Форма входа
Читем онлайн Свои и чужие - Иван Чигринов
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
Зазыба шёл на сход, держа в голове свой разговор с Касьяном Манько в Гонче, в Довгалевой бане, когда секретарь подпольного райкома советовал ему поразмыслить насчёт того, кого выбрать в Веремейках старостой. Тогда почему-то казалось, что принимать окончательное решение придётся не скоро, хватит ещё времени и вправду пораскинуть умом. Тем более что теперь Денис Евменович даже не сомневался, что выбор падёт первым делом на него. Веремейковцы, казалось Зазыбе, не захотят поставить над собой кого-нибудь другого. Хватит с них Браво-Животовского! Нельзя было не учитывать, что полицейский давно грозился передать Зазыбе «гражданские дела в деревне». Таким образом, с одной стороны, Зазыба внутренне сопротивлялся тому, что ожидало его впереди, с другой — как будто тешил себя, что веремейковцы и тут навряд ли захотят без него обойтись. Правда, последнее чувство все-таки было подспудным, возникло неосознанно.
На самом же деле все вышло вопреки Зазыбовым тревогам.
Гуфельд, который запомнил Зазыбу ещё с совещания «мужей доверия» в Бабиновичах и который грозил тогда разобраться, кто виноват, что крестьяне поделили посевы и колхозное имущество в Веремейках, не позволил даже обсуждать кандидатуру Зазыбы в деревенские старосты. Восседая на манер бывшего здешнего пана в своей таратайке, он вдруг насторожился и в ответ секанул по воздуху блестящим шомполом, когда услышал, что сначала кто-то в толпе крестьян, а потом и бургомистр Брындиков назвал Зазыбово имя. Брындиков тут же спохватился, растолковал веремейковцам: «Бывший заместитель председателя вашего колхоза имеет провинность перед немецкой властью, за которую ещё не понёс наказания».
«А что там у него за провинность? — выкрикнули из толпы. — В чем она, а то мы дак тута и не знаем про неё». Наконец услышали все веремейковцы, что нельзя было без позволения, на свой риск, распускать колхозы. Это неожиданное открытие не то что сбило с толку бывших колхозников, но заставило на минуту-другую призадуматься. Тогда комендант словно сжалился над ними. «Вы можете, — разрешил он, — выбрать его, вашего Зазыбу, если уж так хотите, заместителем волостного агронома в своей деревне». Словно уступая Гуфельду, Браво-Животовский предложил в старосты Романа Семочкина. Веремейковцы пожали плечами, однако на Романе все-таки вскорости и сошлись. Зато пошумели они да и немало, когда Гуфельд предложил в подмогу полицейскому создать самооборону. «Дело это новое, — говорил он через переводчика, — по крайней мере, в вашей практике. Кажется, и в старой России ничего подобного не создавали. Самооборона вводится в нашей волости раньше, чем где-либо. Это будет одна из новых форм массовой гражданской активности. Наше командование и наше гражданское руководство, которое отвечает за дальнейшее развитие края, выражают надежду, что вашему примеру быстро последуют все на завоёванной территории. Скажу прямо — дело это нужное, и в первую очередь для вас самих. Вы уже могли убедиться, что без самообороны невозможно мирным путём наладить новый порядок. Вспомните хотя бы сгоревший на вашем поле хлеб. А вот если бы в деревне до этого уже существовала самооборона, такого не случилось бы, потому что каждый обязан заботиться о своём имуществе и зорче приглядывать за окружающими».
И хотя охотников вступать в самооборону среди присутствующих на площади не нашлось, однако все мужики, кому не стукнуло шестидесяти, должны были записаться в помощники к Браво-Животовскому. Поспособствовали этому веремейковские женщины. И совсем не из ревности или зависти. Напротив, из чувства солидарности или, вернее, из чувства извечной перестраховки. Например, выкрикнул кто-то из толпы в самооборону Ивана Падерина, а Иванова жена, Гануся, тут же поторопилась, не долго думая, назвать Силку Хрупчика, даром что тот, считай, однорукий. Дальше — больше. По принципу — мол, раз мой дурень по твоей милости попал в список, так нехай тогда и твой будет там. Тем более что и выбирать особо было не из кого: мужчин в Веремейках можно было пересчитать по пальцам. Одного Андрея Марухина никто не назвал — то ли веремейковцы забыли о нем в соревновательном запале, то ли, может, уберегли.
