Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А на обратной стороне листа с переписанными воспоминаниями Надежды Мандельштам: «Все, кто меня знает, удивились бы, узнав о моих претензиях на талант: в костре собственных амбиций горят одинокие угрюмые честолюбцы, а я в своем жизнерадостно практичном подходе к собственной жизни, кажется, не должна была бы что-то себе доказывать, договариваться с самой собой, рассуждать, на что я потратила жизнь, есть ли у меня талант и какого он качества… Но мой костер амбиций горит ярко, в хорошие минуты я думаю: “У меня талант!” В плохие минуты думаю: “Раз нет успеха, значит, нет таланта…”
По вечерам я уверена: мои стихи очень хороши, моя проза хороша, лучше, чем у Х… и много лучше, чем у ХХ!.. А по утрам я думаю: “Что, если самой признать, что мои стихи и рассказы вовсе не «моя поэзия» и «моя проза”, а… А что? Да ничего, просто самой признать, что нет таланта и не было! Сказать себе: “Ну, раз нет, так нет… Зато было много веселья!”»
Наверное, в плохие минуты каждый думает: «Раз у меня нет успеха, значит, нет таланта». Или просто: «У меня нет таланта…» Другое дело – как быть с этим дальше. По-моему, это сильная мысль сильного человека: ну, раз нет, так нет. Позже я и сам писал на обрывках что-то подобное: «Если понять, что у тебя нет таланта, то вдруг почувствуешь, что можешь жить свободно…» – в оправдание скажу, что живьем я совсем не ныл, честное слово.
Мой приятель, врач-психотерапевт, говорит, что у него все больше и больше пациентов с депрессией. Говорит, не так давно появился новый термин – «эмоциональный интеллект». Тот, кому повезло иметь высокий эмоциональный интеллект, меньше подвержен депрессии: он умеет управлять негативными эмоциями, как бы производить уборку своего внутреннего помещения. Ну, а тем, кому не повезло, можно предложить депривацию сна, фитотерапию и магнитную стимуляцию. Не могу представить Энен пациенткой психотерапевта, выписывающего ей препараты от депрессии, не могу представить, что ее лечат депривацией сна, фитотерапией или магнитной стимуляцией, чтобы она была весела, как птичка.
И последнее из интересных Аладдинов, что у кого внутри: внутри Энен – какая-то извернутая гордость. В сумочке у нее была обернутая в папиросную бумагу фотография – она с Ахматовой. И аккуратно вырезанная страница из журнала «Звезда»: в статье «Из Ленинграда в Петербург» ее назвали культовым персонажем ленинградской культуры. Имя, фамилия – культовый персонаж ленинградской культуры. Она носила фотографию и вырезку в сумочке, – она ведь так гордилась своим кругом, своей жизнью, эта статья была ее триумфом, наградой «За жизнь», – почему она нам не показала?.. Как ребенок: врать про Блока и Хармса – мы первые, а показать статью, где мы честно названы культовым персонажем, – нет. Это интересный Аладдин.
Как это было
Я плакал. Стоял у своего коня, как дурак, и плакал. Люди шли мимо меня, а я плакал, но ведь никто другого человека не видит.
Главное, чтобы не узнала Ларка.
Она сказала ему: «Ты не думай, что я к тебе пристаю со своей любовью, это не любовь, просто секс… у нас будет просто секс». Моя мама.
Моя мама!
Обида такая, как будто проглотил ежа и он застрял в горле. Как он смеет ее не любить?! За что он ее не любит?! Почему у моей мамы, такой доброй, красивой, такая жизнь? У нас дома то одно, то другое, у папы проблемы с работой, он то и дело ложится на диван, и Ларка ее расстраивает. Она такая красивая, но ее жизнь проходит в нерешенных проблемах. Почему у нее такая жизнь, а у Романа совсем другая жизнь?!
Когда я услышал ее разговор по телефону, я сразу посмотрел на прошлое другими глазами: сначала она была счастливая, пела, потом все время плакала. Лучше бы мы жили на Фонтанке! Лучше бы не переезжали на проспект Большевиков! На Фонтанке мама разговаривала по телефону в коридоре, далеко от меня, и вообще все жили на расстоянии, а на проспекте Большевиков между всеми нами нет никакого расстояния, каждый вздох, каждое слово, каждое чувство – все общее.
Я не знаю, что было: они встречались или только один раз встречались. Но все это время я как будто стоял за сценой. Я ведь присутствовал в жизни обоих: видел ее дома, она то пела, то плакала, а на Фонтанке видел Романа. Я знаю главное, чего она не знает: у них ничего не было! Она думала, что у них отношения, а ничего не было, вообще ничего. Он вообще ее не заметил. Она о нем думала, пела, плакала, а он ее не заметил.
Она говорила: «Он разговаривает с тобой, учит тебя, ты ему небезразличен», а сама думала: «С чего это ему был бы интересен чужой мальчишка, это потому, что он мой сын». Она не понимает! Роман не интересовался мной из-за того, что я ее сын, он даже не связал меня с ней. Она не понимает: он такой человек, видит в картине только деталь, которую в данный момент разглядывает, и не видит целого. Ну, как это объяснить: он смотрит на меня и думает «это Петр Ильич», смотрит на нее и думает «красивая». А потом забывает. Он же забывает людей, когда они ему не нужны.
