исчез. То ли был, то ли не был, но я даже не заметил, куда он делся.
– Блин, джинн какой-то, – проворчал я, рассматривая паспорт. На странице красовался штамп месячной сирийской визы.
В недоумении я повертел паспорт и поднял взгляд на Марата: никто ничего даже не спросил, молча шлёпнули месячную визу и всё, управились. А если я задержусь? А если авиасообщение отменят? Да мало ли вообще что может случиться…
– Раньше застрелят, а месяц – это они карт-бланш дают, – утешил он и смачно зевнул. – Слушай, давай спать, а? Утром работать, а ты тут викторину затеял. Спи, давай.
Марат завалился на диван под портретом Асада, и через минуту его мощный храп взорвал библейскую тишину ночи. Конечно, нервы у этого чудака толстые, как жгуты, и вообще ему не впервой здесь околачиваться, но где внимание к моей персоне и забота? Где чуткость? Я бесцеремонно пнул его коленом в бок.
– Ты чего? – не размыкая век скучно поинтересовался Марат.
– Курить хочу.
– Ну и кури, а я при чём?
– Где курить? Место где?
– А где хочешь.
– Выйти на воздух можно?
– Тебе можно. Там тебя как раз снайпер ждёт. Познакомиться не терпится. Послушай, до семи делай что хочешь, только от меня отстань. Спать хочу.
– Ты скотина, Марат. Привёз невесть куда, курить не даёшь, кофе не предлагаешь, просто свинство.
– Можно подумать, что у нас тебя с кофиём встречают.
Мне не спалось – было не то что холодно в нетопленной комнате, но как-то стыло и зябко, что ко сну ну никак не располагало, к тому же порок любопытства гнал наружу. Зал прилёта был по-прежнему пуст. Никого. Абсолютно никого! Лишь едва уловимый запах, сладковато-приторный, бродил в обнимку вместе со мною. Тот самый, что встречал у трапа самолёта, – запах цветущего сирийского жасмина, легкое смешение маттиолы и алиссума.
Потом он будет преследовать нас везде: и в Дамаске, и в Дарайе, и в Гуте, и в Думе, и в Харасте. И будет забивать запах крови, запах сгоревшего тротила, запах войны. Ночь растворила и впитала в себя аромат цветущего жасмина, и хотелось верить, что это запах крадущейся весны, пробирающейся среди растяжек и мин, запах нарождающейся жизни, запах мира. Дай-то Бог!
Обойдя огромный зал, поднялся на второй этаж, но там оказалось так же безлюдно и пусто. Побродив еще немного, вышел через бесшумно раскрывшиеся стеклянные двери, достал сигареты, закурил. Где начало, где конец, где вообще границы аэродрома – ни черта не видно. И вообще ни огонька, только моя мерцающая сигарета. Неожиданно из-под земли вырос крепкий сириец с короткой стрижкой в пиджаке и начищенных до блеска туфлях. Возник внезапно, словно чёрт из табакерки выпрыгнул или джинн из бутылки:
– Не надо курить. Вредно для здоровья. – Негромко, но веско, на русском, пусть и с едва уловимым акцентом, но таким тоном, что уточнять причину столь трогательной заботы о моём здоровье почему-то расхотелось. На подсознании мелькнуло маратовское предупреждение о снайперах. Чёрт возьми, мне это начинает не нравиться. Описав дугу, сигарета нырнула в урну, и тотчас же сириец растворился в ночи – то ли был, то ли не был, то ли привиделось. Мистика какая-то.
И хотя здесь было теплее, чем в здании, но испытывать судьбу желание пропало. К тому же этот сладковато-приторный запах жасмина потерял свое романтическое очарование.
Утро довольно быстро размыло черноту ночи, окрасив всё в серые унылые тона. Однотонное, без облачков, пепельно-дымчатое небо сливалось на горизонте с унылой серой землей с редкими чахлыми кустами.
Марат издал рык, повернулся на бок, открыл полусонный глаз, ощупал взглядом комнату, сел на диване и, позёвывая, поинтересовался:
– Сколько натикало?
– Полвосьмого, протри глаза, чудовище, часы напротив, – не очень приветливо отозвался я и тут же перешел к прозе жизни. – Кофейку бы сейчас.
– Кофею, говоришь? Икра, говоришь? Павлины? – Марат окончательно проснулся и теперь дурачился. – Щас будет тебе и кофий, и какава с чаем…
Ему всё нипочем, этому большому ребёнку с удивительной мешаниной ребячества, безрассудства, бравады, энциклопедичности, аналитичности, приправленных полным пофигизмом.
Неожиданно дверь распахнулась, и вошедший сириец, улыбнувшись, молча поставил на столик круглый поднос с двумя чашками кофе, приложил правую руку к груди и тут же исчез.
Наваждение какое-то. Прямо-таки дух, привидение в цивильном, но кофе же вот он, рядышком, руку только протяни! А аромат… Божественно!
Марат, видя моё недоумение, расхохотался:
– Любой каприз, и, заметь, халява, сэр! Никакого таинства: нас просто банально слушали, а может быть, и рассматривали.
Я обвёл взглядом стены и потолок, потом кресла и диван, на котором возлежал Марат, и даже самого профессора, но ничего не заметил. Впрочем, совсем немудрено спрятать здесь любую аппаратуру, не то, что крохотный микрофончик или камеру.
– Расслабься, это же авиаразведка, лучшая спецуха у сирийцев. Не заморачивайся, пей кофе, пока горячий, такого ты ещё не пробовал, и наслаждайся жизнью.
4
Ближе к восьми приехал Маджид, выше среднего, поджарый офицер мухабарата[8]. Был он в штатском – темно-серый пиджак нараспашку, темно-синяя рубашка и чёрные туфли.
– Такси на Дубровку заказывали? Михайло Иваныч, лейтенант, старшой, – показал знание советской киношной классики Маджид на сносном русском.
Был он нарочито весел, обнял Марата, крепко тиснул мою руку, но глаза отнюдь не источали искренность. Так, восточный ритуал, не больше. Подхватив наши сумки, он поволок их к припаркованной у дверей прямо со стороны «взлётки» машине – изрядно мятому с пулевыми отверстиями в багажнике «мерсу». Марат по-хозяйски развалился на переднем сиденье, заглянул в бардачок, удовлетворённо хмыкнул, увидев «Глок-17» с двумя обоймами, парой наших «лимонок» в обнимку с парой американских М-67[9], и по-барски кивнул, жестом велев трогать. Дорога, пару раз вильнув на полосе гашения скорости у обложенных мешками с песком блокпостов, воткнулась в трассу, натянутой струной уходящую в сторону города. Стоящие на «блоках» солдаты не любопытствовали, откуда машина: и так было ясно, ну а кто в ней, их особо не интересовало. Ленивый взмах руки: «Проезжай!» – в ответ на такое же не менее ленивое и даже небрежное приветствие рукой нашего «Михайлы Иваныча» – привычный ритуал, который совсем незачем было нарушать, и мы выкатились на местную МКАД, по центру разделённую бетонным ограждением.
Слева тянулась невысокая, метра в полтора, противоснайперская насыпь – сгорнули скреперами грунт в валок и на том успокоились. За валом начиналась мятежная провинция – сирийская Вандея, удавкой душившая столицу и всё ещё не покорённые «бармалеями» города, перекрывая поставки продуктов и вообще продукцию и сырьё, зато щедро вбрасывающая оппозицию и бандитов всех мастей, от уличных воришек
