия моментально воплотились перед глазами. Тогда всё произошло в больнице, в одной из её палат. Давиан вместе с Форосом вели проповедь, распаляя в больных сердцах огонь ненависти к Рейху и когда их слова стали менее огненными, а время говорило о скором конце речей, когда одному из больных стало плохо. Но вся врачебная «Площадка» решила общим голосованием не помогать больному, ссылаясь на то, что их смена окончилась минутой позже и нужно подождать, пока не заступит следующая. Давиан так и помнит их ответ – «Для защиты прав трудового народа, общим решением Площадки, в помощи больному отказано, так как его здоровье больше не наша компетенция. Народ здесь власть и народ так решил».
Но эти дифирамбы народно-трудовой демократии были быстро прекращены властным «Словом Бригадира»[3], который принудил их по Партийной линии помочь скрючившемуся от боли человеку.
Давиан понимает, если Партия не будет поддерживать работу учреждений, не будет заставлять работать массы народа, то всё придёт в упадок
- Дорогой скорби: крушение Ордена - Степан Витальевич Кирнос - Боевая фантастика / Героическая фантастика / Периодические издания
- Поражающий фактор. Трилогия (СИ) - Михаил Гвор - Социально-психологическая
- Ультиматум [сборник] - Василий Головачев - Боевая фантастика
- Путь в тысячу ли (цикл) - Степан Вартанов - Социально-психологическая
- РОЗА И ЧЕРВЬ - Роберт Ибатуллин - Социально-психологическая
- Русская фантастика 2008 - Юрий Нестеренко - Боевая фантастика
- Терион. Сага о чести и долге - Александр Кипчаков - Боевая фантастика
- На осколках чести - Роман Куликов - Боевая фантастика
- Правосудие королей - Ричард Суон - Боевая фантастика / Героическая фантастика / Фэнтези
- Мечник из забытой земли - Пол Андерсон - Боевая фантастика / Героическая фантастика / Фэнтези