Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И духи соков земных поднесли царю и царице большой кубок, полный их напитка. И царь и царица выпили и поцеловались.
Затем царь, держа царицу в объятиях, вылил остаток из своего кубка на деревья, цветы и духов и воскликнул:
– Слава жизни! Слава чистому воздуху! Слава силе!
И все вскричали:
– Слава природе! Слава её силе!
И Уленшпигель обнял Неле, и, во всеобщем сплетении, началась пляска, – пляска, подобная круговороту листочков в вихре ветра, пляска, в которой всё мчится и колышется: деревья и травинки, жуки и бабочки, земля и небо, царь и царица, феи цветов, гномы, водяные, лешие, блуждающие огоньки, косолапые карлики, духи гор, духи звёзд, сотни тысяч чудовищных насекомых, сплетающих свои лезвия, свои зазубренные косы и семизубые вилы; хоровод безумствующих в пространствах, пляска вселенной, в которой кружились солнце, месяц, звёзды, светила, ветер и облака.
И дуб, к которому прислонились Уленшпигель и Неле, нёсся в круговороте, и Уленшпигель шептал Неле:
– Погибли мы, дорогая!
Один из духов услышал их, увидел, что это смертные, и с криком: «Здесь люди! Здесь люди!» – оторвал их от дерева и бросил в общий хоровод.
И Неле с Уленшпигелем мягко упали на спины духов, и те перебрасывали их один другому, восклицая:
– Здравствуйте, люди! Привет вам, черви земные! Кому нужны мальчик и девочка? В гости пришли они к нам, немощные!
И Неле с Уленшпигелем перелетали из рук в руки с криком:
– Помилуйте!
Но духи не слушали их, и они кувыркались в воздухе вверх ногами, вниз головой, кружились, как пушинки в урагане, а духи покрикивали:
– Молодцы, самцы и самочки! Пусть попляшут с нами!
Феи цветов хотели оторвать Неле от Уленшпигеля, стали бить её и убили бы, но царь весны мановением руки вдруг остановил пляску и приказал:
– Привести этих двух блошек пред мои глаза!
И их оторвали друг от друга, и каждая из разлучниц, цветочных фей, пыталась разлучить Уленшпигеля с соперницей и шептала ему:
– Тиль, разве ты не готов умереть ради меня!
– Сейчас и умру, – отвечал Уленшпигель.
А древесные карлы, несшие Неле, говорили:
– Почему ты не дух, как мы, – ты бы стала нашей.
– Потерпите, – отвечала Неле.
Так приблизились они к престолу и, увидя золотую секиру и железную корону, затрепетали всем телом.
И царь обратился к ним:
– Зачем явились вы сюда, ничтожные?
Они не отвечали.
– Я знаю тебя, ведьмино отродье, – сказал царь, – и тебя, порождение угольщика. Но так как вы проникли в эту мастерскую природы с помощью чародейства, то почему заткнуты ваши пасти, точно у каплунов, объевшихся хлебным мякишем?
Неле задрожала, увидев страшное чудовище; но к Уленшпигелю вернулось его мужественное спокойствие, и он ответил:
– Пепел Клааса стучит в моё сердце. Смерть властвует над Фландрией и во имя папы косит сильнейших мужчин и прекраснейших девушек. Права Фландрии попраны, её вольности отобраны, голод грызёт её; её ткачи и суконщики покинули её и ищут свободного труда на чужбине. Если ей не придут на помощь, она погибнет. Ваши величества! Я, маленький бедняк, рождённый на этот свет, как всякий другой, жил, как мог, темно и нечисто, не зная ни добродетели, ни истины, недостойный милости ни человеческой, ни Божеской, Но Сооткин, мать моя, умерла от горя и пыток, Клаас, мой отец, умер страшной смертью на костре; я хотел отомстить за них и однажды уж попытался это сделать. Я хотел также видеть более счастливой эту бедную землю, усеянную их костями, и просил Господа о гибели их убийц, но он не услышал меня. Усталый от жалоб, я прибег к тёмным заклинаниям Катлины, я и моя подруга в трепете лежим у подножия престола и молим о спасении этой страны.
Царь и царица вместе ответили:
Средь развалин, в огнеИ мечом на войне –Ищи Семерых!Там, где смерть, боль и страх,И в крови, и в слезах –Найди Семерых!Безобразны, злы, ужасныСемь бичей земли несчастной.Жги Семерых!Слушай, жди и примечай.Рад ты, жалкий? Отвечай!Ищи Семерых!И все духи подхватили хором:Когда север лобзаньемКоснётся запада –Бедствиям наступит конец…Ищи СемерыхИ заветный Пояс их!Слушай, жди и примечай.Возлюби СемерыхИ заветный Пояс их!
– Но, ваше величество, и вы, господа духи, – сказал Уленшпигель, – я ведь не понимаю вашего языка. Вы, видно, смеётесь надо мной.
Но те, не слушая его, отвечали:
Когда север лобзаньемКоснётся запада –Бедствиям наступит конец…Возлюби СемерыхИ заветный Пояс их!
И они пели с такой могучей, громозвучной, согласной силой, что задрожала земля и сотряслось небо. И птицы свистели, совы завывали, воробьи пищали от страха, с клёкотом метались в тревоге орлы.