Я смотрел на Фонтанку и вдруг вспомнил про странные дощечки и непонятные крючки. Когда я прочитал эти стихи три раза, мне стало легче. Я перестал плакать и смог думать.
И принять решение.
Я принял решение: раз так, я поеду в Германию. Наша семья летит в тартарары, я вынужден согласиться.
Наша семья как-то пошатнулась: она думает, что живет второстепенной жизнью и Роман ее не полюбил, папа лежит на диване, Ларка курит травку. Ларка сказала: «Перестань заглядывать мне в глаза! Все проверяешь, не курю ли я травку, а я знаю, как скрыть». Значит, курит и скрывает.
Главное, чтобы Ларка не узнала про измену. Папа-то не узнает, он ничего не видит, а Ларка умная. Черт с ними, я поеду.
Но я вот что: не знаю, как мне ее теперь любить. Она сказала: «Не думай, что я к тебе пристаю со своей любовью, это не любовь, просто секс». Если бы она его полюбила, мне было бы очень плохо, но я хотя бы ее пожалел. Ведь любовь сильней всего на свете, человек не виноват, что полюбил, тем более Романа, его легко полюбить. А она – «просто секс».
Я не злюсь на нее, не обижаюсь, просто я ее не понимаю, как будто она не моя родная мать, а чужой человек. Я даже не могу называть ее мамой. Не знаю, как мне теперь ее любить.
И долго думал, сняв очки
Алиса больше не хотела Энен.
– Я скажу папе, что она мне больше не нужна. Раньше она мне была нужна. А теперь она мне не нужна. Пусть она больше не приходит. Я скажу папе.
Но оказалось, говорить некому. Роман исчез.
Перед майскими праздниками Роман исчез – умный мозг просчитал варианты событий быстрей, чем что-нибудь плохое могло бы произойти. Это не было объявлено торжественно, с поцелуем детей в лоб и обращенным к Алисе «береги себя, а Скотину я доверяю тебе», нет, это произошло совершенно буднично: сказал «пока» и вышел, заперев дверь, – и оказалось, что он их запер. Алиса со Скотиной оказались взаперти, с охранниками.
Последним, кто его видел, был я. Я ждал Романа на Фонтанке, у его машины, с отрепетированной фразой «я больше не смогу работать» и трусливым дополнением «потому что скоро экзамены». То есть сначала я хотел просто не прийти на работу, но подумал, что это будет трусливо, как будто я заяц. И я стоял на Фонтанке у его «мерседеса» и повторял про себя: «А я не заяц! Не заяц я!»
Роман вышел из дома, перебежал Фонтанку, сел в машину. Заметив меня, опустил стекло, я наклонился и сказал в окно: «Я не заяц… а вы… вы… Нельзя так поступать с людьми. Она ведь тоже человек», он сказал: «Ты чего, с дуба рухнул?», улыбнулся, сложил губы трубочкой, поднял стекло и нажал на газ. А я вдруг почувствовал, что люблю его, несмотря ни на что.
Роман уехал, а я поднялся наверх: я хотел как-нибудь обмануть Скотину, как взрослые обманывают детей, уходя навсегда, – «мы обязательно увидимся». Придумывать утешительное вранье для Скотины было совестно, но еще хуже было бы просто исчезнуть – почти год я работал его братом, а братья просто так не исчезают.
Наверху я застал панику. Петюну и Коляну было поручено сообщить: Алиса со Скотиной проведут взаперти дня три-четыре, пока все не решится. Они будут охранять их круглосуточно, приносить продукты. Гулять с Ментом будут сами. Звонить по телефону запрещено, подходить к телефону запрещено. Алиса бормотала: «А как же папочка, мой папочка?!», потом бросилась к Шкафу Бесплодных Надежд собирать вещи, как будто охранники в любой момент могли сказать ей «нам нужно уходить», и все должно быть готово. Скотина смотрел испуганными глазами и жался ко мне, потом сказал: «Пойду тоже соберусь: бегемотиков возьму и кассету с “Аладдином”».
Не то чтобы я смело решил, что не брошу Скотину (и Алису, черт с ней), – я был уверен, что никакой опасности нет. Мне не хотелось идти домой, было мучительно представить, что увижу маму. К тому же это было приключение – побыть отрезанными от мира, под охраной. Петюн и Колян разрешили мне сделать один звонок, я позвонил домой, сказал: «Еду в командировку на все майские» (когда не разговариваешь с родителями, можно не спрашивать разрешения) и остался на Фонтанке.
- Наедине с собой (сборник) - Юрий Горюнов - Русская современная проза
- За два часа до снега - Алёна Марьясова - Русская современная проза
- Светофор для Музы. Сказки о жизни - Оксана Филонова - Русская современная проза
- Код 315 - Лидия Резник - Русская современная проза
- Оглашенная - Павел Примаченко - Русская современная проза
- Музыка – моя стихия (сборник) - Любовь Черенкова - Русская современная проза
- Глас вопиющего в пустыне 2. Короткие повести, рассказы, фантастика, публицистические и философские эссе - Любовь Гайдученко - Русская современная проза
- Собачья радость - Игорь Шабельников - Русская современная проза
- Тонкий вкус съедаемых заживо. История лжи и подлости - Евгений Горбунов - Русская современная проза
- Воспитание элиты - Владимир Гурвич - Русская современная проза