Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Леня! – взмолилась Романова. Она вдруг вспомнила, как его зовут. – Леня, подумайте! Я клянусь вам, я никому не расскажу. И если хотите, я даже не подойду к вам больше.
Романова незаметно для себя перешла на вы. Это «вы» было как бы началом отчуждения. Они едва знакомы. А если надо – то и вовсе не знакомы.
– Вы посидите один, за столом, в автобусе. Обдумаете все хорошенько. А в последний день – решите. Захотите – уйдете. Или останетесь…
Романовой казалось: если она потянет время, она выиграет.
Если ребенок стоит на краю и есть несколько секунд, то можно, подкравшись сзади, схватить его за плечи и сдернуть с подоконника. Пусть он испугается и даже ушибется. Но будет жив.
– Леня. – Романова нашла его зрачки и через них стала стучаться в душу. – Леня… Пожалуйста…
– Ну хорошо, – сухо сказал Раскольников. Он не открыл дверь в свою душу и сказал это как бы из-за двери. – Хорошо… ВСЕ.
Романова выдохнула напряжение. Расслабилась. В ней все осело, как весенний снег.
Маша заказала мороженое с живыми ягодами.
Маленький оркестрик запел песню. Оркестрик состоял из двоих: мандолина и аккордеон.
Эта песня была известна в России. Но по-итальянски она звучала иначе, и чувствовалось, что итальянские слова гармонично сплетаются с мелодией, а русские – не гармонично.
Романова сидела в блаженном каком-то состоянии, как после родов, после боли и опасности. Внимала песне, и эта песня проникала в самые кости и отзывалась в них. Включился художник. Независимо от Романовой начинало работать воображение – она мысленно накидывала на холст: два музыканта с черными усами, треугольник мандолины, квадрат аккордеона, рты в форме буквы «о», страждущий профиль человека с крылом песчаных волос и две распростертых руки Романовой. Надо всем – руки, руки, руки…
Хорошо можно написать только то, что прошло через тебя. Прошло насквозь. Через сердце. Навылет.
– Боже мой… – с тоской сказала Романова. – Как я когда-нибудь это напишу…
– Все вы такие… эгоисты и сволочи, – неожиданно заключила Маша. – Все самое ценное бросаете в костер.
Романова догадалась: «вы» – это Антонио. Ее муж. Журналист. Не считается ни с чем во имя своей профессии. Все самое ценное – в костер. И Маша – в костер.
– Но мы же не для себя, – сказала Романова. – Мы жжем костер для людей. Чтобы грелись.
– Вот именно, что для себя. На других вам плевать.
Маша тоже недовольна жизнью, но скрывает от соотечественников. Никто не счастлив. И нигде.
– А до каких часов работают магазины? – спохватилась Романова.
Маша посмотрела на часы:
– У нас еще есть полчаса.
– Пойдешь с нами? – Романова обернулась к Раскольникову.
– Нет. Я не люблю магазины. Я вас здесь подожду.
– Мы быстро. Туда и обратно. А то я с твоими перемещениями без платья останусь.
Он промолчал.
«Обиделся, – подумала Романова. – И черт с тобой». Он вдруг надоел ей сильно и мгновенно, как головная боль. Захотелось встать и уйти, и купить новое шикарное платье, и зашагать в нем по Италии, как хозяйка жизни, а не раба любви. Жертва чужой авантюры…
Времени было мало, нервы издерганы, поэтому Маша и Романова спешили, нервничали, мерили, снимали, опять мерили и судорожно стаскивали через голову одно платье за другим. Лавочка была маленькая, примерочная тесная, и все кончилось тем, что купили дорогое платье – дороже, чем планировала Маша. От этого настроение у нее упало. И когда вышли из лавочки – обе молчали, переживая второй шок за сегодняшний день.
Своих денег у Маши не было, значит, она залезала в карман мужа и, значит, придется объясняться. Антонио – жаден до тошноты, и разборка займет неделю.
– Я в Москве отнесу деньги твоей маме, – сказала Романова.
Она шла в новом платье, почти таком же, как у хозяйки ресторана, а старое несла в пакете. Она хотела поразить Раскольникова. Он увидит ее в новом платье и скажет: «Я не собирался любить тебя, это не входило в план. Но я влюбился. И поэтому я остаюсь. Я остался только из-за тебя…»
Маша подумала с удовлетворением, что она не потеряла деньги, а как бы перераспределила капитал, сделала подарок своей маме. Она ведь должна помогать маме, живущей в социализме и дефиците, а попросту – в нищете. Но Антонио безразлично, куда уходят деньги – на подругу или на маму. Они УХОДЯТ от него и машут на прощание рукой.
– Как ты думаешь, он не сбежал? – заподозрила Романова.
– Да нет. Он струсит. Он трус.
– Почему? – удивилась Романова.
Сбежать в чужой стране – поступок почти героический.
– Если решил уйти, зачем тебе сказал? Зачем он на тебя это повесил?
– А зачем?
– Чтобы не тащить одному. Это – тяжесть. А вдвоем легче.
Маша помолчала, потом добавила:
– Все они эгоисты и сволочи.
Вышли на площадь. Раскольникова не было.
– Ушел, – сказала Романова. В ней все рухнуло.
