— Да ведь вас хотят спасти!.. — повторил ей едва слышно тот же гвардеец, который с ней уже заговаривал.
Это обещание придало несчастной женщине немного смелости.
— Что вам от меня угодно, господа? — прошептала она.
— Кто вы? — спросил Эбер.
— Мария Тереза Луиза де Савой-Кариньян, принцесса де Ламбаль.
— Ваша должность?
— Суперинтендантка двора королевы.
— Было ли вам что-либо известно о заговорах двора десятого августа?
— Я не знаю, были ли десятого августа заговоры; но если они и были, я не имею к ним ни малейшего отношения.
— Поклянитесь в верности свободе и равенству, а также в ненависти к королю, королеве и монархии.
— Я охотно принесу первые две клятвы, но в остальном поклясться не могу, потому что это неправда.
— Да поклянитесь же! — приказал ей шепотом гвардеец. — Иначе вы погибли!
Принцесса простерла руки и, шатаясь, инстинктивно шагнула к воротам.
— Ну, поклянитесь! — продолжал настаивать ее покровитель.
Тогда, словно из опасения произнести под страхом смерти позорную клятву, она зажала себе рот, чтобы не дать ей сорваться с языка.
Она промычала нечто нечленораздельное.
— Поклялась! — крикнул сопровождавший ее национальный гвардеец.
Наклонившись к принцессе, он шепотом прибавил:
— Скорее выходите вот через эту дверь. Когда выйдете, крикните: «Да здравствует нация!», и вы спасены.
Едва очутившись за дверью, она попала в руки поджидавшего ее убийцы; это был Длинный Никола, тот самый, что отрезал в Версале головы двум телохранителям.
На сей раз он обещал спасти принцессу.
Он потащил ее к бесформенной, окровавленной, колышущейся массе, шепча на ходу:
— Кричите: «Да здравствует нация!», да кричите же!
Она, без сомнения, выкрикнула бы то, что от нее требовалось; к несчастью, в эту минуту она открыла глаза: перед ней возвышалась гора окровавленных тел, по которым расхаживал человек в подкованных сапогах, а из-под них летели брызги крови, словно виноградный сок из-под пресса.
При виде этого страшного зрелища принцесса отвернулась и вскрикнула:
— О, какой ужас!..
Сопровождавший ее убийца успел зажать ей рот.
За спасение принцессы ее свекор, г-н де Пентьевр, заплатил, по слухам, сто тысяч франков.
Ее вытолкнули в узкий переулок, соединявший улицу Сент-Антуан с тюрьмой и носивший название тупика Священников; вдруг какой-то негодяй, парикмахер по имени Шарло, записавшийся барабанщиком в ряды добровольцев, прорвался сквозь цепь охранявших принцессу подкупленных гвардейцев и поддел пикой ее чепчик.
Хотел ли он только сорвать чепец или намеревался ударить ее в лицо?
Показалась кровь! А кровь требует крови: какой-то человек метнул в принцессу полено, которое угодило ей в затылок; она споткнулась и упала на одно колено.
Теперь спасти ее было невозможно: со всех сторон к ней потянулись сабли и пики.
Она не проронила ни звука; она, в сущности, была уже мертва с той самой минуты, как вымолвила последние слова.
Едва она испустила дух — а быть может, она еще дышала, — как на нее накинулись со всех сторон; в одно мгновение вся одежда на ней вплоть до сорочки была растерзана в клочья; еще вздрагивая в агонии, она уже оказалась обнажена.
Ее убийцами владело непристойное чувство: они торопились ее раздеть, потому что жаждали собственными глазами увидеть прекрасное тело, достойное поклонения женщин Лесбоса.
Ее выставили голой на всеобщее обозрение, прислонив к каменной тумбе; четверо мужчин встали напротив этой тумбы, смывая и вытирая кровь, сочившуюся из полученных принцессой семи ран, а пятый, вооружившись указкой, в подробностях стал рассказывать о ее прелестях, которым она, как говорили, была обязана когда-то выпавшими на нее милостями королевы и которые теперь, вне всякого сомнения, послужили причиной ее смерти.
Так она была выставлена с восьми часов утра до полудня.
Наконец, толпе наскучил этот курс скандальной истории, преподанный для наглядности на трупе; какой-то человек подошел к телу принцессы и отделил голову от туловища.
Увы, не стоило особого труда переломить ее длинную и гибкую, как у лебедя, шею.
Негодяя, совершившего это преступление (быть может, еще более отвратительно калечить труп, нежели живого человека), звали Гризоном. История — самая неумолимая богиня: она вырывает перо из собственного крыла, обмакивает его в кровь, записывает чье-нибудь имя, и имя это обречено на проклятие потомков!
Итак, этот человек был позднее гильотинирован как главарь банды грабителей.
Другой, по имени Роди, рассек принцессе ножом грудь и вырвал сердце.
Третий, Мамен, завладел еще одной частью ее тела.
Над телом несчастной женщины надругались так из-за ее любви к королеве. Да, должно быть, сильна была ненависть в народе к ее королеве!
Три эти части, отделенные от тела прекрасной принцессы, были насажены на пики, и толпа направилась с ними к Тамплю.
Необъятная толпа сопровождала трех убийц с пиками: однако все, за исключением гомонивших ребятишек да нескольких пьяниц, изрыгавших блевотину вперемежку с ругательствами, хранили испуганное молчание.
По дороге попалось заведение цирюльника; убийцы ввалились к нему.
Тот из них, кто нес надетую на пику голову, снял ее и положил на стол со словами:
— Завейте-ка эту голову! У нее свидание со своей госпожой в Тампле.
Цирюльник завил восхитительные волосы принцессы, и толпа продолжала путь, но теперь — с громкими криками.
Эти-то крики и достигли слуха членов королевской семьи.
Убийцы подходили все ближе: им пришла мерзкая мысль показать королеве голову, сердце и ту, другую часть тела принцессы.
Они подошли к Тамплю.
Путь им преграждала трехцветная лента.
И эти люди, эти убийцы, эти душегубы, эти участники бойни не посмели перешагнуть через нее!
Они попросили позволения войти в Тампль депутации из шести убийц — трое из них несли части тела растерзанной принцессы, — чтобы они могли пройтись вокруг башни и показать свою кровавую добычу королеве.
Просьбу сочли разумной и удовлетворили без единого возражения.
Король сидел и делал вид, что играет с королевой в триктрак. Под предлогом игры узники могли обменяться несколькими словами так, чтобы их не слышали муниципальные гвардейцы.
Вдруг король увидел, как один из муниципальных гвардейцев притворил дверь и, бросившись к окну, стал торопливо задергивать шторы.
Это был Дожон, бывший семинарист, которого за огромный рост прозвали Шестифутовым аббатом.
