Форма входа
Читем онлайн «Блажен незлобивый поэт…» - Инна Владимировна Пруссакова
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
откуда на тарелке желтое? Тарелка же белая!
— Ничего подобного, тарелка белая, но она отражает!
— Глядите, глядите — а ведь у него и кубик зеленый!
— Где зеленый, где?
— Ты ослеп? Вон, сбоку!
— А ведь это, ребята, посредственная работа, просто здесь видно, что художник уже умеет смотреть, — мягко закончила Нина Львовна.
…Мы ходим сюда по вечерам, сад светит нам в окно золотыми отсветами крон, потом лишь тонкие черные тени мечутся где-то над оградой, тревожно пробегая по стеклам, потом — снеговые трассы перечеркивают кругозор да качается от ветра фонарь под балконом… Чем дальше в зиму, тем заметнее отгораживается теплая коробка класса от погоды, от стылой улицы внизу. И тем легче сосредоточиться на очередной чашке и распутывании тайны, казалось бы, самого простого, видимого: почему щекастый чайник на моем листе сплющился и утратил блеск, а мятая занавеска заблестела? Почему натурщик на моем эскизе не упирается в стенку изо всех сил, а взбирается по невидимой лестнице? Почему синяя эмалированная кружка у меня полиняла, а окно скособочилось? И вот однажды, после зимы мучений, я вдруг замечаю: краски на моем мольберте еще ярче, чем на столике, и натюрморт в углу класса и его повторение на бумаге — одновременно похожи и непохожи, а красота у них разная! Они были похожи, но не так, как человек и его отражение в зеркале. Вот я ухожу, и в зеркале больше нет меня, а есть стенка, стул и газета. Но на бумаге натюрморт остается и означает не только чашку, чайник и поднос. В нем есть своя собственная жизнь, внесенная туда моей колонковой кистью и еще чем-то от меня, чему я не знаю названия… Следы карандаша и водяной краски на негладкой плотной бумаге — вот и все, а глядя на них, видишь вещи, которых, может, и на свете-то нет давно, и они тебе говорят о чем-то, ты задумаешься и вспоминаешь, а то и вздохнется тебе, и взгрустнется, а все почему?..
Нам задавали домашние задания: сделайте эскиз сидящей фигуры. Нарисуйте свой стол. Увидев этот стол, мама хмыкнула:
— Ну… Вроде бы похоже. А это что?
— Мой портфель.
— Некрасиво! Что ж ты все тетрадки разбросала?
Сидящая фигура тоже вызвала возражения:
— Почему я должна знать, что это бабушка? Лицо совсем не похоже.
— Я лицо и не рисовала.
— Зачем тогда вообще рисовать, не понимаю!
Но художка меня привлекала отнюдь не только рисованием…
Едва мы познакомились с акварелью, я стала приходить домой такая заляпанная, как будто красила стены, а не водила кисточкой по листу александрийской бумаги, прикнопленному к детскому мольберту. Бабушка поахала и заставила меня носить на занятия синий сатиновый халатик. Я заявлялась раньше всех, бросала в пустом классе краски и банку для воды и принималась бродить по зданию. Кроме нас, шести- и семиклассников, на том же этаже размещались «взрослые» — те, у кого на возвышении сидел нагой натурщик с синими замерзшими ногами, а потом на итоговой выставке его борода, чудесно преображенная радугой мазков, торчала с каждого третьего листа. В самое сердце меня поразило несходство того, что я видела, сунув нос в дверную щель, с тем, что увидели старшие художники. Мой набросок получался плоским, а на их холстах трехмерный человек сидел, одетый прозрачной одеждой из света и воздуха. И зависть меня терзала: почему, почему им дано увидеть так много, а мне — так мало, так скучно и плоско? Почему для них на костлявых плечах натурщика есть и желтые, и серые, и зеленые блики, а я бы искала несуществующую телесную краску и в результате получилось бы так же мертво, как красная чашка? Значит, все это многообразие есть в любой вещи, но я не умею его найти?
