кто стрелял и где хранится оружие?
– Видите ли, – замялся отец Алексей, – о выстреле по тем несчастным комсомольцам, которых Господь уже сурово покарал за святотатство, я впервые слышу…
Немного отрешенно он следил за тем, как чекист вышел из-за стола и оказался рядом, разминая левой рукой пальцы правой и хрустя костяшками.
– Так ты, поп, не считаешь советскую власть своим врагом?
– Я уже сказал, что не считаю.
– И себя ее врагом не считаешь? Никогда никаких враждебных советской власти выступлений не делал?
– Нет.
– Ну поглядим.
Сильный удар кулаком по лицу сшиб священника на пол. Табурет пинком отшвырнуло в сторону. Чекистские сапоги принялись охаживать упавшего по печени, по ребрам и по спине.
– Что скажете теперь, гражданин поп? Советская власть – враг вам? – Старухин наклонился над скорчившимся священником. – Говорите честно. Мы-то с вами честны. Видим в вас врага и говорим это прямо. Почему же вы скрываете ваше отношение к нам?
– Я не враг… любой власти. – Отец Алексей вытер рукавом подрясника кровь на бороде. – Я даже благодарен вам… вам лично, гражданин следователь… Вы обещали мне три недели отсрочки перед арестом, а дали четыре… – Он попытался сесть на досках пола.
Новый удар в скулу опрокинул его навзничь. Вновь посыпались жесткие тумаки по ребрам.
– Ты признаешь, с…, что советская власть тебе не мать родная! Ну говори: вы сволочи, кровопийцы, скот и падаль, – ярился Старухин, – а ваш Сталин убийца, изверг рода человеческого, бешеная собака, выродок!..
Чекист обернулся к машинистке, которая перестала стрекотать клавишами и в оторопи смотрела на него.
– Это не я говорю, а он! – заорал на нее Старухин. – Пиши его признание: по своей троцкистской сущности не стану скрывать мое настоящее отношение к советской власти, правительству и лично Сталину. В своей агитации среди церковников я называл руководителей Советского государства тиранами, бандитами с большой дороги… В скобках пиши: на товарища Сталина подследственный возвел такую контрреволюционную ругань, которую я, старший оперуполномоченный Старухин, не могу занести в протокол.
– Я не подпишу это… – с кашлем выдохнул отец Алексей, поднявшись на четвереньки.
– Пиши! – крикнул Старухин машинистке. – Подписать показания подследственный отказался, передумав и объясняя это своей враждебностью к советской власти.
Он ушел к столу и нажал на кнопку вызова.
– Уведи, – бросил вошедшему конвойному.
Тот помог священнику встать и вывел за дверь, подталкивая в спину. Старухин выхватил из машинки отпечатанный лист, пробежал глазами и, выругавшись, смял. Бумажный комок полетел на пол.
– Свободна, – кивнул он машинистке. – И не трепи там, поняла? С меня плитка шоколада.
Оставшись один, Старухин сел боком на стол и закурил. Мысли в голове были неприятные, всклокоченные и перепутанные, как колтуны на немытом попрошайке. Конечно, он сорвался на этом попе с постной, благостной, как у юродивых, физиономией. Если расходовать себя так на каждого арестованного, никаких нервов не хватит, собственному здоровью будет ущерб. Допрос подследственных – рутина, скучная, надоедливая, как проснувшаяся зимой муха. Чаще всего она досаждает, иногда злит, изредка доставляет удовлетворение. А вот доводить себя до кипения не стоит. И чем его так раздразнил этот хлипкий, соплей перешибить, поп?
Размышления чекиста обрезал ворвавшийся в кабинет, как козел в огород, сержант Горшков.
– Что вы себе позволяете, товарищ Старухин?! – зашумел молодой. – Кто вам позволил избивать подследственного? По какому праву вы применяете к арестованным допрос третьей степени?
