Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Успех на поле брани вызвал ликование и в армии, и в стране. Моральный подъем был огромен. Бисмарк также ликовал. 8 июля в беседе с венгерским аристократом он заявил: «Вы тоже считали меня юнкером, реакционером. Внешность обманчива. Я вынужден был играть эту роль, чтобы достичь моих целей. В королевском окружении меня подозревали в том, что я скрытый демократ. Я мог завоевать полное доверие монарха, только продемонстрировав ему, что не боюсь парламента в деле реорганизации армии, без которой невозможны ни война, ни даже обеспечение безопасности государства. Эта борьба стоит мне нервов и жизненных сил. Но я победил всех! Всех!» [305]Если это свидетельство верно, то глава прусского правительства заблуждался: до победы было еще далеко. Король и большинство военачальников мечтали о том, чтобы взять австрийскую столицу и пройти парадом по улицам Вены. Бисмарку пришлось призывать монарха к умеренности: в отличие от Вильгельма, он прекрасно понимал, что перегнуть палку в данном вопросе означало поставить под сомнение весь успех кампании. Цели войны, по мнению министра-президента, были достигнуты.
Быстрая победа пруссаков стала неожиданностью для всей Европы. Особенно болезненно она была воспринята в Париже, где Наполеон рассчитывал на затяжную кампанию. Теперь все его планы рухнули, как карточный домик. Французское общественное мнение воспринимало рост могущества Пруссии как угрозу и оказывало соответствующее давление на императора. Поэтому вскоре после битвы при Садовой Наполеон, использовав обращение к нему Франца Иосифа, выступил с предложением посредничества между воюющими сторонами. Одновременно он постарался вывести из игры Италию, оказав на нее дипломатическое давление и приняв от австрийского императора Венецию, чтобы использовать ее в качестве козырной карты. Однако такой маневр только подхлестнул национальную гордость итальянцев. Правда, последние к тому моменту уже успели потерпеть поражение при Кустоцце 24 июня, которое позволило австрийцам начать переброску войск с южного на северный театр военных действий.
Бисмарк выразил готовность принять посредничество французов, чтобы не рисковать войной с западным соседом. В то же время министр-президент запросил Мольтке, как могла бы ответить на французскую угрозу прусская армия. «Его ответ гласил: оборонительная тактика против Австрии, ограничивающаяся линией Эльбы, а тем временем – ведение войны против Франции» [306]. Шеф Генерального штаба основывал свои слова на тщательных расчетах: по его мнению, война с Францией примет характер национальной, и южногерманские государства примкнут к монархии Гогенцоллернов. А это позволит сосредоточить на западной границе силы, вполне сопоставимые с французскими. Сам Бисмарк придерживался схожей точки зрения, считая возможным использовать в борьбе с Францией национальные лозунги. «Через несколько лет Луи наверняка пожалеет о том, что принял сейчас сторону наших противников; это дорого ему обойдется», – заявил глава правительства [307]. Однако сейчас войны против двух великих держав следовало по мере возможности избегать. Поэтому, как писал Бисмарк в своих воспоминаниях, «по моему совету Его Величество ответил императору Наполеону уклончиво, но все же отказываясь от какого бы то ни было перемирия без гарантий относительно мира». С инициативой созыва европейского конгресса выступил и Петербург, однако Бисмарк вновь потянул за чувствительную для российского монарха струну, указав на угрозу революционных выступлений в самом сердце Европы. «Не спровоцировав революцию в Пруссии и Германии, совершенно невозможно отказаться от плодов нашей победы, достигнутой с риском для нашего существования, и сделать устройство Германии зависимым от решений конгресса», – писал Бисмарк [308]. В то же время глава правительства четко понимал, что надолго удержать великие державы от вмешательства не получится. Следовательно, необходимо было как можно быстрее договориться с Австрией, возможно, на достаточно мягких условиях. Для Бисмарка было достаточно того, что дунайская монархия откажется от любого участия в германских делах. Демонстративно унижать ее или требовать территориальных уступок он не хотел, поскольку это могло осложнить переговорный процесс и привести к длительной и бессмысленной вражде с Веной. Однако монарх оставался глух к этим аргументам.
Сложилась парадоксальная ситуация – чуть больше месяца назад Бисмарку пришлось приложить массу усилий для того, чтобы убедить короля начать войну, теперь он никак не мог уговорить его завершить кампанию. Сам «железный канцлер» на склоне лет вспоминал, что у него были две главные сложности: «Сначала заманить короля в Богемию, а после выманить его оттуда» [309]. «Если мы не будем ставить преувеличенные запросы и не поверим в свою способность завоевать весь свет, то мы получим мирный договор, достойный наших усилий. Однако мы так же легко воспаряем, как впадаем в уныние, и передо мной стоит неблагодарная задача лить воду в бурлящее вино и напоминать о том, что мы живем в Европе не в одиночку, а между тремя державами, которые относятся к нам с завистью и ненавистью», – писал Бисмарк Иоганне 9 июля [310]. В пылу споров министр-президент язвительно предложил двинуть прусские войска после захвата Вены в Венгрию, откуда уже рукой подать до Константинополя. Поскольку коммуникации к этому моменту так или иначе оборвутся, на берегах Босфора можно будет спокойно основать новую Византийскую империю, предоставив Пруссию ее судьбе [311]. Военные же говорили о том, что любая передышка позволит австрийцам собраться с силами и создать эффективную оборону.
