Шрифт:
Интервал:
Закладка:
32
Отец сказал Алену что если юридическая школа его не привлекает, есть место учителя младших классов в лицее Карно. Он дружил с мсье Оклерком, завучем начальной школы. Ален мог поработать в школе год или около того и тем временем обдумать, что делать со своей жизнью. Ему ничего не оставалось, как согласиться. По крайней мере летом он будет свободен. Сможет вернуться в Париж и возобновить отношения с Зоей. А когда будет готов, она сможет представить его торговцам и критикам, в чьей власти прославить молодого художника.
Они начали переписываться регулярно. Он предложил ей приехать в Тунис — ради света, ради покоя, ради пустыни. Он напомнил ей о Делакруа и его «Алжирских женщинах», о том, как эта картина вдохновила Матисса и Пикассо. Рассказал ей о поселении художников в Хаммамете, где работали Пауль Клее, Август Макке и Луи Муайе. Она написала в ответ, что приедет как только сможет. Ей снился Ален на фоне дикого пустынного пейзажа с развалинами Карфагена. Он скакал на белом коне.
В том письме странным был не только сон. Почерк тоже был необычным: то прямым и четким, то косым, судорожным, почти неразборчивым. Иногда он менялся посреди предложения.
Она попросила его прислать свою фотографию, чтобы напомнить, сказала она, как он красив. Он решил послать снимок и рисунок, автопортрет, сделанный с помощью зеркала. Но сестры, увидев набросок, сказали, что на нем он похож на книжного червя и совсем немужественен. Так что Ален послал только снимок.
Он подумывал признаться ей в любви, но на бумаге это выходило неубедительно и жалобно. Он решил, что ей все равно, наверное, не понравится. Любовь — чертовски обычная штука и совершенно банальная в парижском контексте. Посети Лувр, заберись на Эйфелеву башню, посиди в кафе, влюбись. Кто угодно мог все это проделать, и ведь тысячи проделывали. Но не каждый мог открыть мир взмахом кисти.
Когда он вернулся, Монпарнас был другим. Все изменилось. На вокзале Ален отправился на поиски свежего номера «Пари-Монпарнас», только чтобы узнать, что журнал закрыли. Брока, издатель, был влюблен в Кики, и ревность довела его до безумия. Больше не было костюмированных балов и эстрадных выступлений знаменитых художников. Большинство звезд исчезло с небосклона. Великий коллекционер Жак Дусе умер. Жюль Паскин удавился галстуком на дверной ручке. Фудзиту обвинили в уклонении от налогов, и он бежал в Японию. Остальные художники переехали в деревню или на окраины. В барах и кафе оставались одни туристы, да и тех было меньше, чем когда-либо.
Луи никуда не делся, работал на кухне в «Отель-дез-Эколь». Он даже нашел себе агента, но пока не продал ни одной картины. Работа занимает все свободное время, жаловался он. Он не может позволить себе студию, а писать в каморке, которую он снимает, тяжело: соседи вечно шумят. Ален посоветовал ему перебраться в Тунис, ведь там можно жить на сущие гроши. Когда он рассказал, что Зоя обещала приехать туда, у Луи челюсть отвисла от удивления.
Он вернулся в Академию Поля Рансона. Написал Зое, что ждет ее. Письмо ее, пришедшее после долгой паузы, было по-прежнему полно нежности, однако в нем сквозила растерянность и печаль. Она писала, что ее жизнь в Швеции стала непростой. Она не знала, когда сможет выбраться в Париж, сказала, что прошлое сводит ее с ума, если уже не свело. Лучше ему забыть о ней.
Ален умел читать между строк. Зоя тоже покинула Париж. Монпарнас больше не был сообществом. Он превратился в диаспору. Но это не значило, что община прекратила свое существование, она по-прежнему была здесь, со своим особым языком и разговорами, просто стала еще более закрытой и неприступной, чем раньше.
Он написал в ответ, что не может забыть и что если ее жизнь сложна, она просто должна вспомнить, что для нее важно, и сосредоточиться на этом. Он написал, что им судьбой предначертано быть вместе. Если она будет помнить об этом, то сумеет забыть обо всем остальном. Опасно было говорить так — все равно что признаваться в любви, хотя он умудрился избежать самого слова. Но рискнуть стоило. Он бросил письмо в почтовый ящик на бульваре Монпарнас, думая, что, по всей вероятности, никогда больше не получит весточки от Зои.
Она приехала в Тунис в ноябре, почти через год после их первой встречи. Облачившись в льняной костюм и новую шляпу, Ален поспешил в город. Жаркий влажный день клонился к вечеру, ветер дул из пустыни, солнце алело за пеленой пыли. Он купил Зое цветы граната и лилии с бледными кремовыми лепестками.
Он остановился на углу авеню Жюля Ферри, достал из кармана флакон одеколона и освежил шею. Он не осмелился проделать это дома. Зоя была замужней женщиной — замужней и разведенной. Даже наряжаться было довольно опасно. Он приготовил несколько объяснений, на случай если кто-нибудь поинтересуется, куда он собрался, но обман может раскрыться, даже если соврешь гладко.
