Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мэттью не отважился вставить ни слова. Он чувствовал себя еще более чужим в этой компании, чем обычно. Он молчал так же, как молчит одетый в пижаму малыш, стоя посреди ночи в обнимку с плюшевым медведем и прислушиваясь к оскорблениям, которые звучат за дверью родительской спальни и которые он не скоро забудет.
Teo тоже ничего не ответил нa тираду Изабель. Вместо этого он надавил на рычажок зонтика с такой яростью, что тот вывернулся наизнанку, как это бывает с настоящими зонтами в ветреный день.
— Итак, — изрек он наконец, — ты считаешь, что в Кинотеку идти не стоит?
— Напротив, очень даже стоит, — возразила Изабель. — Даже и речи не может быть, чтобы не сходить туда. Просто мне противно смотреть, как вы разводите нюни над программой, словно два последних сопляка.
— Так что ты предлагаешь?
— Что я предлагаю? — сказала она, блистательно подражая Петеру Лорре{19}. — А вот что…
И тут она склонилась над столиком и перешла на шепот, словно в сцене из боевика, когда главный негодяй начинает излагать сообщникам план установления мирового господства.
Вот что предложила Изабель. В свободное от лекций и Кинотеки время Teo педантично составлял список своих любимых фильмов на листах с перфорацией, купленных у «Жибер жён», которые по мере заполнения он вставлял в скоросшиватель. Грызя ручку, он составлял список ста лучших фильмов всех времен в одной папке, в другую, гораздо более измусоленную, он заносил сто лучших фильмов каждого года. Этим делом он занимался с десяти лет и год за годом вносил в свои списки все новые и новые изменения и уточнения. Но одному фильму Teo хранил верность всегда: это был годаровский «Bande à part»{20}, в котором трое героев–проказников мчатся по коридорам Лувра с целью побить рекорд времени — девять минут сорок пять секунд, — за которое можно осмотреть (а вернее, мель ком увидеть) коллекцию музея. И Изабель предложила попробовать побить этот рекорд.
Teo вдохновился идеей. В его глазах такой поступок мог бы стать жестом протеста, донкихотского отказ примириться с закрытием Кинотеки. Если фильмы не показывают в залах, что ж — они будут разыгрывать их на улицах. Даже в самом Лувре, если потребуется. Хихикая, словно дети, затеявшие какую–то шалость, Тео с Изабель, оторвав край бумажной скатерти, начертили на нем схему лучшего маршрута.
Напрасно Мэттью взывал к осторожности. Он боялся, что если их поймают, то он, как иностранец, попадет в неловкую ситуацию. Он уже представлял себе позорное возвращение в Сан–Диего, перерыв в учебе, будущее, поставленное под угрозу. Для Мэттью прелесть кино в том и заключалась, что его чародейство, его дразнящее волшебство не выходило за рамки белого экрана, за пределами которого лежал мир повседневности. Он был одним из тех людей, что посещают ярмарку в качестве безучастных зевак, ожидающих со страхом того момента, когда возбужденные спутники усадят их самих на какие–нибудь американские горки.
Но Тео и Изабель стояли неколебимо на своем. Как любая постоянная пара (характер связи здесь не столь важен), они представляли собой нечто вроде двуглавого орла, головы которого то пытаются выклевать друг другу глаза, то ласково касаются клювом клюва. Двое против одного — вернее, двое против целого мира, — они с легкостью отметали любые возражения.
— Разве вы не понимаете, — говорил Мэттью, — что меня депортируют, если нас поймают?
— Не волнуйся, малыш, — бросила Изабель, — нас не поймают.
— Откуда ты знаешь?
У Изабель на все имелся ответ:
— В фильме же их не поймали, а если мы побьем рекорд, то нас тем более не поймают. Ты сам посуди.
— Слушай, Изабель, это все, конечно, забавно, я был бы не прочь, но…
— Мэттью, — перебила Изабель, глядя ему прямо в глаза, — это испытание. Либо ты его пройдешь, либо нет. Тщательно подумай: от твоего ответа зависит многое.
На площади Сен–Жермен–де–Пре перед «Кафе де Флор» царило оживление. Шпагоглотатель давал представление. На дальней стороне площади терпеливо ждал своей очереди, прислонившись к балюстраде церкви, второй исполнитель — юноша в мятом костюме Арлекина на высоких ходулях. Когда наша компания прошла мимо него, он скрестил ходули так же непринужденно, как будто это были его собственные ноги.
Нервничавший Мэттью тащился позади, слишком деморализованный, чтобы продолжать протестовать. Они прошли по улице Бонапарта, а затем свернули на улицу Изящных Искусств. Справа, неподалеку от набережной Вольтера, стояла балерина Дега в ржавой металлической пачке. Слева, прямо напротив нее, — изваяние самого Вольтера, который, как показалось Мэттью, внимательно следил за ними взглядом из–под морщинистых каменных век.
