Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В заклятиях надо обращаться к белому Латырь-камню, на котором сидит царица Ирода-царя Соломин, и у той Соломин страшные помощницы: Огнея, Гиетея, Гнобея, Ломея, Трясуха, Дрожуха… Соломин — воплощение зла, она голову Иоанна Крестителя потребовала за свои пляски, но Соломия и воплощение страсти, а значит, силы. Заклинание призывало Соломию в помощницы, чтоб разбить Латырь-камень и этим снять заклятие с Родиона. Чтоб понял он, что клад его — не деньги, а она, Клеопатра Козловская, что сидит и ждет его с утра до вечера.
Произносить заклинание следовало в полночь и при этом колоть острым ножом кислое яблоко в самую сердцевину. Полночи Клеопатра не боялась. Она пойдет в баньку, распустит волосы — без распущенных волос заклятия не произносятся, здесь все понятно. Яблоко в саду она сорвала для верности мелкое, пока яблочный Спас не наступил, они все незрелые, но мелкое кислее. Яблоко она спрятала за пазуху, и весь день оно жгло, как схороненный у сердца уголек.
Еле дождалась ночи, в баню побежала босиком; хоть и не говорилось ничего о том в бумаге, но ей казалось — так надежнее, надо совсем опроститься, так будешь ближе к колдовским силам.
Чистые доски баньки исходили дневным теплом. В аккуратно прорубленное оконце совсем по-домашнему, по-деревенски светил месяц. Клеопатра расстелила на лавке бумагу, придавив концы ее камнями, бумага все норовила свернуться, как пружина, словно не желала никому открывать своей тайны. Дальше пошло еще хуже: свеча падала, огниво не желало выбивать искру. Наконец вспыхнул крохотный огонек. Медлить более было нельзя. Уж не пропустила ли она заветный миг? Когда уходила из гостиной, часы показывали без семи минут полночь. Кто теперь сочтет потраченные на зажигание свечи минуты? Клеопатра глубоко вздохнула, словно собиралась нырнуть, быстро перекрестилась: «Господи, благослови!», схватила яблоко и вонзила в него нож.
«На море на окияне, на острове Буяне стоит бел Латырь-камень…» Как часто, призывая в помощь темные силы и совершая явно недозволенное, мы ждем благословения свыше. Так и Клеопатра, святая простота, тоже не подумала об этом кощунственном противоречии в знобкую полночь. Она спасала любовь. Какой был способ под рукой, таким и спасала.
Имя «Соломия» произнеслось легко, Клеопатра и не ожидала, что оно само, скользкой рыбиной, выскочит наружу, и все ее помощницы посыпались, как горох из дырявого мешка. А потом стало страшно. Мерзкая баба Дрожуха овладела ею полностью. Слова заклятия завораживали. Они заполняли баньку, как дым, какие-то мерзкие тени, словно крысы, шныряли по углам. «…распили сей Латырь-камень и вынь из него огнь палящий и гудящий, и зажги смолевые пучки, и прикажи идти со всеми огнями, со всеми пучками к рабу в ясны очи, в черны брови, в буйную голову, в белое тело, в ретивое сердце, в черную печень, и во все семьдесят жил, и во все семьдесят суставов, в ручное, в головное, в становое и подколенное…»
Буквы плясали перед глазами, отдельные фразы надо было повторять по три раза. Клеопатра не понимала некоторых слов, но чувствовала всей душой их темное напряжение. Ей думалось — важна страстность, а потому и ножом надо колоть со всей яростью. Трудно одновременно читать и колоть, махонькое яблоко давно раскрошилось. Нож вонзался уже не в яблоко, а в ладонь Клеопатры, и она, не чувствуя боли, опять и опять резала свои окровавленные пальцы.
«…И чтоб тело болело и тлело… и чтоб болело и тлело». В углу за лавкой среди кадок и корыт притаилась злобная Ломея, пальцы у нее суставчатые, как у скелета, и она ими щелкает препротивно, а та карлица с бородавкой — не иначе как Гнобея… «И чтоб плакал раб и рыдал он, и охал бы, и стенал, и печалился обо мне, рабе, во всякий час, во всякую минуту, на нове и молодое месяце, век по веку…»
Пламя свечи заколебалось, тень от фигуры Клеопатры поползла вбок, и ей показалось, что это не тень, а сама Соломия-тать, прекрасная колдунья с распущенными волосами, с занесенным в руке ножом рвет на части живую человеческую плоть. С тени ножа на стене она перевела взгляд на свои руки и вскрикнула брезгливо. Дальше у нее была одна забота: не одуреть от страха и не грохнуться в обморок в этом заколдованном, черном месте. С криком бросила она нож и, вздев вверх окровавленные руки, бросилась в сад. Ноги понесли ее не к дому, а в конюшню, где стояли бочки с дождевой водой, — омыть пальцы, омыть лицо, смыть с тела липкую кровь, слизь и прочую гадость.
В горенку свою она явилась под утро, но спать не могла — молилась. В этот же день к вечеру в дом на Васильевском явился с визитом Родион Люберов.
2
Когда лакей объявил о приходе Люберова, семья садилась ужинать. Вроде бы не вовремя, визиты в соответствии с новой модой полагалось делать днем, но Варвара Петровна с легкостью пренебрегла условностями.
