Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Кто продает, кто? Где они, обманщики? — загудели солдаты.
Слова Бануша потрясли каждого. Петру Савулеску затрясся от ярости. В одно мгновение он с ужасом представил себя опять в руках эсэсовцев, которые снова зарывают его в землю и Приковывают на цепь к мине, представил и содрогнулся.
Занятый с солдатами, плотно окружившими его, Ион не видел, как, сорвавшись с места, старшина помчался к командиру...
Весь день Кугра не находил себе места. Он был одним из немногих, не разделявших ликований полка. Причин к тому у него немало. Письма отца становились все тревожнее. Вопрос о переводе отпал совершенно. Да и в своем полку Кугра потерял вес и значение, стал чужаком. А тут еще удар: многих наградили за Клуж, а его обошли. С ним не считаются. Даже Чиокан, и тот отвернулся. А Щербан просто посмеивается над его, Кугры, неудачами. Нет, так не годится! Впрочем, и Щербана не наградили. Разве зайти и поговорить с ним? Нет, лучше позвать к себе.
И вот они сидят за бутылкой рома. Щербан тоже недоволен. Этот Кымпяну видит на три мили под землю. Он крут и беспощаден. Ох уж эти коммунисты! Кугра понимает коллегу. Нелегко. А что, если уйти? Уйти Щербан не согласен. Да и куда? Ах к немцам? Нет, битая карта! Кугру уже злит его упрямство: почему он не согласен? Что, он ненавидит нацистов? Пусть. Кугра их тоже не жалует. Но они ему ближе. А русские просто выбивают из-под ног почву. И потом, Кугра не терпит никакой демократии. Он признает только избранных. Ценит лишь сильную личность. Он с теми, у кого собственность. Что, Щербан не согласен? Ах, он не согласен ни с теми, ни с этими? Тогда выпить за свободную личность.
Кугра пристально поглядел на раскрасневшегося Щербана. Щенок! Вот захочу и утоплю. Впрочем, горячность ни к чему. Лучше сговориться. Да, Кугра уходит. Уходит теперь же, сейчас. У него все готово. Сплошного фронта нет. Это же очень просто — уйти. Может, вместе? — зондирует он еще раз. Щербан не сдается. Как сейчас? А рота? Что, вместе с ротой? Нет, это невозможно. Нечестно даже. Он встал. Побледнев, Кугра отскочил к двери. «Куда? Выдать, предать?» — и выхватил пистолет. Раскрасневшись еще больше и сжав кулаки, Щербан шагнул навстречу. Нет, пистолет не заставит его молчать. Не успел он сделать и двух шагов, как распахнулась дверь и пулей влетел старшина.
— Бануш роту мутит! — выпалил он разом и в изумлении замер у порога, будто ударившись обо что-то твердое.
Грянул выстрел. Щербан взмахнул рукою, как бы пытаясь поймать что-то невидимое в воздухе, и рухнул на пол. Схватив со стены автомат, Кугра выскочил из будки, побежал к лесу. Он им покажет, он всем покажет! Они еще попомнят его, Кугру!
Незаметно прокравшись к роте, командир спрятался за дерево. Отсюда все как на ладони. Бануш все еще стоял на повозке, у которой скучились солдаты. Гордо вскинутая голова его, властные жесты, накаленный голос — все раздражало и злило Кугру, хотя он даже и позавидовал этой непонятной силе, исходившей от Бануша. Злорадствуя, поспешно прицелился ему в спину. Капитан готов был уже спустить курок, как на него наскочил Янку Фулей и помешал. Оттолкнув Янку, Кугра бросился к Банушу.
— Солдаты, это провокатор! — вдруг раздался его надрывный голос. — Он сам хочет к немцам! Смерть провокатору! — и, остановившись, снова прицелился.
Но Янку Фулей тут же подскочил к предателю и резким ударом выбил из его рук оружие. Кугра схватил автомат, бросился в лес. С ним побежали еще четверо из стоявших в строю.
— Держи их, товарищи! — воскликнул Бануш. — Огонь по предателям!
Солдаты погнались за беглецами, и в лесу завязалась перестрелка. Перебегая от дерева к дереву, Симон не выпускал Кугру из виду. Припав щекою к ложе винтовки, он тщательно прицелился ему в спину. Нет, мало его убить! Как сейчас пригодились Симону снайперские уроки Соколова. Это он обучал его сверхметкому выстрелу, требовал точности, выдержки. Замри, говорил, пусть не дрогнет ни один мускул, не шевельнется сердце. А оно стучит. «Все равно не промахнусь!» Прицелившись в ногу, плавно спустил курок. Беглец захромал. Симон увидел, как к нему бросился Янку Фулей и Кугра вскинул автомат. Но с другой стороны подскочил Петру Савулеску и насел на капитана сзади.
— Все, не уйдет! — часто дыша, встал Симон.
Двое перебежчиков были убиты, троих вместе с Кугрой приволокли из лесу. Оставив их на попечение Симона, Бануш заскочил в будку. Коченеющее тело Щербана лежало в луже крови. С сочувствием и горечью вглядывался Ион в помертвевшее лицо с застывшим на нем выражением отчаянной решимости и твердости, которых ему так не хватало при жизни, вглядывался пристально и долго, как бы пытаясь понять, что тут: конец трагедии или начало подвига? И над трупом убитого офицера как-то сами собой на память пришли слова Березина:
«Лучше славная смерть, чем обесславленная жизнь!»