– А по такому праву, Сеня, – Старухин даже не повернул к нему голову и продолжал спокойно выпускать дым изо рта, – что он враг, а я советский чекист. Не отсвечивай, Сеня, и не булькай почем зря. Мне на твои сержантские угольники нас…ть, я этого попа взял, я его и расколю на вышак. А будешь пузыриться, только себе хуже сделаешь. Понятно выражаюсь? – Он припечатал свою речь взглядом удава.
– Понятно.
Немного ошалевший от наглости младшего по званию, Горшков хлопнул дверью. Десять минут спустя с заявлением в руке он постучался в кабинет начальника райотдела Кольцова.
– Прохор Никитич, – произнес он взволнованно, – прошу рассмотреть немедленно.
Младший лейтенант Кольцов нехотя прочел наскоро и неровно исписанную бумагу.
– Значит, так, товарищ Горшков. – Заявление сержанта подверглось надругательству: было порвано на клочки. – Не было никакого избиения. Никто не видел и не подтвердит. Арестованный споткнулся и расквасил себе рожу, холера. Ясно, а? – для внушения гаркнул Кольцов.
– Как же не было… – промямлил сержант, повергнутый в замешательство.
– А со Старухиным поладь как-нибудь, – продолжал начальник райотдела, не слушая лепет подчиненного. – Не дело чекистам ссориться.
– Да он же позорит звание чекиста! – возмущенно вскинулся Горшков.
– Ты в чекисты для чего пошел, а?
– Бороться с врагами!
– Вот и борись. А товарищей по борьбе не трожь.
– Но он же уголовник, товарищ Кольцов! Все повадки его…
– А вот этого я не слышал, – отрубил младший лейтенант. – Не твоего ума забота. Подтяни сопли, Семен, и иди работать. Закройте мне этого попа, холера, и дело с концом! Признания он дает, а?
– Никак нет. Отрицает свою вину, свидетельские показания опровергает.
– Ну, на это они все мастера. Запомни: нет недоказанной вины, а есть недостаточно допрошенные обвиняемые и свидетели. Ты вот что, Горшков. Езжай в Карабаново, найди нужных свидетелей и собери дополнительные показания на попа. Неопровержимые, чтобы к стенке его прижать. А лучше чтобы к стенке поставить! За вовлечение советской молодежи во вредительско-диверсионную деятельность. Это ж надо, отцы – партработники, а сынки связались с троцкистско-кулацким и поповским отребьем, холера!.. – в сердцах воскликнул Кольцов. – Ты все себе уяснил, Горшков, а? Ты у нас без году неделя, а уже конфликтуешь с товарищами по службе. Плохо, товарищ сержант, очень плохо. Надеюсь на ваше исправление и усердие к работе.
– Так точно, товарищ Кольцов.
С расстроенным видом под трезвон телефона Горшков покинул кабинет начальства.
Прохор Никитич снял трубку аппарата. Немного послушав знакомый голос, он положил ее на стол и потянулся к бутылке «Ессентуков». Налил полный стакан, не спеша выпил. Трубка все это время бормотала.
– Конечно, товарищ Бороздин, разумеется. – Кольцов удостоил вниманием звонившего. – Да, я вас внимательно слушаю… – Трубка вновь разразилась долгим монологом, в течение которого начальник райотдела НКВД обмахивался от духоты носовым платком. – Работаем, товарищ Бороздин… Пока не добились… Понимаем, сами юнцы такую кашу заварить не могли, это уж само собой. Молодо-зелено… Понимаю, учтем… Тут загвоздка-то в чем. Ваш сын все берет на себя. Он организовал, возглавлял… Объяснили. На высшую меру себя оговаривает… Нет, этого я разрешить не могу. Свидания не положены… Подключены лучшие сотрудники. Найдем, товарищ Бороздин, где это видано, чтоб чекисты да не нашли, а? Непременно найдем главарей… Кое-что есть, наработки…
