за что и был арестован, когда город заняли красные войска. Вы можете проверить: из Холмогорского концлагеря меня освободили, установив мою невиновность.
– Допустим, я поверю в это. Но следствие располагает данными, что в декабре прошлого года вы принимали активное участие в контрреволюционном выступлении жителей села Карабанова в связи с закрытием церкви. Вы признаете это?
– Как же я могу признать, если никакого участия в том протесте женщин я не принимал? – Отец Алексей отвечал тихим голосом, без эмоций и жестов: руки сложил на коленях. Убеждать следователя он не пытался. Весь прежний опыт говорил, что при общении с чекистами это бесполезно, они во всем убеждены заранее. Но отстаивать себя от набивших оскомину неправд и истасканной по чекистским кабинетам лжи считал своим христианским долгом. – Все произошло стихийно, без какого-либо моего вмешательства. В тот день с самого утра я был в городе, у отца благочинного, испрашивал у него совета и поддержки по поводу закрытия нашего храма.
Сержант, впрочем, тоже не настаивал, из чего отец Алексей вывел догадку: у него есть козыри посильнее, припасенные на потом.
– Ваше отношение к советской власти?
– Подчиняюсь.
– Ваше истинное отношение к советской власти? – с нажимом переспросил чекист. – Вы были судимы в тридцать первом году за антисоветскую агитацию и создание антиколхозных настроений среди населения. Будете уверять, что вы не враждебны советской власти?
– Ни тогда, ни сейчас я антисоветской агитацией не занимался, – вздохнул отец Алексей, хорошо помнивший, что подобный же допрос шесть лет назад был чем-то вроде сказки про белого бычка, у которой нет начала и конца, один бесконечный мотив, загибающийся в круг. – Могу лишь признать, что я человек свободомыслящий, верящий в свободу слова, которую, кстати говоря, подтверждает и новая Конституция. Я всегда говорю то, что думаю, и иногда высказываю свои мысли насчет мероприятий советской власти. Являются они антисоветскими или нет, я не знаю, потому что совершенно не разбираюсь в политических тонкостях.
– Это-то и странно, что не разбираетесь. – Следователь свел брови почти к переносице. – А должны бы как служитель культа, враждебного социализму. Какую деятельность вы планировали проводить на должности председателя сельсовета, если бы были избраны на нее?
– Я не планировал ничего подобного, – сильно удивился священник. – Ни избираться в сельсовет, ни проводить там какую-либо деятельность.
– Свидетельские показания уличают вас, гражданин Аристархов. Вы вели агитацию среди жителей села, уговаривали их отдать за вас голоса на выборах в местный совет по новой Конституции. Помимо того, вы зарабатывали себе антисоветский авторитет у населения мелким подкупом и проповедями, от которых женская половина вашей паствы приходила в чувствительное расстройство. Признаете это?
– Простите, но обвинение меня в предвыборной агитации и собирании голосов – ерунда полнейшая, – немного взволнованно проговорил отец Алексей. – А то, что вы назвали мелким подкупом… Я действительно иногда помогаю нуждающимся мелкой монетой из собственного достатка… вернее, если быть точным, собственного недостатка. Что же до моих проповедей, иногда я и в самом деле замечал слезы на лицах прихожанок…
– Вы говорили в проповедях, что советская власть – антихристова и скоро ей придет конец? – Уголки губ сержанта дернулись, будто в язвительной усмешке.
– Не помню такого, – честно признался священник. – Я говорил, что советская власть попущена Богом за наши грехи, потому что другой власти мы не заслуживаем. Ко мне, правда, иногда обращались с вопросами об антихристе. Я отвечал, что нет никакой нужды ждать его и угадывать сроки его появления, а надо жить по-христиански, по заповедям Божьим. Люди сейчас делают много зла друг другу, а я старался привести их к миру и незлобию…
Сержант старательно заносил слова допрашиваемого в протокол. Глядя с обратной стороны стола на его крупный, школярский почерк, священник угадывал обычные чекистские дополнения: «Клеветал, что советская власть – наказание божье… С целью очернить социалистический строй утверждал, что граждане СССР делают много зла…»
– Вы выдавали себя среди населения за святого чудотворца, воскрешающего мертвых. Что можете показать по существу вопроса?
– Могу сказать, что я строго запрещал своим прихожанкам распространять эти нелепые слухи о моем якобы чудотворстве. Я не воскрешал мертвых, мне это не под силу.
– Значит, вы признаете, что воскрешение покойников невозможно? Но вы не объяснили колхозникам так называемое воскрешение жены директора школы Дерябина, чем злонамеренно способствовали распространению антисоветских слухов о пользе религии.
– Почему же невозможно? Богу всемогущему все под силу. Чудеса Божьи происходили и происходят в мире.
– Наука отвергла чудеса, – строго произнес чекист. – Вы умышленно замалчивали научное объяснение случившегося – летаргический сон. Коротко говоря, гражданин Аристархов, из всего вышесказанного очевидно, что вы – сознательный, идейный, хорошо подготовленный, активно злоумышляющий и действующий враг советской власти. Вы признаете это?
– Господи, нет, конечно! – вырвалось у священника.
– А верить врагу на слово у нас нет оснований, – продолжал сержант. – Свидетельскими показаниями и вещественными доказательствами вы уличаетесь полностью.
– Никак не уразумею, в чем моя вина, – развел руками отец Алексей и смиренно прибавил: – Однако и сам осознаю, и прихожанам своим внушал: гонения на веру Христову было, есть и будет, не нужно этому удивляться, а надо быть готовыми.
– Это я тоже запишу, – кивнул чекист, обмакивая ручку в чернильницу. – Провокационные высказывания о якобы имеющемся в СССР гонении на религию. – Спустя минуту, поставив точку, он задал неожиданный для священника вопрос: – Вы высказывали кому-нибудь террористические намерения в адрес партии и советского правительства?
– Но это, уж простите, вовсе абсурд! – Отец Алексей почувствовал, как взмок на спине подрясник. – Я служитель святого алтаря, а не убийца.
Сержант оценивающе оглядел его – от увлажнившегося лба под зачесанными назад волосами до рук с длинными, беспокойно переплетенными пальцами. Удовлетворившись увиденным, он бесстрастно, никак не интонируя, проговорил:
– Вы обвиняетесь в том, что являлись организатором и руководителем антисоветской контрреволюционной террористической группы в составе молодежи – школьников нескольких школ города Мурома. Повторяю, следствие имеет достаточные доказательства вашей вины. Дело за вашим собственным признанием, гражданин Аристархов.
Несколько секунд отец Алексей осознавал услышанное, сцепив руки еще плотнее.
– Вот оно что, – сказал он затем, обмякнув на табурете, словно выдохнув с неким облегчением.
И впрямь, ему как будто полегчало: твердое, ясное, облеченное в четкую форму обвинение все же лучше, чем та невнятная размазня в духе «на колу мочало, начинай сначала», которой чекистские стражи революции обычно набивали протоколы допросов и целые следственные дела об антисоветской агитации и контрреволюционной деятельности духовенства.
– Даже и не знаю, считать ли мне себя польщенным столь высокой оценкой моих скромных способностей, – грустно пошутил подследственный. – Но я бы хотел узнать, гражданин следователь, что это за доказательства, о