3В боях за Клуж полк Жарова оказался правым соседом Кымпяну. Майор от души радовался боевым успехам румын и в свободный час отправился поздравить их с наградами. Первым, кого он увидел, был Кугра. Помятого, без головного убора и без погон, его вели под конвоем. Кугра сильно припадал на левую ногу. Жаров остановился, вглядываясь в лицо офицера, которого он давно считал вычеркнутым из румынской армии. И вот встреча! Кугра тоже узнал майора и посмотрел на него хмуро, исподлобья. Колени его подогнулись, руки обвисли, во взгляде чувствовалось злое отчаяние, и весь он чем-то напоминал загнанного волка.
— Закономерный конец! — выслушав Бануша, сказал Жаров.
Чиокана майор отыскал на квартире. Комбату только что сделали перевязку. Ставленникам Кугры не удалось убить офицера, и он отделался легким ранением в руку.
— Вы оказались правы, — сказал он Жарову. — Видите, что натворил Кугра.
Радушие Чиокана безгранично. Угощая гостя, он то расспрашивал его о событиях на фронтах, то без конца рассказывал сам. Как же, такие перемены! Сейчас все изучают воинские уставы русских. Вся румынская армия переучивается заново. А вот очистить бы ее от профашистской дряни, и она станет еще сильнее.
— И будьте уверены, очистим, рука не дрогнет! — заявил Чиокан.
Остаток вечера Жаров провел у Кымпяну. Тот мало изменился с того дня, как майор увидел его на Дворцовой площади Бухареста. Только военная форма сделала его подчеркнуто строгим.
Кымпяну давно за сорок, и жизнь его на редкость богата событиями. Только о себе он рассказывает необычайно скупо, зато о боях новорумынских войск, о румынской Компартии он говорит много я увлеченно.
— Да, выбор сделан: теперь мы навечно с вами, — придвинулся он ближе к Жарову, — и на этом пути нам не обойтись без борьбы: врагов уйма. Случай с Кугрою — лишь частный и маленький эпизод. Но и он учит бдительности.
Жаров напомнил о людях, которые еще не сделали выбора. Их пока немало. Щербан и был одним из таких. Он колебался слишком долго, что и погубило его. Надо помочь другим видеть яснее и лучше, быстрее повернуть их души к народу. Дать им почувствовать: лишь на этом пути они обретут честь и силу.
— Именно так: честь и силу, — согласился Станчиу.
Расставаясь, Кымпяну показал Жарову большое полотно, написанное маслом. Это была еще неоконченная картина, скорее эскиз. Она напомнила Андрею встречу с безвестным румынским солдатом и его клятву на Красной площади. С полотна сразу повеяло родным и близким. На мостовой у ленинского Мавзолея Андрей увидел трех румынских солдат без пилоток. На чистом голубом небе вырисовывается зубчатая стена, островерхие башни с рубиновыми звездами. За стеной знакомый купол, над которым полощется красное знамя. Лица солдат дышат вдохновением. Они торжественны и проникновенны. Они просветлены. И под картиной подпись — «Свет мира».
— Это Раду Ферару! — воскликнул Жаров.
— Он и есть. — Кымпяну удивился, откуда майору известно имя художника. — Учиться пошлем: редкий талант.
4Максим шел лесом и дивился своим чувствам. Пахло смолой и грибами. Из низин несло чуть кисловатой прелью листьев. Воздух был чист и свеж. А на деревьях — отблески золотой осени. Во всем теле ощущалась изумительная легкость, и он шагал, как по воздуху: земли под ногами не было. Ему хотелось петь, радоваться, любить. Слышать голос любимой, чувствовать ее ласку, хоть на минуту забыть про все на свете.
Но что это за шорох? У Максима захолонуло сердце. Хрустнула сухая ветка — и он приостановился. Шарахнулась крупная птица — и он замер. Шаги. Приглушенный звук человеческой речи. Максим инстинктивно притаился в кустах за деревом. Да, идут! Но что он видит! Она... с капитаном Думбадзе. Вдвоем. Рука за руку, как школьники. Лицо у нее разгоряченно, глаза... нет, он не видел у нее таких глаз. «Да она любит его, любит! — изумился Максим. — Только б не увидели теперь».
А они прямо на него.
— Ты что, Максим? — смутилась Вера.
— Да шел вот, думаю, кто тут, а это вы... — и замолчал, чувствуя, как задрожали губы.
- Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко - Советская классическая проза
- Зауряд-полк. Лютая зима - Сергей Сергеев-Ценский - Советская классическая проза
- Когда зацветут тюльпаны - Юрий Владимирович Пермяков - Советская классическая проза
- Избранное в двух томах. Том первый - Тахави Ахтанов - Советская классическая проза
- Когда замерзли дожди - Михаил Коршунов - Советская классическая проза
- Конец большого дома - Григорий Ходжер - Советская классическая проза
- Роза ветров - Михаил Шушарин - Советская классическая проза
- Весна Михаила Протасова - Валентин Сергеевич Родин - Советская классическая проза
- Под брезентовым небом - Александр Бартэн - Советская классическая проза
- Батальоны просят огня (редакция №2) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза