Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1
По крайней мере, в эпоху, когда писал Лукреций (Harris, 1968, р. 26-27).
* **1 миля - 1,6 км.
сделать вместо первой (так, вы покупаете автомобиль определенной марки, «плимут», например. Стало быть, вы уже не можете иметь «форд», и, как я могу судить по текущей телевизионной коммерческой рекламе, при этом ваши потери будут более чем материального свойства)[8].
Этот приговор — «жить тяжелым трудом» — выпал одним только нам. Нехватка средств — нечто вроде судебного определения, вынесенного нашей экономикой; таково же аксиоматическое положение нашей Экономической Науки: приложение минимальных средств, противопоставленное
альтернативной цели извлечь максимально возможное удовлетворение в существующих условиях. И именно с высоты этой страстно желанной выгодной позиции оглядываемся мы назад на жизнь охотников. Если современный человек со всеми его технологическими достижениями не получил все- таки всего необходимого, каковы же шансы у этого обнаженного дикаря с его ничтожными луком и стрелами? Снабдив охотника буржуазными мотивами и палеолитическими орудиями, мы авансом выносим суждение о безнадежности его ситуации[9].
Однако нехватка средств не является неизбежным следствием слабых технических возможностей. Она — порождение соотношения между возможностями и целями. Мы должны допустить как эмпирическую вероятность, что охотники очень озабочены своим здоровьем, сохранить его — их главная цель, и для ее достижения лук и стрелы подходят больше всего[10].
Но все же другие идеи, свойственные антропологической теории и этнографической практике, в своей совокупности препятствуют подобному пониманию.
Стремление антропологов преувеличить неэффективность хозяйства охотников отчетливо явствует из того, каким неподобающим образом его сравнивают с неолитическим хозяйством. Охотники, как категорически утверждал Лоуи, «чтобы поддерживать свою жизнь, должны работать гораздо тяжелее, чем земледельцы и животноводы» (Lowie, 1946, р. 13). В этом конкретном пункте эволюционная антропология в особенности находила уместным, или даже теоретически необходимым, принять традиционный тон обвинения. Этнологи и археологи сделались «неолитическими революционерами»; в своем энтузиазм» преклонения перед Революцией они не останавливались ни перед чем, чтобы разоблачить «первобытный строй» («режим каменного века»), включая некоторые очень давние скандалы. И далеко не в первый раз философы стали относить раннюю стадию человеческой истории скорее к природе, чем к культуре. («Человек, который проводит всю свою жизнь, преследуя животных только для того, чтобы их убивать и съедать, или же бродит от одного куста ягод к другому, в действительности живет как самое настоящее животное» [Braidwood, 1957, р. 122],) Таким образом,
охотники были повержены, и антропология могла беспрепятственно превозносить Великий Неолитический Скачок Вперед: основное
технологическое достижение, которое принесло с собой «принципиальную возможность досуга благодаря освобождению от трудов, направленных исключительно на добывание пищи» (Braidwood, 1952, р. 5; ср. Boas, 1940, р. 285).
Лесли Уайт в своем оказавшем существенное влияние на умы эссе «Энергия и эволюция культуры» объяснял, что неолит произвел «огромный прогресс в культурном развитии.., как следствие огромного увеличения количества энергии в год на душу населения, осваиваемой и контролируемой благодаря земледельческому и скотоводческому мастерству» (White, 1949, р. 372). Уайт еще более подчеркнул эволюционный контраст, определив человеческм усилие как основной источник энергии палеолитической культуры и противопоставив его доместицированным растительным и животным ресурсам неолитической культуры. Такое определение источников энергии сразу позволило дать особенно низкую оценку «термоди» н.эмического потенциала» охотников — потенциала человеческого усилия: «средний ресурс мощности» в 12 лошадиной силы на душу (White, 1949, р. 369) — как раз, при устранении человеческого усилия из неолитической культурной деятельности, выходило, что люди высвобождались неким трудосберегающим изобретением (доместицированными растениями и животными). Но очевидно, что Уайт неправильно понимал проблему. ОсновивЯ механическая энергия, которой располагали как палеолитическая, так и неолитическм культуры, обеспечивалась человеческими существами, будучи в обоих случаях трансфорНИ-риванной из растительных и животных источников, так что, за несущественными исключениями (редкие случаи непосредственного использования нечеловеческой силы), количество энергии, «используемой» на душу населения в год, было одинаковым в палеолитическом и неолитическом хозяйствах — и оно остается примерно постоянным на протяжении человеческой истории вплоть до начала промышленной революции[11].
Другой специфически антропологический источник досадно неверных суждений о палеолите возникает на собственной почве этой науки, в контексте наблюдений европейцев над ныне живущими охотниками и собирателями, такими как коренные австралийцы, бушмены, она или яган*. Этот этнографический контекст имеет тенденцию искажать наше понимание охотничье-собирательской экономики в двух направлениях.
