Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Зачем я так нравлюсь мужикам? Затем, что ты знаешь силу. Ты владеешь силой. Ты владеешь тайной. Твоя тайна — у тебя в руках. Может быть, это тайна мира. Тайной мира наверняка владеет женщина. Такие женщины, как ты. Ты — одна из допущенных. Чепуха! Я всю свою жизнь сделала сама. Я отваживалась на многое. На такое, на что простая смертная бабенка не отважится никогда. И, значит, я уже в круге избранных. И Ефим Елагин это понял. О, он понял это с первого взгляда. А Фюрер? Хайдер тоже понял. Это два сильных. Витас? Витас мой маленький больной ребенок. Я скручу его в бараний рог, если захочу. А… этот?.. Пацан?..
Про пацана не думай. Пацана — прихлопнула, как комара, и забыла. Он безвреден. Он тебе не насолит ничем. Он ввел тебя в тот мир, что ты изучаешь. Что пригоден тебе для твоей работы. Их мир — это твой хлеб. Агрессия в современном социуме! Как актуально! Ты же ловишь все нужное. Насущное. То, что беспокоит людей. Ты же врач. Ты же должна ловить флюиды страдания. И — излечивать?!
А может, ты должна читать приговоры?
И — казнить?!
Казнить нельзя помиловать. Казнить нельзя помиловать. Где ты поставишь свою запятую для этого, нового несчастного? Тебе нужен Елагин. Нужен! Так, как в свое время тебе был нужен его…»
Яркое, обжигающее солнце передвинулось по полу веранды, обвитой диким виноградом. Официантка, улыбаясь, несла на высоко воздетом над головой подносе вино, апельсины, смокву, финики.
Меду не желаете? — спросила, наклонившись, официантка по-английски.
Меду? Спасибо, нет. Принесите еще холодного вина.
Девушка, смуглая, с вишневым румянцем во всю щеку, горбоносая, как Суламифь, снова ослепительно улыбнулась и убежала на кухню. Ангелина поглядела на Ефима пронзительно своими кошачьими глазами. Он вернул ей взгляд, отбив его, как теннисный мяч.
Вы говорите, вы врач?
Да. Я врач. Практикующий психиатр.
О том, что она пишет диссертацию об агрессии, лучше было умолчать. Он наверняка улыбнется над этим занятием: степень ученая бабе нужна, зачем, когда она и так отличные деньги зарабатывает? Вязанье, вышиванье слов по белизне компьютерного дисплея…
Это важно, — он сглотнул слюну. — Мне, видите ли, как раз не хватало в жизни… врача. Даже не врача, а…
Исповедника? Я не духовник. Я не замещаю священника. Вы на Святой Земле, вот и идите в храм Гроба Господня, там вас примут и обласкают.
Я не то хотел сказать. — Он повертел в руках ножку бокала. Черно-синее дамасское вино стояло в бокале черной кровью. — Видите ли, Ангелина, я попал в не совсем хорошую ситуацию. Шантаж не шантаж, но… Впрочем, это слишком похоже на шантаж. Из меня хотят выудить деньги, много денег, видимо, это так. И избрали нетрадиционные методы припугивания. Подсылают каких-то уродов, во сне приснится, заорешь благим матом. Подбрасывают фотографии, где я — это не я, а бритый молодчик, и со свастикой на рукаве. Но это я, понимаете, это я! Компромат колоссальный, если будет обнародовано… Вы же знаете, как у нас фабрикуются дела…
Знаю. — Ангелина отщипнула от сухой веточки вяленую смокву, зажевала.
И я, знаете… ну как бы это объяснить…
Ничего объяснять не надо. — Она сверлила его желтыми глазами, жуя смокву. — Объясняют только в суде. Или на допросе. Я врач, я вижу все с ходу. Вам плохо? Вы испытываете дискомфорт? Вы боитесь? Вы боитесь, что вас убьют? Или, еще хуже, не убьют, а унизят — перед всем миром, что вам сейчас подвластен? Вы боитесь унижения больше, чем смерти?
Да. Я боюсь. И смерти боюсь, — вырвалось у него с отчаянием, — и унижения. Вы сказали правду, иной раз лучше смерть, чем позор.
Браво, вы настоящий мужчина. — Она откинулась на плетеную спинку стула, продолжая пронзать его глазами. — И вы надеетесь, что я вам помогу?
Она обняла, ощупала его взглядом. Он задергался под этим скользящим по нему, как холодная змея, быстрым, надменно-веселым и вместе с тем жгуче-манящим взглядом.
Да. Я вижу, что вы опытны.
Возможно, вы не ошиблись. Назначайте время.
Он непонимающе уставился на нее. Где-то рядом, внизу, под верандой, тек, журчал Иордан. Священная река Иордан, мутно-серо-зеленая, на солнце — желтая, как глаза этой тигрицы.
Как?
Время первого сеанса.
Первого?..
Если вы понятливый пациент — возможно, и последнего. Если у вас запущенный случай — что ж, поработаем.
Жужжала пчела. Ефим подумал: а Цэцэг? А что Цэцэг? Разве Цэцэг ему поможет? Вот кто вытащит его. Вот кто снимет с него ужас подспудной, подсознательной истерики. Вот кто подскажет ему, как быть, как поступить. Разве он такое дитя?! Может быть, и дитя. Весь его блеск не стоит гроша ломаного перед угрозой тьмы. Перед тьмой, что наваливается не слева, не справа, не снизу, не сверху — ниоткуда. И берет с собой в никуда.
