цепные мечи.
– Если бы мне сказали, что рядом со мной должна будет находиться одна-единственная девушка в целом мире, я бы выбрала тебя.
– Разговор с Инквизитором сегодня… то, как он общался с тобой… дескать, грядет что-то еще. Я уверена, что он не лгал. Всем существом чувствую. И нам понадобится армия, но не таких, как я. Нам требуется войско таких, как ты.
– Я ничто без Буруу, – покачала головой Юкико. – И чтобы выиграть войну, мы не нуждаемся в армии Юкико. Нам бы рать грозовых тигров.
– Жаль, в Шиме осталась только пара арашитор. Хотя Буруу и Кайя – самец и самка. Откуда берутся грозовые тигрята? А если вскоре мы услышим какое-нибудь романтическое пение…
– О боги, – прошептала Юкико.
– Что?
– Боги, я идиотка… – Юкико повернулась к Мичи и обняла ее, улыбаясь во весь рот.
– Что? – моргнула Мичи.
– Откуда берутся детеныши грозовых тигров?
– Откуда, черт возьми, мне знать? Вылупляются из яиц?
Юкико выскочила из комнаты, не прибавив ни слова, и топот ее босых ног по красному дереву был достаточно громким, чтобы разбудить обитателей гостевого крыла. Мичи осталась во мраке, и в ее душе боролись замешательство и озабоченность.
Когда она улеглась в постель десять минут спустя, явного победителя все еще не было.
Ее разбудили стоны штормового ветра и слабый запах пота. Было сумрачно, сердце застряло где-то в горле. Сама не зная почему, Хана села и, прищурившись в полумраке, стала разглядывать человека, сидящего на краю кровати.
Очертания вырисовывались в свете фонарей, просачивающемся сквозь стены из рисовой бумаги: плечи, широкие, как карнизы дворца, бицепсы высечены из цельного гранита.
– Акихито? – прошептала она.
– Хана.
– Который час?
Его голос был сладок и тягуч, как сахарный сироп:
– Час, когда мне пора перестать лгать самому себе.
– О чем?
– О том, почему ты так на меня смотришь.
Выпрямившись, Хана почувствовала, как участился пульс, забился в прерывистом ритме под обнаженной кожей. Она остро ощутила, какой тонкой была шелковая ночная сорочка и что делает с ее плотью холод. По телу девушки вовсю бежали мурашки.
Первой мыслью было скрестить руки, прикрыть грудь, но осознание того, что может означать присутствие Акихито, прогнали мысль прочь. Заменили на бабочек.
– Но и ты смотришь на меня, – шепнула она.
– А мне не следовало бы.
– Почему?
– Я слишком стар для тебя.
– В следующем месяце мне исполнится восемнадцать.
– Ради всего святого, ты еще девочка…
– Ты можешь это изменить…
Акихито промолчал, и она почувствовала его пристальный взгляд, когда выпрямилась, выпятив то немногое, что она называла грудью, облизывая губы кончиком языка.
Хана наклонилась вперед, свободный ворот ночной сорочки соскользнул с плеча.
– Иди сюда, – выдохнула она.
– Мне не следует.
– Тогда зачем ты в моей спальне?
– Не знаю…
Она с трудом сглотнула, во рту пересохло, как будто в рот ей затолкали пепла. А потом она очень медленно выбралась из-под одеяла.
Хана кралась по равнине из скомканного шелка, и скулы Акихито осветило мягким розовым сиянием ее радужки. Ее лицо находилось в нескольких дюймах от его, а губы – на расстоянии лишь одного вздоха.
– Зато я знаю, – прошелестела она.
Она провела пальцами по его щекам, и он смежил веки, глубоко вздохнув, раздувая огонь, разгорающийся у нее внутри. А затем она поцеловала его, долго, неторопливо и глубоко, и он впустил ее в свой рот, и ее язык искал его, и руки у нее опустились, взялись за его ладони и прижали их к себе.
Хана застонала, прикусив Акихито губу, почувствовав вкус крови. И когда он отстранился и распахнул глаза, зрачки у него расширились. Он изо всех сил пытался отдышаться, и она поняла, что он хочет этого столь же сильно, как и она.
– Сестренка, – сказал он.
– Что?
Он схватил ее за плечо и как следует потряс.
– Хана, – проговорил он. – Просыпайся.
Веко у нее приоткрылось, впуская яркий свет фонаря. Над Ханой в темноте навис Йоши, периодически встряхивая сестру.
Она полностью проснулась, завернулась в одеяло и зашипела:
– Яйца Идзанаги, какого черта ты здесь делаешь?
На его физиономии появилось выражение, которое в эти дни сошло бы за улыбку.
– Хороший сон?
– Чего ты хочешь, Йоши? Должно быть, уже наступил гребаный кошачий час.
– Брожу тут как призрак.
– Как кто? – Легчайшее прикосновение рук Акихито исчезло, и холод пробрал ее до костей. – Собираешься свалить? Куда?
– В Средиземье. – Он пожал плечами. – А оттуда в старый добрый Киген.
– Ты собираешься вернуться в Киген? Ты что, накурился до глюков?
– Я больше не могу курить, Хана. Иначе я просто перестану существовать.
Хана сразу поняла, о чем говорит Йоши – о тени, висевшей у него за плечами подобно савану с тех пор, как они покинули Киген. Каждый день – с того момента и до сих пор – был просто обратным отсчетом. Плавкий провод и брызги искр.
Она поняла, что он побрил голову. Срезал длинные, великолепные локоны, обрившись наголо. Он красив, как куча дьяволов, ее чертов братец. Но сейчас он почему-то стал выглядеть старше. Жестче.
Она с трудом сглотнула, не представляя, с чего начать.
– Йоши, что случилось с Джуру…
– Они устроили в его честь вечеринку с молотком, Хана. Оторвали ему пальцы. Забрали его… – Йоши поморщился, сглотнув. – Ты же видела, что они сделали…
– Верно. – Она взяла его за руку и сжала. – И мне очень жаль, Йоши.
– Этот ублюдок убил Джуру. Забрал твой глаз. И продолжает разгуливать на свободе? – Йоши покачал головой. – Нет, черт возьми, такому не бывать. Никогда. По крайней мере, пока у старины Йоши еще есть пара своих гляделок.
– Ты думаешь, что сможешь справиться с Детьми Скорпиона в одиночку?
Йоши криво усмехнулся, сунул руку в оби и достал знакомый кусок железа. Курносый. Однобокий.
Кусок железа, несущий смерть, а на рукояти вырезаны смеющиеся лисы.
Железомёт.
– Где ты его, черт возьми, раздобыл?
– Забрал из комнаты даймё. Тот его еще и зарядил. Ужасно мило с его стороны.
Хана сделала паузу, подыскивая слова, понимая, что ступает на опасную почву. Джуру и ей был самым дорогим другом, но для Йоши… Все, что он не отдавал ей, он отдавал ему. И теперь то место в душе, которое занимал этот мальчик, было заполнено страшной картиной – как он лежит выпотрошенный в том переулке и беззвучно кричит безгубым ртом.
Но…
– Йоши, но сейчас происходят более важные вещи.
Брат пристально посмотрел на Хану, и взгляд у него стал сердитым.
– Даже не начинай, черт возьми, девочка. Не смей вываливать на меня бунтарское дерьмо. Я не какой-нибудь уборщик из тех, что торчат вокруг радиоприемника в богадельне, и не
