– Извините, советскому начальнику положено, – разведя руками, картинно шутил Юрий Львович. – Скажите спасибо, что Маркс без Энгельса… Я его подарил другому начальнику…

Тася читала этот роман в Москве и вспоминала клокочущий Терек. В минуты, когда хотелось отвлечься от грустных мыслей, она шла к этой реке, надеясь, что вода унесет ее плохое настроение, душевную боль. И Терек помогал ей в этом, но не всегда, и казалось, что он тоже стал рабоче-крестьянским, даже более бурным и опасным, чем прежде. Ей не хотелось далее читать «Столовую гору». Она делает это через силу. Слезкин неумолим к Мише. Новое обвинение – роман не о дезертирстве героя из Доброволии, а о чем-то противоположном: «Потом вспоминает о рукописи, оставленной на столе, берет ее, снова прислушивается и прячет за портрет Карла Маркса». Еще одно усилие, и Тася наталкивается на частицу правды, хотя и тут Миша описывается карикатурно и физиологически неприятно, но так было: «Алексей Васильевич снимает рубашку и по привычке осматривает ее. Он делает это каждый вечер – из страха, животного страха перед вшами, которые мучили его не один месяц. В эти минуты он чувствует к себе омерзение и жалость, в полной мере ощущает свое бессилие». Возможно, так и было с Мишей, переболевшим возвратным тифом, так поступали многие владикавказцы, боясь не менее пули смертельных насекомых. И затем возникает кусочек правды: «Потом он тушит свет и перебирается к жене на узкую кровать». После уплотнения «буржуйского» населения у Михаила не было письменного стола, и еле-еле в их комнатенке умещалась узкая казарменная походная кровать, рассчитанная на одного юнкера.

Тася боготворила Юрия Львовича как писателя, тонко понимавшего женскую душу, либерально и сочувственно относящегося к людям обыкновенным, живущим просто, спокойно и без претензий на большее, чем им отпущено судьбою, а Михаил, видимо, резко отличается от них неуемностью в творчестве, широтой взглядов, вызывающих неприязнь обывателя – любимого героя Слезкина. Тася поражена тем, что Юрий Львович, наделенный талантом юмориста, не может быть равнодушным к коллеге, обладающему иронией не в меньшей мере, чем он. Слезкин высмеивает и это его качество: «В мирное время с десяти утра весь город был на ногах, на Треке играла музыка, в клубе стучали тарелки, на берегу Терека целовались влюбленные пары. А теперь город предоставлен луне, ночи и самому себе. Только Терек никак не может успокоиться, ничто не научит его быть менее болтливым. И потому Алексей Васильевич не любит его. Он раздражает, как надоедливый, непрошеный собеседник. У него нет тайны, он весь нараспашку. Положительно, в стране, где течет такая река, народ не может быть умен. Хе-хе, пожалуй, эта мысль не лишена остроты. Об этом не мешает подумать в свое время».

Тася уже не смущается подобным пассажам Слезкина. Они глупы. Ее раздражает другое, что известную реку большевики хотят сделать едва ли не символом революции и собираются провести Съезд народов Терека, шагающих к светлой дали коммунизма. Может, они думают, что это движение ускорит быстро и бурно текущая река, а она по-прежнему ведет свои шумные разговоры с природой, поскольку является ее частью, а не теоретическим подразделением или даже своеобразным речным штабом революции.

И наконец Тася встречает в книге мысли, свойственные ей, Мише и одному из героев романа, бывшему главному редактору белогвардейской газеты – по-видимому, самому Слезкину или Покровскому. Мысли разные, неоднородные, но местами похожие на доводы Таси, особенно в самом начале рассуждений героя: «Вы юморист, дорогой мой, но позвольте узнать, что бы я стал делать за границей? Гранить мостовую Парижа, Лондона или Берлина, курить сигары, витийствовать в кафе, разносить бабьи сплетни или писать пифийские стихи в русских газетах? Политика меня не интересует, как идейная борьба, – это юбка, которую надевают для того, чтобы каждый любовник думал, что он ее первый снимает… Я хорошо знаю цену всем этим идеям, общественным мнениям, благородным порывам… Составлять новую армию для похода на Россию? Занятно. Но дело в том, что я хорошо знаю, чем может закончиться такая история. Скучнейшей чепухой, родной мой!»