Удивительно, но в Веремейках Адольф Карлович Гуфельд (коменданта теперь мало кто называл по фамилии, чаще — по имени-отчеству) почему-то не стал показываться в обычной своей роли — заботливого, справедливого отца-барина, который голубит за добрые дела одних и карает за дурные других. Наверно, его удовлетворила истовая «активность», с которой отнеслись веремейковцы к созданию в своей деревне органов новой власти. Ни во что иное вмешиваться он не захотел, если, конечно, не сделал вида, чтоне захотел. Соответственно ему действовал и бургомистр Брындиков. Ну а веремейковцам этого и надо было — только бы с глаз долой.
Расходились со схода шумно. Это Зазыба запомнил. «Вот так люди, мои односельчане, — беззлобно, но с некоторой долей горечи усмехался он в душе. — На сход собирались понурые, будто стадо в дождь, а со схода идут, как после пляски. Радуются небось, что обдурили всем гамузом немца. А ещё поглядеть надо, что из этого выйдет. Теперь уж, как и хотел того Браво-Животовский, все в деревне повязаны одной верёвочкой. Только неведомо, кто за неё дёргать будет…»
Как отнестись к избранию его заместителем волостного агронома, Зазыба, признаться, не мог взять в толк. Понимал только, что Гуфельд, разрешив крестьянам выбрать его, простил этим самым и провинность, за которую все грозился наказать, а может, просто отложил дело на потом, — не верилось, что тот во время деревенского схода забыл о своих угрозах. Как говорится, отпустил с богом домой тогда, после совещания «мужей доверия» в Бабиновичах, не стал задерживать и теперь. Ясное дело, за такой «забывчивостью» могла крыться хитрая политика, именно его, гуфельдовская. Но разобраться в ней Зазыбе ума недоставало, для этого надо было, самое малое, хоть кое-что знать о своём противнике, а не только о его чудачествах. Одно мог тогда ясно определить Зазыба — досады особой он не чувствовал, воспринял своё назначение на новую должность как неизбежное. Его согласие, даже если бы это и подлежало обсуждению, можно было объяснить просто: мол, так хотел когда-то и Касьян Манько, хоть и не заставлял.
Тем временем все упорней ходили слухи по правую и по левую сторону Беседи, что секретаря подпольного райкома партии, которому удалось спастись в Крутогорье, сбежать из здания бывшей городской гостиницы, а ныне полевой жандармерии, видели люди то на большаке за Белой Глиной, там, где в старые времена стояли терещенковская винокурня, то в лесу возле Паньковской Буды, то ещё в каком, не слишком потаённом месте. Зазыба с Захаром Довгалем ждали, что тот вскорости объявится и в Гонче. Но Касьян Манько почему-то не приходил. Не поступало от него и известий. Наконец настал день, когда Захар Довгаль сказал Зазыбе: «Ты, Денис, зря не бегай к нам в Гончу. А то ещё застудишься, бредя через реку, ведь не всякий раз на вашем берегу лодка бывает. Лучше я сам подскочу за тобой если что».
Зазыба послушался. Затаившись в своих Веремейках, стал ждать, пока хоть что-нибудь прояснится на нынешнем сумрачном небосклоне. Как заместителя волостного агронома его за все время ни разу не побеспокоили из Бабиновичей. «Видать, потому, — растолковал Денису Евменовичу при встрече Браво-Животовский, — что делать теперь, осенью, нечего. Погодим до весны, тогда уж. — И будно подкольнул: — В конце концов не надо было распускать своего колхоза, теперь бы вот и был при деле. Правда, в других деревнях сдают хлеб. Но нас комендант вроде освободил. Это уж я замолвил словечко. Дай, думаю, займусь благотворительностью ради веремейковцев. Когда-то оказывал им всякое добро-заступничество Зазыба, а теперь стану оказывать я. Может, таким образом и в доверие наконец войду у них». — «Ну, ну», — кивнул на это с усмешкой Зазыба. «Вот я и говорю коменданту, что в Веремейках рожь почти вся сгорела в Поддубище, а ячмень да пшеница… Словом, пока неизвестно ничего ни про ячмень, ни про пшеницу. В конце концов если и будем сдавать какое зерно, так ссыпать придётся тут, в деревне. Об этом я тоже договорился с Адольфом, чтобы не везти на край света. А вот мясо паши мужики да бабы пускай готовят.