Его мать смертельно боялась скандала. Она считала, что малейшие слухи обрекут дочерей на вечное девичество. Отец был менее предсказуем. Возможно, он выгонит его из дома или отправит в глушь на какую-нибудь административную работенку, где Ален будет медленно умирать от скуки и пьянства. Третьего не дано, поскольку из лицея его немедленно вышибут с треском. Сердце у него билось в пятках, когда он переходил дорогу и взбегал по ступенькам отеля «Гран-Сен-Жорж».
Он нашел ее на балконе. Комната выходила на квартал Лафайет, за которым на востоке виднелось море. На окраинах города уже зазвучали призывы к молитве, слабые, отражающиеся эхом голоса едва пробивались сквозь гудки и уличный гомон.
Она изменилась. Волосы были подстрижены коротко, наверное, по моде, вот только ни на щеках ее, ни на висках не было завитков, чтобы смягчить облик. Сперва он решил, что она болела, что в каком-то заведении ее обрили наголо из соображений гигиены. К тому же она похудела. Ее скулы непривычно заострились.
Она подбежала к нему и бросилась на шею. В Париже она никогда так не делала.
— Я не была уверена, что ты придешь, — призналась она.
Ален помнил ее запах — хотя бы он остался прежним. Ален зарылся лицом в ее шею, вдыхая аромат, что навсегда останется для него ароматом тайных наслаждений.
— О чем ты говоришь? Я год мечтал о встрече с тобой.
С улыбкой она отстранилась и посмотрела в его глаза. Минуту или две они болтали о пустяках, о поездке, о Париже, о местах, которые ей стоит посмотреть в Тунисе. Она поставила букет в красную вазу и помогла Алену снять пиджак. От жары и тревоги он вспотел. Рубашка прилипла к груди и спине. Но сейчас, благополучно проникнув в отель, он слегка остыл.
Он почувствовал, как она снова обнимает его, льнет к его спине. Внезапно он увидел, как она спит в своей студии, пальцы прижаты к стене, словно она пытается проникнуть в некое воображаемое место.
Она не шевелилась.
— Что такое? В чем дело?
Она как-то нервно засмеялась.
— Да ничего. Просто очень рада тебя видеть. Рада, что ты вызвал меня.
— Так вот что я сделал — вызвал тебя?
— Да. И мне стоило приехать раньше, а не тратить время на…
— На что?
Он обернулся.
— На что?
Она села на кровать, достала сигарету, но не нашла зажигалки. Она перерыла всю сумку, потом вывалила ее содержимое на покрывало. Среди банкнот и косметики он заметил упаковку люминала.
— Держи.
На туалетном столике лежали гостиничные спички и сигареты. Зоя прикурила и нервно затянулась.
— Я говорила тебе, что все очень усложнилось.
— В Стокгольме.
— Да, так вот: стало еще хуже. И все по моей вине. Бабушка всегда советовала мне держаться подальше от чужих мужей. Да и от собственного тоже.
Он вздрогнул. Так вот почему она не вернулась в Париж: из-за женатого мужчины.
Она пристально наблюдала за ним, пытаясь определить его реакцию. Ее глаза выдавали обширный и глубокий опыт, превосходивший все, что он пережил за свой короткий век. Он знал, что не имеет права ревновать. Она никогда не обещала хранить ему верность. Она вообще ничего ему не обещала. Но к чему эта откровенность? Что он должен испытывать? Он гадал, не расставила ли она ему ловушку ревности, самого вульгарного чувства, не ждет ли, что он попадется.
Она потянулась к нему.
— Это было безумие, и оно закончилось. Я не хочу больше вспоминать об этом.
— Тогда зачем сказала мне? — Он постарался произнести это как можно более равнодушно.
— Потому что это ничего больше не значит. Все в прошлом.
Она притянула его к себе. Миг — и он снова в ее студии, смотрит на нее сверху вниз, как смотрел в ту ночь. Только теперь это его дом и это она последовала за ним.
Они занимались любовью в сумерках, медленно наползала темнота. Поначалу казалось странным кувыркаться в гостиничной постели всего в паре миль от родителей, сестер и коллег по лицею с их недосягаемыми моральными принципами. Он попеременно ощущал вину и ликование: вину при мысли, что они узнают, ликование при мысли, что они не узнают никогда, что он так умело одурачил их. Но постепенно он забыл о Тунисе и о всех его обитателях. Он забыл, где он. Он занимался любовью с Зоей, как год назад, но ярче сознавая удовольствие и все, что стоит между ними и сжато в этот миг в мимолетную мысль. Даже когда все кончилось и они лежали рядом, оцепенелые и запыхавшиеся, пролетевшие месяцы казались усохшими, незначительными, всего лишь перерывом в настоящей жизни.
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Архивы Страшного суда - Игорь Ефимов - Современная проза
- Хроника одного скандала - Зои Хеллер - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Как я охранял Третьяковку - Феликс Кулаков - Современная проза
- Заговор против Америки - Филип Рот - Современная проза
- Американская пастораль - Филип Рот - Современная проза
- Ленкина свадьба - Ирина Мамаева - Современная проза
- Не верь никому - Френч Джиллиан - Современная проза
- В Камчатку - Евгений Гропянов - Современная проза