Прежде всего он предоставляет исключительные возможности для наивных суждений. Природные условия далеких экзотических краев, которые являются театром действия для современных охотничьих культур, создают у
европейцев неблагоприятные впечатления для оценки жизненной ситуации первых, выносимой последними. Маргинальные** (как, например, австралийские пустыни или пустыня Калахари по сравнению с районами земледелия или местами, в которых проходит повседневная жизнь европейца) эти края вызывают у неискушенного наблюдателя вопрос: «Как вообще кто-либо может жить в местности, подобной этой?» Умозрительное заключение о том, что аборигенам лишь кое-как удается поддерживать скудное существование, казалось бы, удачно подкрепляется удивительным разнообразием их диет (ср. Herskovits, 1958, цитированное выше). Местная кухня, включающая вещи, которые кажутся европейцам омерзительными и несъедобными, наводит на мысль, что эти люди смертельно бедствуют. Подобные заключения, конечно, скорее можно встретить в ранних, нежели в поздних сообщениях — в дневниках и журналах путешественников-первопроходцев и миссионеров скорее, чем в монографиях антропологов; но именно потому, что отчеты первопроходцев составлены давно и, следовательно, близки к исходной ситуации аборигенов, к ним относятся с известным почтением.
Но это почтение, очевидно, должно сопровождаться осторожностью. Больше внимания следует уделять свидетельствам людей, подобных сэруДжоржу Грею (Grey, 1841), чьи экспедиции в 1830-х годах охватили наиболее скудные районы запада Австралии, но чье необыкновенно пристальное внимание к местному населению обязало его развенчать именно сообщения коллег об отчаянном экономическом положении туземных охотников. Ошибка, очень часто совершаемая, писал Грей, — полагать, что коренные австралийцы «имеют мало средств к существованию или временами испытывают чрезвычайную нужду в пище». Многочисленны и «почти смешны» заблуждения, в которые впадают путешественники в этом отношении: «В своих дневниках они горько сокрушаются о том, что несчастные аборигены, до крайности обездоленные судьбой, доведены до жалкой необходимости поддерживать свою жизнь всего несколькими видами пищи, которую они находят неподалеку от своих хижин... между тем, виды пищи, называемые этими авторами, во многих случаях на деле являются наиболее ценимыми аборигенами и отнюдь не лишенными хороших вкусовых и питательных качеств». Чтобы ярче продемонстрировать «невежество, которое превалировало при описании привычек и обычаев этих людей в их природном состоянии». Грей приводит один замечательный пример — цитату из сообщения его коллеги-путешественника капитана Стерта, который, столкнувшись с группой аборигенов, занимавшихся собиранием в огромных количествах смолы дерева-мимозы, сделал вывод, что «несчастные создания дошли до последней крайности и, будучи не в состоянии добыть себе никакое иное пропитание, оказались вынужденными собирать эту мерзкую слизь». Но, замечает сэр Джордж, смола, о которой идет |и-чь, — излюбленное кушанье в этом районе, и когда приходит сезон, именно ее обилие позволяет большому числу людей собраться вместе и устроить общую стоянку, что инлче было бы невозможно. Он заключает:
Вообще говоря, туземцы живут хорошо; в некоторых местах в определенные периоды года может ощущаться нехватка пищи, но в таком случае эти места на соответствующее время забрасываются. Однако
путешественнику или даже туземwe-иноплеменнику совершенно невозможно судить о том, имеется ли в данной области в досг, .апке пища, или нет... Но на своей собственной земле туземец совсем в ином положении; оч точно знает, что эта земля родит, знает время, когда наступает сезон для определенных видов пищи, и лучшие способы эти виды пищи добыть. Исходя из этого, он регулирует свое пребывание в различных частях охотничьей территории; и я только ногу сказать, что всегда находил великое изобилие в их хижинах (Grey, 1841, vol. 2, pp. 259-262, выделено мною; ср. Eyre, 1845, vol. 2, р. 244 и след.).[12]
- Психология деятельности - Г. Суворова - Психология
- Язык жизни. Ненасильственное общение - Маршалл Розенберг - Психология
- Введение в психологическую теорию аутизма - Франческа Аппе - Психология
- Профессиональные деформации специалиста в инновационных видах деятельности - Валентина Барабанщикова - Психология
- Полный тренинг по развитию уверенности в себе - Нина Рубштейн - Психология
- Психология мотивации студентов - Андрей Вербицкий - Психология
- Биологические основы поведения. Гуморальные механизмы - Дмитрий Жуков - Психология
- Основы психологии С. Л. Рубинштейна. Философское обоснование развития - А. Славская - Психология
- ХАРАКТЕРЫ И РОЛИ - Елена Левенталь - Психология
- От индивида к индивидуальности - Владимир Шадриков - Психология