кажутся довольно сложными.
– Этого я не могу отрицать.
Мы добираемся до той части круговой тропы, которая проходит вдоль изрезанного побережья. Отсюда открывается прекрасный вид, и я удивляюсь, почему так редко выбираюсь куда-нибудь, ведь из Оксфорда можно легко доехать до подобных мест.
– Что чувствует твое разбитое сердце? – слышу я свой вопрос, хотя меня это не касается и не должно интересовать.
Брин смотрит на море. Небо чистое, и на горизонте вырисовывается побережье Южного Уэльса.
– Оно не разбитое.
– Замороженное? Окаменелое?
Я не должна шутить по этому поводу – в конце концов, я знаю, как сильно он переживает, что бы там у него ни случилось.
– Скорее, чуть не лопнувшее от разочарования. Если выражаться поэтично. – Брин фыркает. – Раньше я не верил, что кто-то из ближайшего окружения способен так тебя ранить, как Мэй меня.
– Конечно, у меня была другая ситуация, но я так же думала про своего отца.
– Не такая уж и другая. Просто, надеюсь, с лучшим исходом. И как у тебя дела с этим?
– Пока не очень понимаю. Мы хотим на днях еще раз встретиться. Но я боюсь проявить слабость и снова начать чего-то от него ожидать.
Навстречу нам идет пожилая дама с биглем, и мы ее пропускаем.
– Не вижу здесь ничего общего со слабостью, – пройдя несколько метров, Брин возобновляет разговор. – Твое желание полностью прекратить с ним общение я считаю более слабым. Надеюсь, мне позволено так сказать, потому что я сам тот еще блокировщик контактов.
Сразу после этих слов я использую возможность вернуться к его истории.
– Кстати. Ты никогда не чувствовал необходимости рассказать своим родителям, что ты писатель?
– Мой отец однажды назвал меня любимцем публики, – говорит Брин. – Сказал, что все мои действия обязательно привлекают ко мне внимание. Я не хочу, чтобы мое писательство подтвердило его правоту.
– У тебя дар привлекать внимание? На самом деле это довольно полезный дар!
Он протестующе ворчит:
– Я тоже долго так считал. Но потом это стало моим личным адом. Могу я открыть тебе секрет?
– Я его никому не выдам. При условии, что ты будешь придерживаться моих предложений по редактуре.
Он усмехается, но тут же снова становится серьезным:
– Я не хотел, чтобы «Шрамы прошлого лета» оказались бестселлером.
– Брин! – Я ударяю его кулаком по плечу. – Ты не должен говорить такое своему редактору!
На долю секунды он касается моей руки, так коротко, что мне это могло и показаться.
– Я сказал это женщине, которая никогда не останавливается на полпути.
На протяжении всего спуска обратно к машине я размышляю, как можно добиться успеха против своей воли – и почему Брин с таким доверием рассказывает подобное именно мне.
Глава 24
Чтение – это как прикосновение
Посреди ночи я просыпаюсь. Кровать рядом со мной пуста, и в голове сразу возникает водоворот мыслей: он ушел? Что, если я больше его не увижу? И никогда не узнаю, кто он такой? Можно ли было заметить какие-нибудь признаки того, что он собирался исчезнуть?
После возвращения из Линмута мы провели весь день сидя на террасе и занимаясь рукописью, потом похолодало, мы перебрались в ресторан отеля и еще немного поработали. Затем, как и в первый вечер, мы по очереди сходили в ванную комнату, после чего выключили светильники и почти официальным тоном пожелали друг другу спокойной ночи.
В следующий момент мой ищущий взгляд падает на фигуру у окна.
Брин стоит ко мне спиной. Опираясь на подоконник сжатыми кулаками, он вглядывается в темноту, которая здесь, в сельской местности, чернее самой ночи. Наверное, уже далеко за полночь, освещение в отеле выключено.
Что-то в его позе заставляет меня спустить ноги с кровати, встать и подойти к нему.
Хотя он наверняка слышит мои шаги, он не двигается с места.
– Брин…
Я хочу поднять руку и положить ее ему на плечо, но в этот самый момент он резко поворачивается ко мне, и пальцы попадают ему в живот. Большим пальцем я ощущаю теплую кожу между поясом шортов и рубашкой.
«Ты хотела спросить его, все ли с ним в порядке. Так сделай это! И еще убери, черт возьми, свою руку – прямо сейчас!»
Меня охватывает дрожь, которая проникает в мой голос и в эту странную просьбу:
– Вернись в постель.
О нет. О нет-нет-нет! Будто я имею право так говорить. Отвлекать его от раздумий, потому что ему явно что-то не дает уснуть.
«Возвращайся в постель, дорогой».
Кажется, я покачнула первую костяшку домино. Если она упадет, то собьет все, и это будет не остановить.
Домино? Разве этого не было в рукописи? В сцене поцелуя?
Брин берет меня за запястье и мягко, но решительно убирает мою руку с живота:
– Ладно. Нам действительно пора снова прилечь.
– Хорошая мысль.
Это действительно так. Хотя у меня самой сейчас в голове совсем не хорошие мысли. Нет ни одной хорошей. Только очень, очень плохие.
Брин возвращается к своей половине кровати, а я к своей. И думаю, стоит ли мне вообще снова накрываться одеялом.
Потому что от моих плохих мыслей мне ужасно жарко. И все же я натягиваю одеяло до самой шеи, понятия не имея зачем, просто это как-то безопаснее.
От Брина ни звука. Я даже не слышу, как он дышит.
Наверное, минуты три или четыре я напряженно вслушиваюсь в темноту, потом как можно тише поворачиваюсь к нему и вздрагиваю от неожиданности. Он лежит лицом ко мне, гораздо ближе, чем я предполагала, и смотрит на меня.
Это уже чересчур. Не задумываясь, я придвигаюсь к нему… немного, а потом еще немного. Я уже представляю, как Брин сейчас тоже прижмется ко мне, и почти ощущаю это горячее прикосновение…
– Клио.
Он пытается оттолкнуть меня, и я вдруг чувствую его руки на задней стороне моих бедер, там, где заканчиваются мои короткие пижамные штаны.
У меня вырывается негромкий протяжный стон, которого я еще никогда от себя не слышала. Этот звук будто говорит: «Внимание, я теряю над собой контроль».
– Думаю, мне лучше выйти в коридор, – бормочет Брин, но каждое его слово говорит о том, что он этого не хочет.
Он хочет остаться.
И я хочу, чтобы он остался.
Наши желания совпадают.
Когда я сильнее к нему прижимаюсь, он резко втягивает воздух.
– Клио, – снова произносит он, словно я – это все, о чем он может говорить и думать. Будто для него сейчас ничего больше не существует. – Мы… –
