скрипнул зубами. Придурок. Злился же на собственную беспомощность. Не успел, не помог, не углядел…
– Идем завтракать.
На кухне я всячески пытался загладить вину: сделал тосты, намазал их джемом, налил ее любимое какао. Ари сидела за столом и грызла ногти. О чем она думала? Глядела темными глазами, словно загнанный в угол зверек.
– Прости. Я не должен был…
– Ты все правильно сказал, – она грела руки о чашку, – во всех моих бедах виновата я. – Она смотрела отрешенно, куда-то за мою спину.
Ее откровение пробило ледяным ветром. Что ты пережила, милая…
– Нет, – я сел напротив и погладил ее запястье, – обстоятельства бывают… разные. – Я уважал ее право на тайну, но мне надо знать, что вынудило ее выбрать такую судьбу. И если тему с родителями Аристель обсудить наотрез оказалась, я попробую узнать о ее недавнем прошлом. Истоки зависимости. Выбор профессии. Как фанатка-школьница стала танцевать в стрип-баре? – Ари… Понимаю, ты не обязана рассказывать, но… Кто такой Майк?
Она отпрянула, едва не расплескав какао.
– Никто.
О, конечно! По реакции – очевидно, никто! Я хмыкнул.
– Ты повторяешь его имя по ночам. Плачешь. Кричишь.
Ноль реакции. Нет. Дернулась нижняя губа. Я опять взял Ари за руку.
– Не хочу выглядеть ревнивым идиотом, но… Кто он? Где он?
– Ты точно ревнивый идиот! – Голос сорвался на фальцет. Ари дернулась, и какао все же украсило пол коричневыми пятнами.
Ну, что? Любительница тайн.
Ари вскочила, направилась в спальню. Я – за ней. Так, покажи, где ты прячешь чертовы наркотики.
Аристель открыла комод и принялась копаться в своем нижнем белье. Туда я не заглядывал, видимо зря. Скрестив руки на груди, готовился выдать гневную тираду, какая она глупая, слабая наркоманка. Ари повернулась… вместо порошка держала потрепанную тетрадь с бабочками на обложке.
– Читай! – приказала она и вытянула руку.
Так просто?
Щеки Ари блестели от слез, сухие губы кровоточили.
– Бери, ну же! – закричала она.
Я не решался. Не понимал. Имею ли право?.. Видел ее реакцию и засомневался: стоит ли оно того? Мое проклятое любопытство.
Хлопок – тетрадь упала на ковер. Мгновение мы смотрели вниз. Потом Аристель запрыгнула на комод, а я поднял тетрадь.
– Слабо´? – пропела Ари, размахивая ногами. – Боишься узнать правду?
Горячая волна поднялась к горлу. Твою мать, этого я точно не боюсь! И я принялся листать страницы, заляпанные чернилами. Какого хрена?
– Смеешься надо мной?
– Смеюсь? – Ари сдавленно хохотнула. – С чего бы, Рэтбоун?
Ей точно понравилось выставлять меня клоуном.
– Тут все на русском. Я не знаю русского. – От досады заболели желваки. Она и не собиралась мне ничего рассказывать.
Я бросил тетрадь на кровать.
– Забавно. Аплодирую.
– Ой, Стив! – Ари вдоволь развлекалась. Она вытерла щеки от слез и смеялась, чем против воли вызвала тепло в груди. – Учи русский и вперед – разбирать мой почерк.
Ты уже поманила льва добычей, прелесть. И разве стала бы играть, не будь настроена серьезно? Когда я спросил о семье, Ари быстро свернула разговор. Здесь все иначе.
Я подошел вплотную. Мои ладони на ее коленях – сжал розовый шелк. Секунду смотрел в карие глаза. Ари не отводила взгляд. Она ждала, и я сдернул ее с комода. Сбивчиво выдохнув, обняла мою шею, а ногами обхватила бедра. Ее фруктовый аромат шампуня – никаких приторных духов – и близость тел затуманили рассудок, и я едва не забылся, когда она потерлась о мой член. Ох… Нет. Помни, Рэтбоун, зачем это все!
Уложил Ари на постель. Наклонился. Ловил ее частое дыхание, смотрел на приоткрытые губы…
А потом прошептал:
– Не играй со мной, девочка.
– Это угроза? – Она пыталась говорить беспечно, но слишком часто моргала. – Угрожаешь мне, Стивен?
– Предупреждаю. – Я выпрямился и дал ей тетрадь. – Читай.
Раунд закончен. Она проиграла.
Ари мгновение хмурилась, а потом отрывисто воскликнула:
– Ну, хорошо! Ладно! – Забрала личный дневник и отползла к подушкам. Скрестила ноги по-турецки, а я сел в кресло напротив. – Только… – Ари нервно мяла уголок тетради. – Стивен…
– Да, милая?
– Обещай, что потерпишь меня пару дней, – таким голосом можно просить дьявола сменить сторону, и тот без колебаний это сделает, – если после прочитанного я стану тебе противна… – Она звучала тише, бесцветнее. – Мне бы хотелось… перед тем, как…
Хотелось подойти к ней, но остался сидеть. Ей и так сложно собраться.
– Ари, ты хороший человек, – я вкладывал в слова всю мою любовь, – я никогда не буду осуждать тебя. Ты пыталась выжить. И станет легче, когда ты расскажешь. Немного, но станет.
Поколебавшись, она открыла тетрадь, с шумом втянула воздух, резко выдохнула, и приступила к чтению вслух, переводя русский язык на английский.
ЗАПИСИ ИЗ ДНЕВНИКА АРИ 2010–2013 Г.:
«Всем на меня плевать, я это знала. Но новость о выселении прозвучала неожиданно. Я ведь только заселилась… Посмотрела на календарь. Нет, пять месяцев прошло. И меня выгоняют из квартиры, деньги закончились… Что мне теперь делать?
В Чикаго тихо. Слишком тихо для города, о котором складывают криминальные легенды. Сижу на скамье в Миллениум-парке, напротив забавной скульптуры (она напоминает фасоль) и перечисляю причины, по которым пишу это. Старая привычка или интерес? Теперь моя жизнь непредсказуема.
Я приехала в Чикаго, сняла жилье. Гостиница обошлась бы дешевле, но я не собиралась выходить на улицу, и персонал бы подумал, что я умерла, вызвал полицию… Виза на исходе, и я стараюсь не попадаться копам.
В первый день я отправилась на шопинг – терапия же! – не думая, что деньгами Стивена следовало бы распорядиться разумнее, чем купить пару итальянских туфель и красивые платья. Развесила наряды по комнате, как героиня Ремарка [26]. Накупила украшений, заказывала еду из ресторанов… И пила портвейн: он не горький, как виски или коньяк, прожигает горло осторожно, ласково. Заботится обо мне. Хоть кто-то обо мне заботится».
«Если бы не удача, после концерта я бы так же сидела в аэропорту. При себе только личные вещи и разбитая надежда понравиться вокалисту Grape Dreams. Я бы не узнала, что такое любовь. Моя первая любовь.
О чем Стивен думал, когда решил дать мне деньги? Что я куплю на черном рынке новые документы? А где найти такой рынок? Или он решил, я уеду в Москву? А может, как я и сделала: потрачу их на ерунду? Нет. Он и не должен был думать обо мне. Он мне никто.
Когда я устану плакать? Не могу без Стивена. И когда пишу его имя, внутри снова и снова крошится