Завтра. — Ефим облизнул пересохшие, запекшиеся на солнце губы. Отхлебнул из бокала. — Завтра вечером, в десять. Где?
У меня в номере.
Но вы же… — Он хотел сказать: «Со спутником», и не мог выговорить: «С любовником».
Витас будет завтра в храме работать всю ночь. У нас будет достаточно времени.
Неделя. Всего неделя здесь. Потом — Москва. А эти идиоты назначили Хрустальную ночь через десять дней. Он же погорит, великий Фюрер, хрусталь его разобьется вдребезги! Он оставил ей свой номер телефона, но она ни за что ему не позвонит. Пусть мужик пострадает. Он же все равно уже — ее. Вот в свою больницу она позвонила. Вроде все в порядке. Эта, строптивая грузинка, Цхакая, правда, отчебучила номер. Устроила там, в палатах, нечто вроде восстания. Свобода на баррикадах, твою мать! Ничего, она вернется и научит их с новой силой любить свободу. Перед ней сейчас открывается иной мир. Другой. Тот, которого она не знала раньше. Она видела-перевидела богачей, магнатов, олигархов, акул мирового бизнеса, мировой политики, мировой мафии. Она совершенно не знала мира, противостоящего тому, в котором она как сыр в масле каталась. И эта экзотика, эта новизна щекотала ей нервы.
Неделя. Всего неделя. Отдыхай, сволочь Ангелина. Отдыхай, рысь, красивая кошка. Дикие кошки спят в лесу, залезая на деревья. У тебя целых три дерева: Иерусалим, Витас и Ефим Елагин. А Цэцэг? А что Цэцэг? А Цэцэг молчит, рот на замок, зубы на крючок. Молчи, молчи, раскосая кукла. Если ты только вякнешь — от тебя мокрое место останется. Ты слишком много знаешь, Цэцэг, чтобы ты могла так просто уйти. Скрыться в тень. Во тьму.
Тьма — это ее дом. Это от века дом всех диких кошек.
Неделя, а сеанс гипноза с этим лощеным богатым сыном богатого отца — завтра.
При чем тут его отец?
Лицо приблизилось к зеркалу. Рука отерла ватой, смоченной в косметических сливках, уже загоревшее на южном солнце лицо. Глаза сказали ей золотой желтизной: прекрати думать о том, что ты оставила за спиной.
Он постучался не осторожно — четко, властно. Она подумала: так мог бы стучаться к ней в дверь Хайдер.
Да! Войдите! Не заперто!
Он толкнул дверь и переступил порог.
И замер.
Он не ожидал увидеть ее в таком облачении.
Он ожидал всего чего угодно. Даже того, что она встретит его в белом халате.
Но он не ожидал увидеть ее в том, что было на ней.
Она была почти нагая.
На ней не было ничего, кроме повязки на бедрах, расшитой маленькими блестящими стекляшками, и большого тюрбана на голове, свернутого из ярко-розового шелка. Откуда она вытащила этот маскарадный наряд, подумал он рассерженно, на иерусалимском рынке, что ли, купила, — а глаза его, помимо воли, ощупывали ее шею, ее грудь, с коричневым ошейником загара чуть выше плеч, с позолоченной тяжелой гривной, лежащей над торчащими темно-коричневыми сосками. У него пересохло во рту. Он отшагнул назад.
Мне кажется, Ангелина, я…
Ошиблись номером? — Она усмехнулась. Повела в воздухе рукой, и он следил за ее рукой, за тем, как она плавно, медленно движется в полутьме комнаты. — Нет, вы не ошиблись, Ефим. Это я, и это мой номер. Тридцать шестой. Витас — рядом, в тридцать пятом. Проходите. Садитесь. Вот сюда, в кресло.
Не чуя ног под собой, Ефим опустился в кресло. Он не сводил глаз с ее медленно движущихся над ним, будто бы летающих, как большие птицы, белых рук. Что она делала ими? Он не мог бы объяснить. Постепенно в его голове начала звучать тихая музыка, будто кто-то перебирал, далеко-далеко, струны арфы. Ему захотелось закрыть глаза. Но он не мог их закрыть. Его одолевал соблазн — глядеть и глядеть на обнаженное, медленно двигающееся перед ним, красивое женское тело.
Ваши руки теплые, горячие, — пел над ним нежный насмешливый голос. — Ваши руки и пальцы наливаются теплой, горячей кровью… Ваши ноги теплые, им становится все теплее, они будто ступают по горячему, раскаленному песку… Песок жжет, прожигает ваши ступни… Вам горячо… Горячо внутри… Горячо вашему сердцу… Оно горит, оно блаженствует…
Он ощущал все, что женский голос пел ему. Его тело медленно заливал приятный жар. Будто бы у него поднималась температура, и бредовый морок сладко, навек заволакивал сознание.
- Железный тюльпан - Елена Крюкова - Боевик
- Пепел победы - Анатолий Гончар - Боевик
- Разорванный берег - Сергей Иванович Зверев - Боевик / Военное / Шпионский детектив
- Красная кнопка - Максим Шахов - Боевик
- Турецкий транзит - Владимир Гриньков - Боевик
- Ювелирная операция - Иван Стрельцов - Боевик
- Мой желанный убийца - Михаил Рогожин - Боевик
- Брат, вспомни все! - Владимир Колычев - Боевик
- По прозвищу Викинг - Виктор Степанычев - Боевик
- Долг грабежом красен - Михаил Серегин - Боевик