На военном совете 12 июля Бисмарку снова пришлось спорить и с королем, и с генералами. В своих воспоминаниях он писал об этом: «Для наших дальнейших отношений с Австрией мне было важно по возможности предотвратить оскорбительные для нее воспоминания, насколько это удавалось без ущерба для нашей германской политики. Победоносное вступление прусских войск в неприятельскую столицу, конечно, было бы весьма отрадным воспоминанием для наших военных, но для нашей политики в этом не было надобности: самолюбие Австрии было бы тем самым, как и уступкой нам любого их исконных владений, уязвлено. Не представляя для нас крайней необходимости, это причинило бы излишние затруднения нашим будущим взаимоотношениям. Я уже тогда не сомневался, что завоеванное в этом походе нам придется защищать в дальнейших войнах, как достижения двух первых силезских войн Фридриху Великому пришлось защищать в более жарком огне Семилетней войны. Что французская война последует за австрийской, вытекало из исторической логики даже в том случае, если бы мы могли предоставить императору Наполеону те небольшие компенсации, которые он ожидал от нас за свой нейтралитет. И в отношении России можно было сомневаться, какова будет реакция, если там ясно представят себе, какое усиление заключается для нас в национальном развитии Германии. Как сложатся дальнейшие войны за сохранение добытого, не поддавалось предвидению, но во всех случаях важно было следующее: будет ли настроение, в каком мы оставим наших противников, непримиримым и окажутся ли раны, которые мы нанесем их самолюбию, неисцелимыми. В этом соображении заключалось для меня политическое основание скорей предотвращать, нежели поощрять триумфальное вступление в Вену на манер Наполеона. В положениях, подобных тому, каким было в то время наше, политически целесообразно не ставить после победы вопроса, что можно выжать из неприятеля, но добиваться лишь того, что составляет политическую необходимость. Недовольство военных кругов моим образом действий я считал проявлением ведомственной военной политики, которой я не мог предоставить решающего влияния на политику государства» [312].
В это же время в прусскую главную квартиру прибыл французский посол Бенедетти, который имел перед собой задачу довести до сведения главы прусского правительства точку зрения Наполеона. Она заключалась в том, что Пруссия не должна излишне усиливаться за счет свой победы. Бисмарк пообещал, что сфера влияния Берлина не выйдет за пределы северной части Германии и государства к югу от Майна полностью сохранят свою независимость. Франция, продолжал он, в свою очередь, может компенсировать себя за счет территорий вне пределов бывшего Германского союза, к примеру за счет Бельгии. Разумеется, Бисмарк не собирался поддерживать территориальные приращения Франции, но в сложившейся ситуации считал необходимым дать Бенедетти некоторые авансы, чтобы удержать Наполеона от вмешательства. С такими условиями в Париже могли смириться, тем более что Бисмарк обрисовал французскому послу перспективу общенационального подъема в Германии, направленного против западной соседки в том случае, если последняя попробует диктовать свои условия. Тем не менее глава прусского правительства понимал, что одними авансами французский император не удовлетворится и нужно скорее завершать войну. Счет шел на дни.
- ПИСЬМА К РУССКОЙ НАЦИИ - Михаил Меньшиков - Публицистика
- Россия и Германия. Стравить! От Версаля Вильгельма к Версалю Вильсона. Новый взгляд на старую войну - Сергей Кремлёв - Публицистика
- Они шли убивать. Истории женщин-террористок - Вера Николаевна Фигнер - Прочая документальная литература / Публицистика
- Клевета на Сталина. Факты против лжи о Вожде - Игорь Пыхалов - Публицистика
- Повесть Гоголя «Портрет» - Александр Иванович Алтунин - Менеджмент и кадры / Публицистика / Науки: разное
- Джобc Стивен - Джин Ландрам - Публицистика
- Эт-руски. Загадка, которую не хотят разгадать - Анатолий Фоменко - Публицистика
- Врата Европы. История Украины - Сергей Плохий - Публицистика
- Новая женщина в кинематографе переходных исторических периодов - Светлана Александровна Смагина - Кино / Публицистика
- Турецкие диалоги. Мировая политика как она есть – без толерантности и цензуры - Иван Игоревич Стародубцев - Политика / Публицистика