Три сердца: два легких, как воздушные шарики, и третье — тяжелое, как камень, — пересекли Сену по мосту Карусель. Когда троица брела по мосту, батомуш быстро проскользнуло под пролетом внизу. Обе его палубы были украшены фонариками, так что суденышко походило на океанский лайнер в миниатюре Оно скользнуло под мост, исчезнув и чудесным образом тут же вновь явившись, целое и невредимое.
Вдалеке за щеголевато–симметричными парками Лувра виднелась конная статуя Жанны д'Арк, искрящаяся в лучах солнца как золотая безделушка. В воздухе в этот миг пахнуло едким дымом фейерверка, и Мэттью тут же невольно представил обугленные останки Орлеанской девы.
Внезапно, не сказав ни слова, Изабель и Teo припустились бежать. Они торопились приступить к соревнованию.
И до дверей Лувра они добежали, слегка запыхавшись.
— Вперед! — скомандовал Teo.
Они тормозили на поворотах, задрав ногу на манер Чарли Чаплина. Они заставляли задремавших смотрителей вскакивать со стульев с удивленными возгласами. Группы туристов бросались от них врассыпную. Шедевры пролегали мимо. Девы в одиночку и с Младенцем… распятия… святые Антонии и святые Иеронимы… картины Фра Анджелико, закутанные в золотую фольгу, как шоколадные конфеты с ликером… нахальные курносые херувимчики, вцепившиеся в подушки облаков и молотящие ими друг друга, словно мальчишки в школьном дортуаре после отбоя… Moнa Лиза… Ника Самофракийская… Венера Милосская, воображаемые руки которой они отломали на бегу. Изабель бежала вместе с Мэттью чуть позади Teo — после не очень удачного старта они все быстрее и быстрее продвигались в глубь музея. Монахи Эль Греко… автопортреты Рембрандта… картины Давида и Энгра… «Плот Медузы»… и вот они выходят на Финишную прямую, проносясь мимо элегантных, но в то же время кентавроподобных женщин на картине Сера «La Grande Jatte»{21}, которые прячутся от натиска пуантилизма под своими отделанными рюшечками парасольками.
Ни один смотритель не поймал их, и ни разу они не сбили никого с ног. Ни разу не споткнулись и не упали. Они навлекали на себя чудеса, как иные люди навлекают на себя беды. И что самое главное, они побили рекорд на пятнадцать секунд!
Грудь в грудь они выбежали из Лувра и бежали, пока не оставили далеко позади себя парк и не очутились на набережной. Там все трое остановились, согнувшись пополам и ловя ртом воздух, схватились за бок, где кололо.
Эйфория, вызванная совершенным подвигом, вернула блеск глазам Изабель. Она обхватила обеими руками Мэттью.
— О Мэттью, мой маленький Мэттью, ты был просто восторг! Просто восторг!
И она поцеловала его в губы.
По правде говоря, Тео до самой последней минуты подозревал, что Мэттью запаникует и в решительный момент остановится с трепещущим сердцем, готовый к бегству, на старте. Обрадованный, что друг прошел испытание и не опозорился в глазах Изабель, он протянул ему братскую руку.
Но Мэттью опередил его. Возможно, потому, что он все еще находился под влиянием какой–то животной энергии, которой наполнил его предпринятый забег, а возможно, просто почувствовал, что случай не скоро представится во второй раз, он привстал на цыпочки и сам поцеловал Teo.
Teo отшатнулся. Казалось, он вот–вот покраснеет до ушей и скажет что–нибудь такое, о чем потом будет жалеть. Но теперь Изабель опередила его, тихо повторив несколько раз низким, грудным голосом:
— Он один из нас… один из нас…
Брат мгновенно понял намек сестры. Таинственно улыбаясь, он повторил вслед за ней:
— Один из нас! Один из нас!
Кто, услышав эти слова, не вспомнил бы о насмешливом зловещем возгласе гномов, лилипутов, бородатых женщин и искалеченных безруких и безногих уродцев на пиру в честь свадьбы карлика Ганса и Клеопатры, здоровой, пышной гимнастки на трапециях в фильме Тода Браунинга{22} «Уродцы»?
На горизонте, неизбывный как луна, зажегся маяк Эйфелевой башни, указующий им дорогу домой. Небо, рассеченное полосами света, напоминало ломоть бекона. Изабель, только что расширившая свой кругозор в ходе длившегося девять минут тридцать восемь секунд курса истории искусств, сострила:
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- Явление чувств - Братья Бри - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Ранние рассказы [1940-1948] - Джером Дэвид Сэлинджер - Современная проза
- Тень Галилеянина - Герд Тайсен - Современная проза
- 101 Рейкьявик - Халлгримур Хельгасон - Современная проза
- Геррон - Шарль Левински - Современная проза
- Король с клюкой - Ингвар Коротков - Современная проза
- Люпофь. Email-роман. - Николай Наседкин - Современная проза
- В прошлом веке… - Александръ Дунаенко - Современная проза