Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я бегу обратно наверх. Его дверь чуток приоткрыта. Мне видно, как его тело приподнимается и опускается, истекая потом на белые рыхлые простыни, и мне видно на подушке его левую щеку, обвисшую и мясистую. При виде его, погрузившегося в сон и забвение, на меня накатывает ярость. Мне хочется врезать ему так сильно, что моя рука невольно поднимается со сжатым кулаком. Мне хочется отделать его прямо сейчас. Я бы смогла. Просто подойти и нажать большими пальцами на его худое горло и давить, давить до тех пор, пока вся жизнь не исчезнет с его лица. А потом уйти. Я бы вполне смогла оставить его лежать там, с побелевшими глазами и окоченевшего.
Но тут он кашляет и поворачивается на бок. У него слабый, уязвимый кашель, кашель немолодого человека — и я снова маленькая и беззащитная, и в своей неожиданной малости я парализована страхом.
Швыряю шмотье и принимаюсь укладываться с судорожной поспешностью — банковские карточки, нижнее белье…
Его кровать трещит, и мое сердце замирает в насыщенной, долгой паузе. Оно оживает, глухо стукнув, дезориентируя меня, расплевывая крошечные фрагменты моей головы по всей стене.
Бля. Мой телефон. Куда я дела телефон? Мои глаза окидывают комнату, замирая на окне, где их мгновенно зачаровывает беззаботный ритм неба.
Телефон, деньги, кокос … кокос! Туалетный столик, пол в спальне, кухня, кабинет? Думай. Думай.
Слышу, как он пукнул. Он осторожно кашляет, а потом кровать решительно трещит — вот он проснулся. Мне слышно энергичное уханье воздуха, который он засасывает, зевнув. Я чувствую, как он сидит у себя, собираясь с мыслями, растрепанный, и не догоняет. Не догоняет, что произошло.
Господи, вот он ступил ногами на пол. Тяжелыми, неуверенными шагами он топочет в сторону моей спальни. Я подхожу на цыпочках к двери и набрасываю крючок в петлю. Резко падаю на корточки, сжавшись в комок под ручкой. Спокойно, Милли. Возьми себя в руки. Он не зайдет. Он никогда не заходит.
Вот его ноги у двери. Он за этой ебучей дверью. Я чую его пахнущее «Мальборо» дыхание, слегка хрипящее, почти что заглушающее бешеное биение моего сердца.
У меня учащается дыхание. Металлический привкус адреналина жалит мне рот до мяса.
— Милли! Ты не спишь? — у него совершенно искаженный голос, будто он говорит из радиоприемника.
Придерживая себя ладонями, я опускаю ягодицы на пол, потом перемещаюсь назад к кровати.
— Милли?
Иди на хуй, скотина!
— Если тебе надо, чтоб я сдал за тебя то эссе, только крикни мне, моя хорошая.
Ты выжил ее и позволил мне презирать ее, и ты скрывал от меня ее письма. Ты бесхарактерная сволочь — ты все это от меня скрывал.
Я закапываюсь лицом глубоко в подушку и затыкаю уши, выключая его голос, так что все, что мне слышно, это глухой стук моего сердца. Я лежу неподвижно, слишком напуганная, чтобы перевести дыхание или мигнуть.
Время идет.
— Милли, у тебя там все нормально?
Я глубоко сглатываю, стараясь забрать в себя как можно больше кислорода, сколько позволят мои изнасилованные легкие. Комната плывет перед глазами.
— У тебя сегодня нет лекций, да?
Ты скотина. Ты, значит, как бы не при делах? Ты делал вид, что типа ничего не случилось, типа ты нормальный, приличный, любящий мужик. Типа ты мой папа.
— Милли?
Папин голос звучит чище.
— С тобой все нормально? Может, мне принести тебе алказельц или чего еще?
— Нет, папа. Я в порядке.
— Тебе нужно, чтоб я сегодня что-нибудь за тебя передал, сдал, солнышко?
— Нет.
— Ты уверена, что с тобой все в порядке? Голос такой, можно подумать, что у тебя приступ астмы.
— У меня нет астмы. Уйди. Я сплю.
Его шаги мягко удаляются в туалет, и я жду звука падающего говна. И тогда я перебрасываю ноги через кровать и, придерживаясь для равновесия за бок шкафа, я медленно встаю. Дожидаюсь, когда непредвиденный приступ головокружения утихомирится, потом хватаю сумку и прокрадываюсь на лестницу, где вонь дерьма висит туманом. Проскальзываю вниз и на кухонном столе нахожу кокос. Засовываю его в задний карман джинсов и ухожу из дома через черный ход. Стремглав проношусь по Главдейл, сворачиваю налево на Бридж-Лэйн, где пронзительное зимнее солнце кричит мне в лицо и вынуждает меня отскочить от фонарного столба. Меня крутануло, но я не падаю и продолжаю бежать прямо на Аллертон-Роуд, пока благополучно не застреваю в утренней пробке. За «Тескос» я стоплю такси и понимаю, что осознаю, куда бегу. На Кэтрин-стрит — в полутрансе я бормочу водителю, чтобы высадил меня. Куда я теперь направляюсь? К маме? Не сейчас, не прямо сейчас — мне надо подумать. Мне надо тщательно все обдумать. Я брожу, голова мутная, и незаметно для себя двигаюсь по маршруту к Парли.
