Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- В том-то и вся срамота! В обряде крещения, как всякому попу ведомо, возглашает иерей: "Да не снидет со крещающимся, молимся Тебе, Господи, и дух лукавый, помрачение помыслов и мятеж мыслей наводяй".
- Так, так, - подтвердил Митрофан.
- А Никита кричит, подай ему беса!
- Не разумею сего, владыко, - покачал головою Митрофан.
- Никита так сие место читает: "Молимся Тебе, Господи, и дух лукавый", якобы и к "духу лукавому", к "бесу", относится сие моление. Теперь вразумительно?
- Нет, владыко, не вразумительно, - смиренно отвечал Митрофан.
Воронежский святитель не знал церковнославянской грамматики и потому не мог отличить именительного падежа "дух" от звательного: если бы слово "молимся" относилось и к "Господу" и к "духу лукавому" также, то тогда следовало бы говорить: "молимся Тебе, Господи, и душе лукавый". Этого грамматического правила воронежский святитель, к сожалению, не знал. Тогда Стефан Яворский, учившийся богословию и риторике, а следовательно, и языкам в Киево-Могилевской коллегии, и объяснил Митрофану это простое правило:
- Если бы, по толкованию Никиты Пустосвята, следовало и Господа, и духа лукавого призывать и молить при крещении, тогда подобало бы тако возглашать: "Молимся Тебе, Господи, и душе лукавый"... Вот посему Никита и требует молиться и бесу, а его якобы в новоисправленных книгах хотя оставили на месте, а не велят ему молиться.
- Теперь для меня сие стало вразумительно, - сказал Митрофан.
- У сего-то Епифания и Симеон Полоцкий сосал млеко духовное и, по кончине его, выдавал за свое молочко, но токмо оное было "снятое", улыбнулся Стефан Яворский.
- Как, владыко, "снятое"? - удивился Митрофан. - Я творения Полоцкого: и "Жезл Православия" и "Новую Скрижаль" чел не единожды и видел в них млеко доброе, а не "снятое".
- Что у него доброе, то от Епифания, а свое молочко - жидковато... Вот хотя бы препирание сего Симеона с попом Лазарем о "палате".
- Сие я, владыко, каюсь, запамятовал, - смиренно признался воронежский святитель, - стар и немощен, потому и память мне изменяет.
- Как же! Лазарь безлепично корил церковников за то, что на ектениях возглашают: "О всей палате и воинстве"... Это-де молятся о каких-то "каменных палатах"... Сие-де зазорно - молиться о камне, о кирпиче.
- Так, так... теперь припоминаю, - сказал Митрофан.
- Так и сие претолкование Симеон похитил у Епифания, - настаивал рязанский митрополит. - Сего-то ради и в зримом нами ныне надгробии Епифания сказано, что был он "претолковник изящных священных писаний" и что "труды" его были "тщанно-мудрословные в претолкованиях".
Поклонившись в последний раз гробу ученого, святители возвратились в свои подворья и в тот же день выехали из Москвы: Стефан Яворский в Рязань, а Митрофан - в Воронеж.
Они потому поспешили оставить Москву, что им не хотелось присутствовать при архиерейском расследовании дела тамбовского епископа Игнатия и кригописца Григория Талицкого. Страшное это было дело!
6
Дело Талицкого росло подобно снежной лавине.
Игнатий-епископ все еще сидел в патриаршем дворе "за приставы", а в Преображенском приказе работали дыба и кнут.
После похорон Адриана архиереи опять собрались в патриаршей Крестовой палате и велели привести Талицкого и Игнатия.
После возглашения первоприсутствующим архиереем обычного "во имя Отца и Сына и Святаго Духа" первоприсутствующий, напомнив Игнатию его показание, что Талицкий просил его провести в народ весть об антихристе через патриарха, приказал допрашиваемому продолжать свое показание.
- Когда Григорий посоветовал мне возвестить о том святейшему патриарху, - тихо заговорил Игнатий, - и я ему, Григорию, сказал: я-де один, что мне делать? И про книгу "О пришествии в мир антихриста и падении Вавилона, в которой написана на великого государя хула с поношением на словах, он, Григорий, мне говорил...
Видя, что первоприсутствующий не останавливает его при слове "Григорий", как останавливал патриарх, и не велит говорить "Гришка", Игнатий понял, что судии относятся к нему милостивее патриарха.
И он продолжал смелее:
- И после взятья тех тетратей я с иконником Ивашком Савиным прислал к нему, Григорию, за те численные тетрати денег пять рублев, а перед поездом моим в Тамбов за день он, Григорий, принес ко мне на Казанское подворье написанные тетрати и отдал мне, а приняв тетрати, я дал ему, Григорию, за те тетрати денег два рубля.
В это время патриарший дьяк, в стороне записывающий показания подсудимых, встав с места и поднеся исписанные столбцы к первоприсутствующему, что-то тихонько ему шепнул. Тот, взглянув на столбцы и возвращая их дьяку, сказал:
- Блажени милостивии...
Дьяк поклонился и опять сел на свое место.
Игнатий понял недосказанное и продолжал:
- А преж сего в очной ставке Григорий сказал, как-де те тетрати он, Григорий, ко мне принес и, показав, те тетрати передо мною чел, и рассуждения у меня просил, и я, слушав тех тетратей, плакал и, приняв у него те тетрати, поцеловал.
Дьяк глянул на Талицкого, и тот утвердительно кивнул головой.
Дьяк что-то отметил на столбце.
