Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вернулись работавшие на болоте дядя Петя и Анныч.
Марья рассказала Аннычу свой разговор с мужем.
— Суда не миновать, — сказал Анныч. — Мы вернем твое имущество. Хотя Канашевы и слышать не хотят о разводе. Ждут, одумаешься ты и к ним вернешься.
— Не будет этого, — сказала Марья, — лучше в омут головой.
Санька слушал, и огромная радость зацветала в душе.
Мужики усаживались у костра, готовясь к обеду. Девки уселись в свой круг. Резала хлеб Марья. Санька, поглядев искоса на лицо ее, румяное от труда, на сбившиеся косы, подумал: «Моложе девки стала!» Марья подняла глаза на Саньку. В омуте Марьиных глаз Санька почуял невысказанную отзывчивость.
Мимо костра снова прошел Вавила. Он стал в сторонке и слушал, кисло вытянув в сторону агронома сухонькое лицо.
— Словом, — говорил агроном, — в коренном улучшении у нас нуждаются многие земли. Таких земель насчитывается по нашему государству свыше семидесяти семи миллионов гектаров. Насколько велика эта площадь, можно понять из того, что она составляет приблизительно половину всей пашни Союза. Если бы удалось произвести коренное улучшение всей этой земли, то к каждой десятине пашни прибавилось бы еще полдесятины.
Вавила остреньким голоском проткнул тишину сборища:
— С сохой да бороной весь мир кормили, бывало.
Ему не возразили. Только отвернулись. А дедушка Севастьян тронул Вавилу за полукафтанье и сказал:
— Человек, брось бога гневить. Мы и при царе живали. Бывало, корова пестра да и та без хвоста. У тебя круглый год «Христос воскресе», а нам «Не рыдай мене, мати». Вот что бывало!
Он вытер глаза и поднял руку, дрожащую, как осиновый лист.
— Народ труждается, не трожь народ, надсадишь ему душу — грех тебе будет.
До заката пробыли на болоте.
Марья вылезла из топи на луговину. В кочках росла мелкая осока, вейник и пушица. Тут на компосте работали парни. Они накрест разрезали отточенными лопатами кочи, свивали их в виде треугольных ломтей. Ломти очищались от земли, которая лопатами развеивалась по лугу, тонкий же покров дерна сохранялся — кусками его при случае прикрывали обнаженные места почвы.
Из-под кочи парни доставали хорошо разложившийся торф, складывали его слоями вперемежку с золой, пока не вырастала на луговине высокая куча. Самый верх ее делался покатым, чтобы в крупные дожди вода скатывалась вниз. Множество таких куч улопачено было на кочкарнике — ряды их кончались у самой мельницы.
Марья торопливо отыскала у костра лопату. Шарипа подвела женскую ватагу к истоку канавы и отмерила пространство по сажени на каждую девичью душу. Девки, присев на корточки, начали раздирать руками дерно болотины. [Дерн, дерно — верхний слой почвы, густо заросший злаковыми растениями, который тщательно сохраняется и поддерживается на пастбищах, выгонах и лугах и, наоборот, удаляется с пашни.] В зияющих яминах, полных воды, доставали они пригоршнями куделю бурого торфяника и раскладывали вдоль канавы. [Кудель — волокнистая масса.]
День, напоенный сутолокой потливого труда, отцветал в пегих бликах июльского солнца. Но артельщики все еще корчевали пни на берегу, очищали от зарослей луга, валили кустарник. Утки и кулики суматошно вспархивали и перелетали с места на место. Люди смело разворачивали недра земли в этом заповеднике тишины. Пиголицы кружились над работниками с печальными криками. Все было поколеблено, встревожено. Зияющие черные канавы и копани прорезали болота. [Копань — выкопанная на месте с близким залеганием грунтовых вод яма, в которой вода держится все лето.]
Пока там артельщики взрывали болото, на бугре у села, с которого было обозримо все пространство вдоль реки, просвирня водрузила старинную икону «Подательницу ума». По преданию, икона эта избавляла обращающихся к ней от глупости. Икону водрузили на шестах и подняли высоко. Теперь перед нею просвирня выкрикивала просьбу про вразумление артельщиков. Она падала на колени, стукалась лбом о землю, истово крестилась. Это же делали и ее подруги-старухи.
— Вразуми их, матушка заступница, помрачился разум их, — взывала просвирня. — Вразуми их, наставь на путь истинный. Услышь, утешительница, плачь мой и слезы горькие узри. Словно смола горючая проедают они меня все дни. Лик земли, богом созданный, искажают, мошенники. И безмерно возгордились: полагаясь во всем на усилие рук человеческих. Умнее бога хотят стать. (Она пригрозила в сторону работающих.) Не гордитесь! (Голос ее напрягся и задрожал.) Сатана от гордости в преисподнюю уготовал. А царь Навуходоносор превыше себя никого быть не чаял, зато господом в вола был обращен. Фараон египетский за гордыню в море потоп... Вразуми их, господи, и помилуй. Не ведают бо, что творят.
