Она действительно дышала — короткие неуверенные вдохи, — и ей было очень больно. Но теперь на помощь нам пришли иные силы. Занятые возрождающимся к жизни телом Клеа, мы даже и не заметили, как в маленькую гавань вошло еще одно судно. Катер берегового патруля. Они заметили нас и догадались, что что-то неладно. «Милосерден Господь», — заорал Бальтазар и замахал руками, как старая ворона крыльями. По воде плеснули жизнерадостные голоса, спросили по-английски, не нужна ли нам помощь; двое моряков спрыгнули в воду уже у самого берега. «Мы теперь мигом доставим ее в Город», — сказал Бальтазар, скривив очередную шаткую ухмылку.

«Дай ей глоток бренди».

«Нет! — выкрикнул он резко. — Никакого бренди!»

Моряки вынесли на берег носилки, и мы осторожно, будто спеленутое тело Клеопатры, подняли ее на борт. Этим мускулистым лапам ее тело должно было показаться легким как пушинка. Они так осторожно, так неловко суетились, что меня ни с того ни с сего вдруг прошибла слеза. «Давай, старшой, вира помалу. Тише, тише ты, не качай малышку!» — «Надо бы жгут перевязать. Ты с ними, Бальтазар?»

«А ты?»

«Я отгоню яхту».

Надо было спешить. Через несколько секунд мощные моторы патрульного катера уже несли их к берегу со скоростью в добрых десять узлов. Я услышал еще, как кто-то из моряков спросил: «Как насчет кружки горячего „боврила“?»

«В самый бы раз», — отозвался Бальтазар. Он вымок до нитки. Его шляпа тихо плавала в воде невдалеке от берега. Он вдруг обернулся ко мне с кормы, его осенила какая-то мысль.

«Мои зубы. Захвати мои зубы!»

Я провожал их взглядом, пока они совсем не исчезли из виду. Потом вдруг обнаружил с удивлением, что весь дрожу, как перепуганная лошадь. И жутко разболелась голова. Я забрался на яхту и стал рыться в рундуке в поисках сигарет и бренди. Гарпунное ружье так и осталось лежать на палубе. Выматерившись от души, я зашвырнул его подальше в воду и проследил за тем, как тихо и неспешно оно скользнуло на дно лагуны. Потом поставил кливер и, дав яхте развернуться на кормовом, выбрал якорь и привел ее к ветру. Обратный путь занял чуть больше времени, чем я рассчитывал, ибо ветер к вечеру переменился и мне пришлось долго петлять галсами, прежде чем я вошел в гавань. Али ждал меня. Он был в курсе дела и передал записку от Бальтазара: Клеа увезли в еврейский госпиталь.

Я взял первое попавшееся такси и погнал шофера через весь Город на полной скорости. Улицы, дома проносились мимо смутными пятнами. С глазами у меня явно творилось что-то неладное: было такое впечатление, что я смотрю на Город сквозь залитое дождем стекло. И счетчик тикал, как пульс. Где-то впереди, в белой больничной палате, лежала Клеа и сквозь ушко серебряной иглы по капле впитывала жизнь. Капля за каплей уходила ей в вену, удар за ударом сердца. Беспокоиться, в общем-то, не о чем, твердил я себе; но тут перед глазами возник нелепый кровоточащий обрубок ее руки, и я саданул кулаком в мягкий, обитый кожей борт такси.

Я шел за дежурной сестрой по длинным безликим коридорам, чьи выкрашенные масляной зеленой краской стены дышали хлолоформом и сыростью. Белые фосфоресцирующие лампы размечали наш спешный шаг и мерцали смутно, как разбухшие от влаги светляки. Ее, подумал я, положили, должно быть, в ту маленькую дальнюю палату с единственной, за ширмою стоящей койкой, в которую когда-то клали умирающих. Теперь ее переоборудовали в палату экстренной терапии. Я шел и вспоминал за поворотом поворот, и чувство узнавания было — как будто жали на больное место. Давным-давно я шел той же самой дорогой, чтобы попрощаться с Мелиссой, уже мертвой. И Клеа лежит теперь, наверное, на той же самой узенькой железной койке в углу у стены. («С жизни станется копировать искусство».)

Но уже перед самой палатой, в коридоре, я вдруг наткнулся на Амариля с Бальтазаром. Они стояли у тележки, которую только что выкатила в коридор дежурная сестра, с общим, до странности виноватым выражением лиц. Там была целая куча еще мокрых и влажно поблескивающих рентгеновских снимков: их только что проявили и развесили на стойках просушиться. Они разглядывали снимки внимательно и мрачно, как два шахматиста, решающих сложную задачу. Бальтазар увидел меня и развернулся всем телом, на лице — улыбка. «С ней все в порядке», — сказал он, но голос сел, и он сжал мне руку. Я отдал ему челюсть, он покраснел и сунул ее в карман. На Амариле были очки в тяжелой черепаховой оправе. Он оторвался от мокрых, с капельками воды по углам рентгеновских снимков, и лицо его вдруг исказилось яростью. «Что это все значит, какого черта теперь вы от меня-то хотите?» — взорвался он, ткнув пальцем — этак небрежно — в сторону снимков. Явно или косвенно он пытался взвалить вину на меня. Несправедливость обвинения была настолько вопиющей, что у меня потемнело в глазах, и уже через секунду мы с ним орали друг на друга с глазами, полными слез, как два торговца рыбой на базаре. Из чистого чувства бессилия дело, наверное, дошло бы до драки, не встань между нами Бальтазар. Амариль вдруг мигом как-то сник, пришел в себя и, осторожно обойдя Бальтазара, обнял меня, извинившись вполголоса. «С ней правда все будет хорошо, — пробормотал он и сочувственно похлопал меня по плечу. — Очень вовремя она сюда попала».