И звери земли – львы, змеи, медведи, олени, лани, волки, собаки и кошки – ревели, выли, рычали, визжали, свистели, лаяли, мяукали.
А духи пели:
Слушай, жди и примечай!Возлюби СемерыхИ заветный Пояс их!
Запели петухи, и все духи растаяли в тумане, кроме злого гнома, владыки подземных руд, который схватил Неле и Уленшпигеля и немилосердно швырнул их в бездну.
И они очнулись, лёжа друг подле друга, точно после сна, и вздрагивали от прохладного утреннего ветерка.
И Уленшпигель смотрел на прелестное тело Неле, позлащённое пурпурным отблеском восходящего солнца.
Книга вторая
I
Ранним сентябрьским утром, захватив свою палку, три флорина, полученных на дорогу от Катлины, кусок свиной печёнки и краюху хлеба, вышел в путь Уленшпигель по направлению к Антверпену искать Семерых. Неле ещё спала.
По пути увязалась за ним собака, почуявшая печёнку, и ни за что не хотела отстать от него. Уленшпигель прогонял её, но, видя, что она упорно бежит за ним, он обратился к ней:
– Собачка милая, нехорошо ты это выдумала – покинуть свой дом, где ждут тебя добрые яства, отличные объедки и мозговые косточки, чтобы искать приключений с неведомым странником, у которого подчас и корешков не будет, чтобы накормить тебя. Послушайся меня, глупая собачка, и вернись к своему хозяину. Беги от дождя, снега, града, пыльного ветра, тумана, гололедицы и прочих сомнительных закусок, выпадающих на долю путника. Сиди спокойно у домашнего очага, грейся, свернувшись клубочком, у весёлого огонька. А я пойду один моим путём, по грязи и пыли, по холоду и жаре, сегодня в пекле, завтра в морозе, в пятницу сытый, в воскресенье голодный. Вернись туда, откуда пришла, – это будет самое разумное с твоей стороны, о неопытная собачка!
Но пёсик будто не слышал Уленшпигеля. Он вертел хвостом, прыгал, ластился и лаял от жадности. Уленшпигель думал, что всё это выражает дружбу, но он забыл о печёнке, лежавшей в его сумке.
Так шли они с собакой.
Пройдя около мили, вдруг увидели они на дороге бричку; запряжённый в неё осёл стоял, понурив голову. На откосе у дороги сидел между двух кустиков чертополоха толстяк, обгладывавший баранью ногу, которую он держал в одной руке; в другой он держал бутылку, из которой тянул что-то; в промежутках между едой и питьём он стонал или всхлипывал.
Уленшпигель остановился, собака тоже. Почуяв запах бараньей ноги и печёнки, она бросилась вверх по откосу, присела подле толстяка и стала теребить его за куртку, требуя своей части угощения, но тот оттолкнул её локтем и с жалобными стенаниями поднял вверх свою баранину. Изголодавшаяся собака подвывала ему. Осёл, запряжённый в бричку и потому напрасно тянувшийся к колючкам, обозлился и заревел.
– Чего тебе, Ян? – обратился толстяк к ослу.
– Ничего, – ответил Уленшпигель, – он просто хотел бы позавтракать колючками, которые расцвели вокруг вас, как в Тессендерлоо, на церковных хорах, вокруг Иисуса Христа. Конечно, собачка была бы не прочь вкусить своей пастью вашей бараньей кости; пока что покормлю её свиной печёнкой.
Пока собака поглощала печёнку, толстяк погрыз ещё кость, обгрыз ещё раз с неё мясо и лишь тогда, совершенно обглоданную, бросил собаке, которая накинулась на еду, придерживая её лапами на траве.
Тогда толстяк поднял голову к Уленшпигелю, и тот узнал Ламме Гудзака из Дамме.
– Ламме, – сказал он, – что ты тут делаешь в жратве, питье и стенаниях? Не надрал ли тебе без всякого почтения уши какой-нибудь солдат?
– О жена, жена моя! – простонал Ламме.
И он опять прильнул к бутылке, но Уленшпигель опустил руку на его шею.
– Не пей, – сказал он, – торопливое питьё только почкам полезно. Лучше бы оно пригодилось тому, у кого совсем бутылки нет.
– Говоришь ты хорошо, – сказал Ламме, – а вот горазд ли ты выпить?
И он протянул ему бутылку.
Уленшпигель опрокинул её над глоткой и, возвращая, сказал:
– Зови меня врагом испанцем, если там останется хоть капля, чтобы напоить воробья.
- Одиссей Полихрониадес - Константин Леонтьев - Литература 19 века
- Американский претендент - Марк Твен - Литература 19 века
- Черный бор - Петр Валуев - Литература 19 века
- Воспоминания о Белинском - Иван Тургенев - Литература 19 века
- Развлечение - Зинаида Гиппиус - Литература 19 века
- Дневник Павлика Дольского - Алексей Апухтин - Литература 19 века
- Луна - Зинаида Гиппиус - Литература 19 века
- Сумерки духа - Зинаида Гиппиус - Литература 19 века
- Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь - Эдвард Бульвер-Литтон - Литература 19 века
- Княжна - Александр Амфитеатров - Литература 19 века