Когда усталые люди проходили мимо этого сборища, просвирня принялась кропить их священной водой из кувшина веником. Брызги летели им в лицо. Поднялся смех. Он породил в просвирне приступ свирепой злобы.
Она подошла к Аннычу вплотную. Глаза ее горели безумным огнем, челюсть тряслась.
— И ты, старый дурак, будешь в огне гореть, в самом пекле. Ты коренной на селе заводчик всему дурному. (Она поднесла к нему медный крест.) Целуй! Очищайся от скверны! Припади к стопам господа. Он многомилостив. Он разбойника простил и блудницу.
Анныч отстранялся от нее:
— Уйди, старая: я коммунист с семнадцатого года.
Исступленные в темных впадинах глаза пронзили его:
— Ах, ты так?.. Так я на головы ваши призову новые скорби, голод, мор, войны, смуты.
— Давайте споем, — предложил Санька и затянул песню. Молодежь подхватила, заглушая выкрики просвирни.
Смело мы в бой пойдемЗа власть Советов,И как одни умремВ борьбе за это.
Глава седьмаяЕгор Канашев оставил жительство на селе и, запродав мелкую бакалею, перебрался в мельничную сторожку. На людях стал угрюмым. Около построек ходил все так же молодо, зорко поглядывая на гурты кирпича и леса. Плотникам постоянно напоминал:
— До покрова кончите — озолочу, в вине выкупаю.
Теперь ему прибавилась новая забота: река. Артельщики были заинтересованы в низком уровне воды, чтобы вытягивалась влага из болота. Канашев же добивался высокого уровня, чтобы мельница работала на все поставы. Началась открытая острая борьба, в которую втянулось все. село и волостные власти. Канашев завел псарню собак, сторожей с берданками. Слив плотины огородил колючей проволокой.
Немытовцы видели его редко. Он куда-то постоянно уезжал, делая строгие наказы сыну. Когда возвращался, находил одни упущения, выговаривал сыну брезгливо, с презрением:
— Облом ты, а не человек. Слякоть, вот кто ты. Человек все должен сделать, что он может, на своем куске земли.
Иван робко возражал:
— Не радует меня, тятя, вся эта канитель. Всю жизнь только оглядывайся, да изворачивайся.
Егор тряс бородой, сцепив зубы, бросал слова:
— Дурак! Счастье-то оно как здоровье, его не замечают, когда оно есть. Вот отец умрет, растранжиришь нажитое, тогда узнаешь, как отец был тебе дорог.
В последних числах июля люди приготовились к жатвенной страде, отточили серпы — рожь была сухая, трещала, как лучина. Однако нежданно-негаданно заладило ненастье, дорога разбухла, по земле поползли туманы. По реке ветром гнало воду мелким валом книзу, к плотине. Она плескалась через запруду, мутная и серая. С утра до ночи качались верхушками дерева — качались, роптали.
Ненастье отпугнуло плотников. На мельнице Канашевы жили одиноко и неприметно.
В окна сторожки хлестал дождь. Стекла заметно вздрагивали. Канашевы чаевничали в сумерках.
— Для кого я дела обламываю? — говорил Канашев мирно-ласково. — Для тебя! Мне одна утеха — сажень сырой земли. Сегодня жив, завтра нет. Одни добрые дела с собой возьмешь. Из земли создан и опять в землю изыдешь... Но живому благость труда дана и наказано богом — приобретай! Ибо зарытие таланта в землю есть глупость людская и худородие. А ты теперь в коренном соку. Ты — сила. Мне отец-покойник один чугун разбитый в надел дал, а гляди, сколь нажито. Это почему? Усердие приложено и смекалка. Мало бай, да много знай, понял?
— Каждый день одно и то же, тятя.
— Придет ли Марья жить?
— Не знаю.
— Пентюх вислоухий!
— Как не называй порося карасем, от этого он постнее не станет.
— Зацепки в жизни у тебя не вижу. Облокотиться нам с тобой не на что, поедом едят нас — «буржуазия», «паучье», а годок-другой пройдет — глядишь, волостное правление с поклоном к нам придет. О бедняке вопить бросят, падет взгляд на старательного крестьянина. Без старательного мужика ни одно государство жить не может. Мы — столбы. Столбы крепки — легко сидеть любой власти. Вгрызайся, Иван, в дело. А ты только водку жрешь. Все стороной от настоящих дел идешь. На сходках тебя не слыхать, против бога не перечишь.
- Брянские зорянки - Николай Егорович Бораненков - Советская классическая проза / Юмористическая проза
- Лога - Алексей Бондин - Советская классическая проза
- Москва – Петушки - Венедикт Ерофеев - Советская классическая проза
- Конец большого дома - Григорий Ходжер - Советская классическая проза
- Это случилось у моря - Станислав Мелешин - Советская классическая проза
- Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 1 - Николай Корнеевич Чуковский - О войне / Советская классическая проза
- Прииск в тайге - Анатолий Дементьев - Советская классическая проза
- Энергия заблуждения. Книга о сюжете - Виктор Шкловский - Советская классическая проза
- Сироты квартала Бельвилль - Анна Кальма - Советская классическая проза
- Ночные смены - Николай Вагнер - Советская классическая проза