«А остальное предоставь нам», — сказал Бальтазар.

«Мне бы очень хотелось ее увидеть, — во мне вдруг всплеснуло странное ревнивое чувство, словно, вернув ее к жизни, я обрел тем самым какие-то особые права на нее. — Так я пойду?»

Я толкнул дверь и, протискиваясь этаким скупым рыцарем в маленькую белую комнату, услышал, как Амариль сварливо произнес за моей спиной: «Оно, конечно, отчего не поболтать насчет хирургического вмешательства…»

Она была белой, бесконечно белой и тихой, эта крохотная палата с высокими светлыми окнами. Клеа лежала лицом к стене на узкой и неудобной железной койке с колесиками из желтой резины. Пахло цветами, хотя их нигде не было видно, да и запаха я узнать не смог. Должно быть, просто сбрызнули чем-то из пульверизатора — незабудки, что ли? Я осторожно переставил стул поближе к койке и сел. Глаза ее были открыты и туманно, сонно глядели в стену — морфий, должно быть, и еще, конечно, усталость. Я был уверен, что она даже и не слышала, как я вошел, но тут она спросила:

«Это ты, Дарли?»

«Я».

Голос тихий, но чистый. Потом она вздохнула и как будто расслабилась немного. «Я так тебе рада». И усталая нотка в голосе, хорошая нотка: где-то там, за частоколом дурноты и боли, шевельнулось новое, уверенное, радостное чувство. «Я хотела сказать тебе спасибо».

«Так, значит, ты любишь Амариля, да?» — сказал я и сам не понял, как так получилось. У меня и в мыслях не было ничего подобного секунду назад. Полная неожиданность. Будто захлопнулся вдруг ставень и стало темно. И, выговорив фразу, я понял вдруг, что всегда это знал, только знать не знал, что знаю! Звучит по-идиотски, но ведь так оно и было. Амариль был вроде карты, игральной карты, которая все это время лежала на столе прямо у меня перед глазами рубашкой вверх. Я знал прекрасно: вот она лежит, — но перевернуть ее даже и не думал. И, смею утверждать, в моем голосе даже и чувства иного не было, кроме чисто научного, так сказать, интереса; не было и боли — только мягкость, только сострадание. Мы никогда даже и слова этого между собой не произносили, и если сейчас я сознательно его употребил в качестве синонима «болезни», «душевного расстройства», то лишь для того, чтобы означить суть явления, автономную и чуждую. Будто я сказал ей: «Бедная ты моя девочка, у тебя рак!»

Чуть помолчав, она ответила: «Да, было. Теперь уже только — было! — Слова она тянула как-то странно. — А мне казалось, ты должен был узнать его, когда я рассказывала тебе про Сирию, я ведь только что по имени его не назвала! Ты что, и вправду тогда ничего не понял? Да, женщиной, как это принято называть, сделал меня Амариль. Бр-р, как это все… Когда мы только научимся быть взрослыми?.. Но, ты знаешь, я уже давно сносила его, как старое платье. Ты не выдумывай лишнего. Я прекрасно знаю, что он не тот, не мой мужчина. Не будь на свете Семиры, ее следовало бы выдумать. Он и правда — не мой. Я знала это уже тогда, когда была с ним. И слава Богу: не окажись я с ним тогда в постели и не влюбись в него, как кошка, я бы наверняка приняла его за того, за Единственного. А я ведь даже и теперь не знаю, где он, кто он. Вот и выходит, что настоящие мои проблемы — впереди. А это все — эпизоды, и только. Хотя, может, оно и странно, но мне нравится, что он сейчас здесь, со мной рядом, даже когда я на операционном столе. Как бы все это объяснить, что чувствуешь, — чтобы стало понятно?»

«Хочешь, я останусь, не поеду никуда?»

«Да нет. Езжай, так будет лучше. Теперь, когда страха больше нет, мне понадобится время, чтобы прийти в себя. Уж этой-то заслуги у тебя не отнять — ты вытолкнул меня назад, в фарватер, и прогнал дракона прочь. Он уполз и больше никогда не вернется. Ты не целуй меня, ладно, просто положи мне руку на плечо. Нет-нет. Ты езжай. Теперь, по крайней мере, все станет много проще. И не нужно будет никуда спешить. Тут есть кому позаботиться обо мне, сам понимаешь. Ты уедешь, устроишь все свои дела, а там посмотрим, да? Ты ведь будешь там совсем один; может, оно и к лучшему: глядишь, писать начнешь — или попробуешь начать по крайней мере».

1 ... 56 57 58 59 60 61 62 63 64 ... 68

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Клеа - Лоренс Даррел бесплатно.

Похожие на Клеа - Лоренс Даррел книги

Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
Люпофь. Email-роман. - Николай Наседкин - Современная проза
Голова в облаках (Повесть четвертая, последняя) - Анатолий Жуков - Современная проза
Тихик и Назарий - Эмилиян Станев - Современная проза
Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
Четвертая рука - Джон Ирвинг - Современная проза
Считанные дни, или Диалоги обреченных - Хуан Мадрид - Современная проза
Трепет намерения - Энтони Берджесс - Современная проза
Охотники за удачей - Гарольд Роббинс - Современная проза

Оставить комментарий