Игнатий продолжал:
- Подлинно, те тетрати я слушал, а плакал ли и, приняв их, поцеловал-ли, того не упомню.
Талицкий опять кивнул дьяку. Игнатий это заметил и, став вполоборота к Талицкому, сказал:
- Он, Талицкий, тетрати "О пришествии в мир антихриста" и "Врата" хотел, пришед в Суздаль, дать и суздальскому митрополиту. - И, обратясь к первоприсутствующему, добавил: - А в Суздаль он, Григорий, ходил ли и те тетрати дал ли, про то я не ведаю, ведает про то он, Григорий.
Теперь все обратились к Талицкому. Он смело выступил вперед.
- В Суздаль к митрополиту Илариону для рассуждения тех тетратей я точно хотел идти, - сказал он, - да не ходил, затем что в дороге питаться мне было нечем, денег не было, просил я денег у тамбовского епископа, да он не дал, и своих тетратей к митрополиту я не посылал. А знаком мне тот митрополит потому, что я напред сего продал ему книгу "Великое Зерцало".
Он замолчал и, звякнув кандалами, гордо отошел в сторону.
- И ты, Григорий Талицкий, утверждаешь на всем том, что сказал? спросил первоприсутствующий.
- Утверждаюсь! И на костре возвещу народу, что настали последние времена и что на Москве...
Но пристав силою зажал рот фанатику.
- Отвести его в Преображенский, - сказал первоприсутствующий.
Талицкого увели; но с порога он успел крикнуть:
- Не потеряй венца ангельского, Игнатий. Он ждет нас на небесах, а здесь...
Голос его еще звучал за дверями, но слов не было слышно.
Тогда первоприсутствующий обратился к Игнатию.
- Игнатий, епискуп тамбовский, утверждаешься ли ты на всем том, что показал здесь?
- Утверждаюсь, в трикраты утверждаюсь.
- Иди с миром, - сказал первоприсутствующий.
Увели и Игнатия.
Архиереи переглянулись.
- Вина его велика... но... блажени милующие, - тихо сказал один из них и взглянул на первоприсутствующего.
- Лишению архиерейского сана повинен, - проговорил последний.
- И лишению монашеского чина, - добавили другие.
- Обнажению ангельского лика, но не смерти, - заключил первоприсутствующий.
Прошло несколько дней.
Мы в Преображенском приказе, в застенке.
Перед князь-кесарем Ромодановским и перед заплечными мастерами стоит епископ Игнатий...
Но он уже не епископ и не Игнатий...
Он - Ивашка Шалгин, и не в епископской рясе и не в клобуке, а совсем голый и с бритою головой.
- Стоишь на своем, Ивашка? - спрашивает его князь-кесарь.
- Стою.
Ромодановский глянул на палачей.
- Действуйте... да чисто чтоб!
Палачи моментально схватили бывшего архиерея, скрутили и подняли на дыбу.
Послышался страшный стон, и плечевые суставы рук выскочили из своих мест.
Мученик лишился сознания.
- Жидок архиерей, - презрительно кинул князь-кесарь приказному, записывающему "застенное действо". - Снять с дыбы!
Несчастного сняли и положили на рогожу. Он казался мертвым.
- Вправить руки в плечевые вертлюги, - приказал Ромодановский.
При ужасающем крике очнувшегося страдальца палачи, опытные хирурги, вправили то, что вывихнула дыба.
Страдалец опять был в обмороке.
- Отлить водой! Оклемает.
Стали несчастному лить воду на лицо, на голову, против сердца.
Когда, немного погодя, он несколько пришел в себя и открыл глаза, Ромодановский сказал палачам:
- Подбодрите владыку "теплотой".
Тогда "заплечные мастера" силою открыли рот и влили в него целую косушку водки.
- Разрешение вина и елея... - злорадствовал князь-кесарь.
Водка быстро подействовала на ослабевший организм расстриженного архиерея, и он привстал на рогоже.
- Сможешь теперь говорить? - спросил Ромодановский.
- Смогу, - был ответ.
- Говори, да токмо сущую правду, а то "копчению" предам.
...Что означало в древней судебной терминологии слово "копчение", неизвестно: может быть, это и было сожжение на костре, которому был подвергнут в Пустозерске знаменитый протопоп Аввакум, самый энергичный и неустрашимый расколоучитель.
- История России. Смутное время Московского государства. Окончание истории России при первой династии. Начало XVII века. - Дмитрий Иванович Иловайский - История
- Беседы о русской культуре - Юрий Михайлович Лотман - История / Культурология / Литературоведение
- Почетный академик Сталин и академик Марр - Борис Илизаров - История
- Добрые русские люди. От Ивана III до Константина Крылова. Исторические портреты деятелей русской истории и культуры - Егор Станиславович Холмогоров - Биографии и Мемуары / История / Публицистика
- Мятеж Реформации. Москва – ветхозаветный Иерусалим. Кто такой царь Соломон? - Анатолий Фоменко - История
- Мир истории : Россия в XVII столетии - Виктор Иванович Буганов - История / Прочая научная литература
- Накануне 22 июня 1941 года. Документальные очерки - Олег Вишлёв - История
- Мифы и факты русской истории. От лихолетья Смуты до империи Петра - Кирилл Резников - История
- СКИФИЙСКАЯ ИСТОРИЯ - ЛЫЗЛОВ ИВАНОВИЧ - История
- Дневники императора Николая II: Том II, 1905-1917 - Николай II - История