В этом месте Тася ощутила знакомого ей по вечеринкам, остроумного, глубокого писателя, сумевшего написать повесть «Козел в огороде», которая сделала бы честь многим писателям. Тем более детство Юрия Львовича прошло во Франции, куда уехала его мать. И не случайно парадоксальным оказывается заключительная часть монолога бывшего редактора белогвардейской газеты, все-таки Покровского, вернувшегося на родину с авантюрной идеей – продать большевикам типографию: «Я иду ва-банк. Уверяю вас, только в России сейчас можно жить. Только в ЭРЭСЭФЭСЭР. Здесь один день не похож на другой, сегодня не знаешь, что будет завтра, и если тебя не расстреляют, то у тебя все шансы расстреливать самому. Не так ли?»

Тася ощутила в этом выводе грустную суть современной жизни, в которой даже седой от пенистой воды Терек объявлялся большевистским. Вместо того чтобы на своих берегах принимать загорающих людей и целующиеся влюбленные пары, он вынужден на своих волнах нести брошенные в реку трупы. Во Владикавказе было известно, что ревкомовец Ной Буачидзе около двух часов разговаривал с Лениным по телефону на железнодорожном вокзале, но даже близость с таким лидером революции, как Ленин, не спасла его от пули, когда он попытался помирить ингушей и казаков. Разве Терек сделал людей фанатиками разных идей и лютыми врагами? Виною тому революционное буйство, разразившееся на его берегах. И повсюду, по всей стране.

Газета «Донские ведомости», издававшаяся в Новочеркасске, еще 1 сентября 1919 года писала: «Советская власть – власть рабочих». Этот революционный выкрик бросается всегда в начале и в конце каждой из речей Ленина и Троцкого, произносимых на заводах и фабриках еженедельно каждую пятницу. В одну из таких пятниц как результат речи Ленин получил две пули в спину. Всюду, где совдепы налагали свою кровавую руку, везде рабочие, обольщенные сперва безграничной демагогией и призраком несуществующей власти, когда из-за этого призрака впоследствии весьма реально выглядывали дула пулеметов и орудий карательных китайско-совдеповских отрядов, прозревают, видя всю пагубность, всю гибельность «советского строительства». До войны Донецкий бассейн давал три четверти угля, добываемого в России. Оставив шахтеров без работы, совдепы бросили на произвол судьбы подвоз продовольствия на рудники. Продармейцы, забрав весь хлеб Украины по твердым ценам, отправили его не в голодающий шахтерский бассейн, а в Москву. Мало того – рабочим не платили деньги. Бассейн разрушен и разграблен, а поздно прозревшие рабочие, не получив и последнего куска хлеба, разбежались под выстрелами пулеметов».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});

1 ... 45 46 47 48 49 50 51 52 53 ... 139

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Михаил Булгаков. Три женщины Мастера - Варлен Стронгин бесплатно.

Похожие на Михаил Булгаков. Три женщины Мастера - Варлен Стронгин книги

Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь - Варлен Стронгин - Биографии и Мемуары
Письма последних лет - Лев Успенский - Биографии и Мемуары
Оно того стоило. Моя настоящая и невероятная история. Часть II. Любовь - Беата Ардеева - Биографии и Мемуары
Белые призраки Арктики - Валентин Аккуратов - Биографии и Мемуары
У стен недвижного Китая - Дмитрий Янчевецкий - Биографии и Мемуары
Олег Борисов. Отзвучья земного - Алла Борисова - Биографии и Мемуары
Былое и выдумки - Юлия Винер - Биографии и Мемуары
Прощание с иллюзиями: Моя Америка. Лимб. Отец народов - Владимир Познер - Биографии и Мемуары
Большая Медведица - Олег Иконников - Биографии и Мемуары
Мемуары «Красного герцога» - Арман Жан дю Плесси Ришелье - Биографии и Мемуары

Оставить комментарий