Красивая девочка Тамара — вот кто мешал мне полностью наслаждаться прелестью художки. Ей все удавалось лучше, чем мне. Когда с мольберта текло мне на колени, у нее на листе аппетитно подсыхали желтые, карминные и бирюзовые мазки, они втекали друг в друга и обгоняли один другого как раз настолько, насколько надо. И мне оставалось лишь удивляться, почему это Нина Львовна хвалит ее так сдержанно. Самый облик красивой девочки радовал глаз этой продуманностью оттенков, их аккуратным распределением. С ней не требовалось дружить: довольно просто смотреть. И я смотрела, вздыхая над недостижимостью совершенства.
Тем острее я чувствовала свое несовершенство. Там, где мраморная лестница из холма разбегалась надвое, во весь простенок простиралось зеркало, бесстрастно возвращая идущему его облик. Я пробегала мимо, отворотясь. Сознавая всю свою кудлатость и неприбранность, иногда я позволяла себе помечтать: как я взойду по этой самой лестнице, сбросив случайные лохмотья и явив миру всю свою истинную сияющую красоту. Откуда она возьмется, было не столь важно: принцессе исполнилось семнадцать лет, и она была прекрасна, как день, вот и все. И вот действительно был обещан такой день — вернее, вечер!
Его организовали старшие, студенты училища, которое работало с утра, а мы, приходящие, мешались под ногами и с упоением загадывали: говорят, будут шарады. А что это такое? Шарады — что это?.. И будут костюмы! И покажут пьесы. И декорации пишут на втором курсе. А, значит это декорации! И мы, затаив дыхание, протискивались в строго-настрого воспрещенный для нас закуток. Раскрашенные доски повернули, и мы увидели, как вдоль них с медлительным достоинством уходят мимо нас древние египтяне в холщовых передниках с цветами лотоса в руках, глядя перед собой длинными кофейными глазами. Розовый свет лежал на их коричневых плечах, розовый свет от ровно закрашенного фона, и они нескончаемой чередой, бело-голубой лентой следовали издалека снова в далеко, в свои невозможно отдаленные древние века… Их плечи, развернутые в фас, и тонкие талии, и торсы треугольником, и волосы, перехваченные повязками, снились мне вплоть до самого торжества.
Кинуть пальто на крючок — это одно, а опустить его в подставленные руки гардеробщика — совсем другое, и, причесанная, вычищенная, я поднималась по ступенькам не спеша и не отводила взгляд от зеркала. Правда, никакого волшебного превращения не произошло, но я сразу позабыла о зеркальном отражении — сверху уже лились нестерпимо сладкие волны вальса «Неаполитанские ночи», пахло пудрой, вверх и вниз носились парни с красными повязками на рукавах, и, никого не замечая по сторонам, скользили обольстительные девушки с прическами под Дину Дурбин. Я перешагнула порог и приросла к косяку. Мне открылся двусветный зал: светлые окна от пола до потолка и напротив — их точные подобия. В простенках — попарно —
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу «Блажен незлобивый поэт…» - Инна Владимировна Пруссакова бесплатно.
Похожие на «Блажен незлобивый поэт…» - Инна Владимировна Пруссакова книги
- Говорит Ленинград - Ольга Берггольц - Поэзия
- Стихи - Станислав Куняев - Поэзия
- Стихотворения - Семен Надсон - Поэзия
- Избранные эссе 1960-70-х годов - Сьюзен Зонтаг - Публицистика
- Всемирный следопыт, 1926 № 07 - Александр Беляев - Публицистика
- Всемирный следопыт, 1926 № 06 - Александр Беляев - Публицистика
- Время Бояна - Лидия Сычёва - Публицистика
- Стихотворения - Вера Лурье - Поэзия
- Первая книга автора - Андрей Георгиевич Битов - Русская классическая проза
- Русские символисты - Валерий Брюсов - Критика