— Проси, прямо к столу проси.
Клеопатра переменилась в лице, так и обмерла, но никто этого не заметил, все взгляды были обращены на дверь. Матвей не выдержал, сорвался с места и, приговаривая: «Сподобился друг Родион, выкинул дурь из головы…», пошел встречать гостя и вскоре ввел его в столовую. Увидя накрытый стол, Родион смутился, попятился к двери, но Матвей цепко держал его за плечо. Все улыбались, хозяйка громко выражала свою радость, обе приживалки квохтали что-то ей в тон. Клеопатра робко кивнула, не поднимая глаз.
— Присаживайтесь, Родион Андреевич. Правильно ли я назвала вас? А мы вас давно ждем. Я и Матвея спрашивала, что не ведешь приятеля в дом? Позабавил бы нас разговором. Вы ведь, говорят, в высоких сферах вращаетесь?
«Врагу не пожелаю такой высоты», — подумал Родион, но произнес нужные слова, расшаркался и сел за стол напротив Клеопатры.
Видно было, что гость не склонен вести светский разговор, более того, не в силах. Варвара Петровна приписала это смущению и не закрывала рта во время всей трапезы.
— Кушанья у нас скромные, гостей не ждали, но свинина свежайшая, вчера из деревни прислали. Вот утя жареная и пирог с телом живой рыбы. Елисейка, дай барину утицу. Вы какой кусочек больше любите — ножку или грудинку?
Родион благодарил, кивал, улыбался, а сам не мог отвести взгляда от рук Клеопатры. Правой она держала вилку и неловко ковыряла мясо, а левую, неестественно распухшую и облаченную в серую перчатку, прятала под столом, и только иногда подвигала ею тарелку, которая норовила уехать вбок. Варвара Петровна заметила взгляд Родиона и тут же объяснила неуклюжие действия племянницы.
— Ночью форточку открывала, да, видно, замочек заел, она, бедная, стекло и разбила. Весь подоконник стеклом был засыпан, а рука — сплошные раны.
— Больно было? — участливо спросил Родион.
Клеопатра дернула головой, выражая отрицание, и опять уткнулась в тарелку.
— Бальзама целую банку извели. Ничего, Клеопатра, до свадьбы заживет.
Матвей слушал разглагольствования тетушки, наблюдал за смущенной сестрой, а сам думал, что заставило Родиона вот так с бухты-барахты нанести визит. Наконец ужин кончился. Хозяйка пригласила всех в гостиную: «Сейчас кофий подадут…»
— Ты мне нужен, — успел шепнуть Родион, и Матвей сразу откликнулся.
— Я, тетенька, кофий на ночь не пью. Излишне бодрит, знаете. А Родион так и в рот его не берет. Мы в сад пойдем. Погода, право, отличная.
— Я сама этот кофий терпеть не могу, — согласилась Варвара Петровна. — Горький он, а уж дорогой! Для гостей только и держим. В сад пойдете, Клепушку с собой возьмите.
Матвей тут же воспротивился настойчивой просьбе тетки, но Родион сказал, что будет счастлив присутствием княжны Клеопатры, вот только прохладно… и еще могут быть комары… и еще роса…
— Я пойду с вами, — согласно прошептала Клеопатра.
Пока горничная ходила за мантильей, Матвей и Родион обменялись в дверях быстрыми репликами.
— Что случилось?
— Я видел… — Названную Родионом фамилию девушка не разобрала.
По кленовой аллее шли быстро, словно торопились к назначенному сроку, Клеопатра еле поспевала за ними. От быстрой ходьбы заболела рука, и она спрятала ее под мантилью, как больного ребенка. Около скамейки под кленом оба остановились, и сразу, на одном дыхании, Родион выпалил фразу, будто сбросил с плеч вязанку дров:
— Я видел Шамбера в манеже. Он разговаривал с Бироном.
Смысл дальнейшего разговора остался для Клеопатры непонятным. Матвей спрашивал, Родион отвечал, оба горячились. Какое дело брату до всесильного фаворита государыни, который разговаривает с каким-то там французом? Они беседовали о пропавших деньгах. Мир обезумел, все говорят о золоте. Звонкой монетой готовы мерить чувства, здоровье, виды на будущее, золото — цена Матвеева страха, ясно, что он напуган. А может, удивлен? Оказывается, неведомый француз назвал в разговоре с Бироном его имя. Нет, напуган, конечно, если Родион повторяет на все лады: «Ты должен уехать… я не знаю куда, но немедленно…»
- Прекрасная посланница - Нина Соротокина - Историческая проза
- Травницкая хроника. Мост на Дрине - Иво Андрич - Историческая проза
- Лето Господне - Иван Шмелев - Историческая проза
- Хроника одного полка. 1915 год - Евгений Анташкевич - Историческая проза
- Бирон - Роман Антропов - Историческая проза
- Пращуры русичей - Сергей Жоголь - Историческая проза
- Перекоп ушел на Юг - Василий Кучерявенко - Историческая проза
- Мальчик в полосатой пижаме - Джон Бойн - Историческая проза
- Перед разгромом - Н. Северин - Историческая проза
- В поисках истины - Н. Северин - Историческая проза