С приближением морозов придётся кое-кому расстаться с телушками…» — «А почему к морозам? — спросил Зазыба. — Почему не теперь?» — «А ты сам у Адольфа спроси. Ты ведь тоже начальство в деревне». — «Какое там начальство!… Разве ж кому теперь втиснуться между тобой и Романом Семочкиным? Нет, я уже своё отходил в начальстве». — «Ну, а я в этом не виноват, — серьёзно, не обращая внимания на Зазыбове притворство, развёл руками Браво-Животовский. — Надо было самому свой интерес блюсти, был бы в деревне не уполномоченным по земле, а полным старостой». — «А может, что по земле, дак и лучше, — прикидывался дальше Зазыба. — Не будет после великих хлопот. Ну, свои пожурят трохи, да и… Кому-то за землёй тоже надо приглядывать». Браво-Животовский после этих Зазыбовых слов даже захохотал: «Бросал бы ты, Зазыба, свои фокусы. Все не веришь, что большевикам, как немцы говорят, капут? Или вид делаешь, что не веришь? На вот, читай!» — сказал и тут же достал из внутреннего кармана тёплого пальто на овчине потёртую газету, которая от частого разворачивания да передачи из рук в руки имела уже ветхий вид. Это была «Правда». Зазыба вспомнил, как обманулся однажды в Бабиновичах, приняв за настоящую «Правду» фашистскую подделку, которая печаталась где-то в Прибалтике, в Риге, что ли, поэтому теперь развернул эту на полную ширину, благо не было ветра на улице, всмотрелся во все странички. Эта была настоящая, выпущенная в Москве. Несмотря на потрёпанный вид, число выхода в свет значилось на ней совсем недавнее: 22 октября. Зазыбе довольно было убедиться, что в руках его не подделка немецкая, как глаза сразу нашли то, из-за чего Браво-Животовский собственно и решился показать газету, — «Постановление Государственного Совета Обороны», в котором говорилось: «Оборона столицы на рубеже, который находится в 100—120 километрах от Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии Жукову… С целью тылового обеспечения обороны Москвы и укрепления тыла войск, которые обороняют Москву, а также с целью предупреждения подрывной деятельности… Государственный Комитет Обороны постановил: 1) ввести с 20 октября 1941 года в городе Москве и в районах, прилегающих к городу, осадное положение». Значит, чёрные стрелы на немецких картах, которые до сих пор приводилось видеть веремейковцам, в том числе и Зазыбе, недаром доходили с северного направления до самого Солнечногорска. От железнодорожной станции Крюково которую немцы тоже нанесли на карты, до Ленинградского вокзала столицы оставалось всего сорок километров…
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Свои и чужие - Иван Чигринов бесплатно.
Похожие на Свои и чужие - Иван Чигринов книги
- Плач перепелки - Иван Чигринов - О войне
- Скаутский галстук - Олег Верещагин - О войне
- Зарницы красного лета - Михаил Семёнович Бубеннов - Биографии и Мемуары / О войне / Советская классическая проза
- Раненый город - Иван Днестрянский - О войне
- Том 4. Травой не порастет… ; Защищая жизнь… - Евгений Носов - О войне
- Летом сорок второго - Михаил Александрович Калашников - О войне / Шпионский детектив
- Хроника страшных дней. Трагедия Витебского гетто - Михаил Рывкин - О войне
- Записки разведчика - Василий Пипчук - О войне
- «Двухсотый» - Андрей Дышев - О войне
- В памяти и в сердце (Воспоминания фронтовика) - Анатолий Заботин - О войне
