вздыхают они нечеловечески.
Женщина молчит и смотрит мне прямо в глаза. В какой-то момент черты её лица, дрогнув, словно начинают размываться, струиться.
Я забываю, как дышать и невольно делаю шаг назад, чувствуя спиной массивные металлические поручни, защищающие от падения в реку.
― Шиди-риди-дана, ― снова шепчут волны.
Я опускаю взгляд и замечаю, что линии на рукавах тоже струятся.
Вода, вода, вода. Кругом одна вода. И эта женщина ― одна вода.
Дана-ши-дана. Шиди-риди-дана.
― Узнал, ― улыбается она. ― Не догадался ещё, по глазам вижу, но уже понимаешь, кто перед тобой. Молодец. Люблю сообразительных. А то некоторые вот вообще говорят, что меня нет. То ли смеяться, то ли плакать ― сама не знаю.
Дана ― славянская богиня воды. Я встречал упоминания о ней не раз, когда искал матчасть для своих горгонид. Всё же все местные поверья переплетены так, что черт ногу сломит, но не разберется.
О том, была ли Дана в пантеоне наших предков, ведутся споры, даже опровергалось, мол, ерунда всё это. И я как-то не особо задавался этим вопросом, но теперь… Возможно, не «богиня», но в том, что Дана и вода существуют, у меня даже нет сомнений.
― Дана… ― выдыхаю я и сам удивляюсь, что их имена с Яраслановым почти идентичны.
Она кивает, бросает взгляд в сторону памятника корабелам.
― Слушай меня, ― произносит отрывисто, не меняя позы. ― Если ты хочешь вернуть его, есть способ. Сегодня, в ночь на Живин день дождешься двенадцати. Возьмешь чашу с водой, поставишь перед зеркалом. Зеркало завесишь тканью. Разрежешь ладонь, кровь должна стечь на ткань, с ткани ― в воду. А потом произнесешь…
Видя моё немое оцепенение, Дана улыбается и вкладывает что-то мне в руку.
Я пытаюсь взглянуть, но мне не дают, легонько приподняв подбородок пальцем.
В синеве глаз тонет вся способность размышлять трезво. В них тонет весь мир.
― Ты должен понимать, что вода даст ему жизнь. Судьбы переплетутся. Разойтись в стороны не выйдет. Куда бы ни шёл, все равно будете выходить друг на друга.
Нижняя часть лица словно онемела, я не могу произнести ни слова.
― Потому… подумай, Антон, ― серьёзно произносит Дана. ― Хорошо подумай.
Спустя секунду рядом никого нет. Я делаю хриплый вдох. Сердце колотится как ненормальное. Медленно разжимаю руку, чтобы посмотреть, что там.
И в этот миг с неба срывается чудовищный ливень.
Глава 23. Зеркало, кровь, шёлк
Он льет часами. Кажется, совершенно забыл, как остановиться.
Молния разрезает небо, сверкает настолько ярко, что я невольно зажмуриваюсь. И по-хорошему надо бы отойти подальше от распахнутого окна, но в крови бурлит такой азарт, что хочется только сказать: «Кому суждено быть повешенным, того пуля не возьмёт».
Это странно. Это необъяснимо. Но я понимаю, что сегодня пойду до конца. Последний день апреля с первым днем мая разделяет каких-то полчаса. В это время в западных странах отмечают Вальпургиеву ночь, чем черт не шутит. Дана сказала про Живин день. Кое-какая информация нашлась в интернете, но всё равно не столько, сколько бы хотелось.
Да, конечно, со стороны всё, что я буду сейчас делать, покажется глупостью уровня детских страшилок. Но…
Перед глазами до сих пор стоит женское лицо, которое под струями дождя начало стекать вниз, словно разбавленная акварель.
Едкий дым из-под капюшона Дымкевича.
Каменная плоть ожившей горгониды.
Зелёно-голубая волна взгляда через упавшие на лицо пряди, как серебристый ковыль.
Я делаю глубокий вдох и поворачиваю голову к зеркалу. Оно затянуто фиолетовой тканью. Полупрозрачной. Не помню, кто ее принес и как она оказалась в моём доме.
Не помню. Неважно.
Чаша… прозвучало громко. Но я не жрец какого-то модернистского культа, потому просто приставил чеканную пиалу, которую как-то подарили на работе, коллега привез из Турции. Сказал, что приобрел у черноглазого улыбчивого продавца, который обещал много счастья. Не новодел, видно сразу.
Провожу кончиком пальца по краю пиалы, ощущаю маленький скол. В холодной воде тут же появляется отражение моей руки.
Когда человек умирает, завешивают зеркала. Есть те, кто придерживается такой традиции. Помогает ли это тому, кто ушел, не имею понятия. Я слишком атеист, чтобы верить в потустороннее. Я… слишком Создатель, чтобы отрицать то, во что не верил раньше.
Ткань колышется под залетевшим из окна ветерком.
В комнате стоят запах дождя и непроглядная тьма ― такая приходит только в те моменты, когда человек готов отодвинуть в сторону рамки, в которые его зажимают с детства.
В зеркала страшно смотреть, когда ты один. Когда ты… ждёшь.
Однажды, когда мне было семь лет, родители ушли к соседям на день рождения, а меня оставили на старших дальних родственниц. Разница у нас была в десять лет. На дворе вовсю мело. Девушкам вздумалось гадать на суженого.
Мне, конечно, как мальчишке, никаких гаданий не полагалось, да и я не преминул сморщить нос и заявить, что это всё ерунда, после чего был выставлен за дверь. Но это не помешало подсматривать в замочную скважину.
Ничего толкового я там не увидел. Слишком темно, а огонёк одной свечи, которую они специально притащили с собой, не мог дать нормальный обзор. Что там нагадали, понятия не имею. Но вот когда всё же вошёл, глянул в зеркало…
Сзади никого не было.
Но в какой-то момент показалось, что тьма ― живая, и огонёк вот-вот выхватит очертания тех, кто готов из неё выйти. Почему-то я был на сто процентов уверен, что там не прячется, а прячутся. Кто? Не знаю.
Потом списал всё просто на фантазию. Но сейчас воспоминания обступают со всех сторон.
Стрелки глухо отсчитывают минуты и приближаются к двенадцати. Нож, лежащий рядом с пиалой, тускло блестит в свете луны заточенной сталью.
Обычный нож. У обычного человека всё достаточно просто, без изысков. Какая разница, чем резать собственную плоть?
К горлу подкатывает нервный смех. Снова прикрываю глаза и снова ― вдох. Успокоиться. Думать только о том, что должно произойти. Больше ни о чем.
Закрываю окно, по стеклу тут же начинают тарабанить капли дождя. Пусть будет темнее, так лучше.
Полночь. Я скорее чувствую, чем слышу бой часов. Слишком не для ушей, слишком под кожей.
Рукоять ножа кажется какой-то твёрдой и неудобной. Ледяное лезвие обжигает. Затаить дыхание, закусить нижнюю губу, вжать острие в кожу.
Она лопается через секунду. Боль разъярённой змеей ползет по ладони. Перед глазами всё плывет. Во рту пересыхает. Разрезанная рука пульсирует дикий жаром,