– Он в гостинице, – убежденно возразила Маша. – Спать лег.
По площади летали голуби. Индусы продавали свою продукцию, которая была разложена прямо на асфальте: платья, бусы, фигурки из сандалового дерева.
Между людьми и платьями ходил наркоман, курил свою наркоманскую самокрутку, жадно затягиваясь. Он был в кожаном пальто, надетом на голое тело, длинноволосый блондин, отдаленно похожий на Раскольникова, но красивее. Крупнее. Просто красавец.
«А где его мама?» – подумала Романова. Все заблудшие люди казались ей детьми.
В середине площади странный парень в набедренной повязке выполнял йоговские упражнения, складываясь и разгибаясь, как гуттаперчевый мальчик. Глаза его смотрели странно, казалось, видели другое, чем все, – и Романова поняла, что он тоже под кайфом, под мощной дозой.
Возле собора спиной к стене сидели трое нищих: старушка, женщина и девочка. Бабушка, дочка и внучка. Три поколения.
– Пусть у нас тоталитарный режим, – сказала Романова. – Но нищие так не сидят и наркоманы не разгуливают.
– У нас есть ВСЕ, – сказала Маша. – И нищие. И наркоманы. И гении.
– Я вернусь в гостиницу, – решила Романова.
– Пойдем поужинаем, – предложила Маша. – От того, вернешься ты или нет, ничего не изменится.
Маша потратила большие деньги на платье. А теперь готова платить за ужин. Все равно разборка. Все равно терпеть. Семь бед – один ответ. Антонио дал ей много: себя в свои сорок лет, Италию, Рим. Точку на горе с серебряной зеленью шатра и терракотом черепицы. Но Антонио обладал талантом сунуть ложку дегтя в бочку меда, и уже не нужен тебе этот мед, воняющий дегтем. И что толку от этой бочки… Но Маша давно заметила – за все приходится платить. Как за платье. И чем больше получаешь, тем дороже плата.
Ресторанчик – шумный, тесный, стилизованный под кабачок. Люди сидели на простых лавках.
Маша подняла тарелку с рыбой к носу. Не опустила голову к столу, а подняла тарелку. Это почему-то запомнилось.
– Ты что нюхаешь? – удивилась Романова. – Не доверяешь?
– Просто так, – не ответила Маша.
Она не доверяла никому и ничему. На всякий случай.
Богданов сидел на своей кровати и рассматривал книгу, которую удалось купить сегодня, – Бердяев. Бердяев смотрел с обложки: черный берет, острая бородка и особое выражение лица, которого совершенно не бывает на современных лицах. Современные лица отражают все, что угодно, кроме покоя.
Вот еще одно современное лицо: Катя Романова. Ворвалась, как будто за ней гонятся сорок собак.
Катя смотрела на пустую кровать Раскольникова. На чемодан – он слегка выдвинут, именно так, как был оставлен. Значит, Раскольников не возвращался.
– Простите… А где Леня?
– А разве он не с вами? – простодушно удивился Богданов. – Я думал, что вы не расстаетесь…
– До свидания, – тускло попрощалась Катя.
У нее был такой вид, как будто собаки догнали ее и растерзали. Растащили по кускам. Романова поднялась в свой номер, на свой второй этаж. Сняла новое платье. Легла. Руки и ноги стали ледяные, видимо, сердце плохо толкало кровь.
Надя Костина укладывала чемодан. Завтра утром переезд в другой город. «Куда мы едем? – напряглась Романова. Заболела голова. – В Геную, кажется. А может, и не в Геную». Теперь уже все равно. Ее путешествие кончилось.
Русская зима. Крутая гора. Романова на детских санках съезжает с горы. Стремительное скольжение. Дух захватывает от восторга. И вдруг впереди явственно видит прорубь с зеленоватой водой. Санки несет прямо в прорубь. Ничего нельзя сделать. Сейчас она утонет. Осознание смерти за несколько секунд до смерти…
Зазвенел телефон. Романова спохватилась. Никакой проруби. Номер в отеле. Рим. Италия. Раскольников ушел.
– А… – сказала Романова в трубку.
– Катя, вы извините. – Узнала голос Руководителя. – Пропал Леня Минаев. Вы последняя, кто видел его…
Руководитель ждал, что она начнет говорить, но Романова молчала. Выжидала. Да. Последняя. И что с того?
– Вы не знаете, куда он пошел из гостиницы? Он вам ничего не говорил?
– Он говорил, что хочет купить пишущую машинку, – соврала Романова.
- Сказать – не сказать… (сборник) - Виктория Токарева - Русская современная проза
- Стрелец (сборник) - Виктория Токарева - Русская современная проза
- Наедине с собой (сборник) - Юрий Горюнов - Русская современная проза
- Свет на обочине (сборник) - Игорь Квятковский - Русская современная проза
- Собачья радость - Игорь Шабельников - Русская современная проза
- Человек – продукт эволюции?! Всё ли тут так однозначно?! - Артемий Низовцев - Русская современная проза
- Внутри клетки - Саша Чекалов - Русская современная проза
- Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов - Вячеслав Харченко - Русская современная проза
- Код 315 - Лидия Резник - Русская современная проза
- Разумное начало заложено в способности здраво мыслить. Мои штрихи… - Сергей Демьянов - Русская современная проза