Лезу в телефонный справочник и набираю номер Джеми.
Джеми— Ты мог бы приехать и меня встретить? — заявляет она. Ниибацца расхныкалась, она-то. Актерские способности есть, надо признать.
— Случилась ужасная вещь.
Ох, я поехал тебя встречать, все хорошо, подруга. Я включаю свой самый строгий голос — пусть знает и все такое.
— Я на работе, Милли. Не освобожусь до двенадцати. Что там, кстати?
— Я, я, на самом деле, не могу сказать это по телефону, родной. Это… это плохое.
Плохо это, а? Так мы это назовем? «Плохо» тут даже ниибацца рядом не лежал, ё. Правильнее будет типа «больная». Свинская, вот она какая — свинская и злая. Реально ниибацца больная на всю голову, еще как. Слишком ниибацца уверенная, что я с ней встречусь.
— Как, по-твоему, ты тогда можешь встретиться со мной в «Намбер-Севен»? Где-то в пол-первого?
— А, ну да — я там буду.
Считаю ниибацца минуты, если интересно знать. А она пожалеет, что не забилась где-нибудь, где меньше народу, когда услышит, чего я собираюсь ей изложить. Милли, она не из тех, кто умеет выносить, когда ее опускают на публике. Помню, как я с ее предками собрались отмечать ее семнадцать лет — в какой-то понтовой китайской забегаловке в Паркгейт у самого берега. Ее родоки затеяли препираться по-жуткому, стоит ли разрешать ей пить или не стоит. Джерри, конечно, был за. Все это происходило относительно мирно, без всяких ненужных бросаний тарелками, которые сплошь и рядом случаются, но Милли реально оскорбилась. Никогда не видел таких цветов на мордахе у девчонки. Извинилась, вышла в туалет и срыгнула. Срыгнула с собственного ниибацца дня рождения.
— Джеми? — Нда?
— Ты — порядок?
— Увидимся в пол-первого.
Сбрасываю звонок и снова трогаю пальцами пакет — пакет, из-за которого вся моя жизнь пошла по пизде.
МиллиК тому времени, как я добираюсь до «Семерки», небо затянуло тучами — серого оттенка и не обещающими ничего определенного. Устраиваюсь за столиком у окна в секции для курящих и гляжу на вымощенную булыжником улицу. Я никогда не любила никого в той степени, что достаточна для того, чтобы ощутить травму предательства — даже Терри, но то, что сделал мне папа, оно воспринимается как вот это вот. Кажется, что мое тело прокрутило все ортодоксальные реакции — ревность, ненависть, гнев, горе, комплекс собственной неполноценности и все, что у меня остается, это нечто целиком и полностью новое и окончательное.
Мне просто пиздец. Меня это выжало.
Две невостребованные профессионалки шагают мимо окна стремительными скачкообразными шагами. Любительницы крэка в поисках счастья. Грязные спортивные костюмы и трупные физиономии. Одна из них вызывающе потягивает косой. Всем своим видом она заявляет о своей чудовищной, неестественной самоуверенности. Они притормаживают и искоса присматриваются, прижавшись лицом к стеклу, у них шустрый, хотя и остекленевший взгляд, зараженный миазмами улиц. Что бы они ни искали, здесь они этого не найдут, и они отползают прочь; ноги — кожа и кости, кошмарные в безжалостной трезвости дневного света. Молоденькая официантка из студенточек, вытирающая соседний столик, сконфуженно глядит на меня. Я отвечаю ей чем-то вроде улыбки, затем побыстрее отворачиваюсь, прежде чем она предпримет попытку завести со мной разговор. Студенточки. Пиздец как их ненавижу. То, что папа может вставлять свой член этим овцам, само по себе гадко, но тратить время и деньги, наши, ебать их, деньги, кормить их в нашем любимом семейном ресторане — это ни хуя не простительно. И еще хранить счета и салфетки, заляпанные помадой с поцелуев. Использованный коробок. Ебаный насрать — что за мысли мелькали у него в голове, когда он выпускал в них свою малафью? Как он ниибацца осмелился опошлить наши воспоминания вместе с какой-то безмозглой сукой, которая, скорее всего, сейчас валяется у себя в комнате вверх тормашками от счастья при мысли, что один из самых уважаемых профессоров Университета и во всей сфере криминологии выбрал ее. Какое превосходство ощущает она рядом со своими простодушными подругами, что именно она улеглись на ленте конвейера одноразовых пере-пихонов. Ой, папа — во ты гандон! И Мо, милая восхитительная, неукротимая Мо — какого хуя ты себе думала?
- Он и женщина, жившая у моря - Ольга Кедук - Контркультура / Русская классическая проза
- Дипендра - Андрей Бычков - Контркультура
- Сёма - Яна Грос - Контркультура / Русская классическая проза
- Мартовская ночь - Кирилл Арнольд - Контркультура / Русская классическая проза
- Возвращение - Дзиро Осараги - Контркультура
- Домой - Владимир Козлов - Контркультура
- Сахарный Кремль - Владимир Георгиевич Сорокин - Контркультура / Русская классическая проза
- Счастье - Софья Купряшина - Контркультура
- Как мальчик Бяка царствовал - Н. Е. Мальчитэ - Контркультура / Русская классическая проза
- Дочь якудзы. Шокирующая исповедь дочери гангстера - Сёко Тендо - Контркультура