«Как узнать, что тебе можно, если не с кем это обсудить? — спрашивает она. — Сложно даже представить, как ты смотришь на свое умершее дитя, не говоря уже о том, чтобы попросить отпечатки ручек и ножек, или фотографию, или подержать его, пока он умирает. Кому придут в голову такие вещи? Для семьи тяжелее всего будет вспоминать о прошлом и раскаиваться, многие годы думать об упущенном шансе взять своего ребенка на руки».

Летом, еще до того, как я опоздала в отделение Клэр, новости были наполнены фотографиями косатки, которая никак не хотела бросить своего мертвого китенка и десять дней толкала его головой у берегов Британской Колумбии. Она 17 месяцев его вынашивала и полчаса побыла матерью. Наконец она сдалась, и об этом тоже были репортажи. Она до изнеможения несла горе с собой по холодному морю.

Мы, люди, воспринимаем китов как свою аватару, воплощение человеческих эмоций. Ничего не поделаешь: они такие неизученные, таинственные и огромные, что на них хочется проецировать любые наши симпатии, как будто они — стена здания, эмоциональный тест Роршаха. Косатка попала в новостные сводки, потому что не отпустила свое умершее дитя, и мы коллективно за нее переживали, хотя некоторым казалось странным, что она толкает перед собой труп, вместо того чтобы уплыть в океан и забыть о нем. Косатка из глубин океана обнажила что-то подсознательное для нас, показала, что прикидываться, будто ничего не случилось, — это не то же самое, что скорбеть. Никто не может измерить и предсказать, какое горе вызовет смерть человека любого возраста, — люди имеют для нас уникальное значение. Однако утрата ребенка все-таки стоит особняком. Ты теряешь человека, который, казалось, будет рядом с тобой. Его никто не успел узнать, и поэтому не с кем поделиться горем, если не считать тех немногих, кто был с тобой в тот момент. Кит ли, человек ли, иногда невозможно отпустить тело, потому что лишишься всего.

Здесь, в «райском отделении», есть свой отдельный морг. Младенцы в пеленках не лежат тут на подносах рядом со взрослыми, и холодильная камера — не одна из многих в большой подвальной стене. Есть только она, и стены помещения выкрашены небесно-голубым в маленькие цветочки розового и лавандового оттенка. Здесь нет и ярких флуоресцентных ламп, как в других больничных моргах. Тут даже есть где сесть и провести время. Некоторые родители приходят сюда каждый день до самых похорон и читают своим детям сказки. Некоторые звонят в больницу посреди ночи: они не могут уснуть и просят, чтобы кто-нибудь проведал ребенка. Некоторые берут ребенка домой в маленькой кроватке с хладагентом и пытаются вместить в две недели перед похоронами целую жизнь: прежде чем земля или крематорий поглотит крохотное тельце, они успевают сходить на пикник с корзинкой, чтобы рядом играли старшие братья и сестры. Некоторые катают ребенка в новенькой коляске в саду у здания больницы. В этом саду тоже есть дерево — на этот раз настоящее, — и на ветру там колышутся детские имена, много детских имен, которые здесь прозвучали.

Мы не умеем говорить о детской смертности: выкидыши проходят беззвучно, новости о мертворождениях встречают неловким молчанием. Все боятся сказать что-нибудь не так, поэтому не говорят ничего. Родители, лишившиеся детей, вопреки своей воле вступают в некий клуб, становятся негласными изгоями в толпе. Жизнь для них никогда уже не будет прежней. Именно поэтому Клэр старается не оставлять клинической практики, хотя, как старший акушер, легко могла бы ограничиться административными обязанностями. Она хочет быть тем человеком, который находился рядом во время родов, хочет быть одной из тех немногих, кто видел ребенка, к кому годы спустя родители смогут обратиться, когда им станет плохо или когда нужно будет обсудить новую беременность с человеком, который понимает хрупкость тела и разума, понимает всю глубину опасений, что что-то опять пойдет не так. Клэр видела этот страх и чувствовала его сама. Когда она забеременела в четвертый и последний раз, произошел какой-то сбой, и плод перестал расти. Она знала, чем это может кончиться. Муж, который, судя по ее описанию, вообще не склонен к эмоциям, видел ее испуг, ее тихую тревогу и плакал от счастья, когда ребенок благополучно родился после срочного кесарева сечения. Она признается, что как мать склонна к гиперопеке и боится умереть только потому, что в таком случае дети остались бы без нее. В своем отделении она постоянно видит такие ситуации.

Я собираюсь уходить, немного оглушенная беседой, и Клэр указывает мне в направлении маленького сада, за которым ухаживают волонтеры. Я иду по посыпанной галькой дорожке через этот скромный оазис в цементной глыбе больницы и оглядываюсь на простое кирпичное здание отделения. Солнце играет на пластмассовых бабочках с именами. Я думаю о том, как звали младенца в той ванночке, и была бы какая-то польза, если бы я написала здесь его имя. «Сделайте что-нибудь, — молила та женщина много лет назад, держа своего крохотного, задыхающегося ребенка. — Сделайте что-нибудь!» Я представляю Клэр, рыдающую в машине, и опять возвращаюсь мыслями к ванночке с младенцем. Я стою и смотрю, как он тонет, и не могу его оживить, не могу исправить ситуацию. Я вспоминаю, как мне тогда хотелось чем-то помочь — так отчаянно я никогда ничего не хотела. Ветерок крутит вертушки на клумбах. Если поднять глаза, отсюда видны окна палат, где новорожденные попадают в заботливые руки Клэр.

Земля к земле. Могильщик

Ранняя весна. Листья на деревьях еще редкость, тучи тяжелые и темные. Между неровными рядами могил то тут, то там пробиваются небольшие копны желтой примулы. Кладбище Арнос-Вейл открыли в Бристоле еще в 1837 году, и с тех пор оно успело густо порасти плющом, а толстые корни начали поднимать могильные камни и валить их набок, как будто опираться плечом на соседей. Старые викторианские некрополи нравятся мне больше, чем парки-кладбища вроде лос-анджелесских, где зеленые лужайки подстрижены как идеальное поле для гольфа, где сияют белым мрамором надгробия. Там чувствуется какая-то навязчивая опрятность и вечная борьба с вторжением природы, а здесь неустанная сила жизни — и мох — берет верх над смертью. Лоза и листья по-хозяйски окутывают могилы. Говорят, что смерть — это часть жизни. Смерть — часть всего вообще.

Я немного отклоняюсь, проходя мимо плюшевого мишки с вытянутой шеей, который опирается спиной на обломившийся у основания крест, и иду дальше, вверх по крутому

1 ... 56 57 58 59 60 61 62 63 64 ... 83

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу О дивный тленный мир - Хейли Кэмпбелл бесплатно.

Похожие на О дивный тленный мир - Хейли Кэмпбелл книги

Маленькая всемирная история - Эрнст Х. Гомбрих - Зарубежная образовательная литература / История / Публицистика
Незападная история науки: Открытия, о которых мы не знали - Джеймс Поскетт - Зарубежная образовательная литература / История / Публицистика
Эмоциональность. Как чувства формируют мышление - Леонард Млодинов - Зарубежная образовательная литература / Психология
Цивилизация майя - Дмитрий Викторович Иванов - Зарубежная образовательная литература / История
Все ее мурашки. Как доставить удовольствие женщине - Белинда Без Табу - Зарубежная образовательная литература / Менеджмент и кадры / Психология / Эротика, Секс
После. Что околосмертный опыт может рассказать нам о жизни, смерти и том, что будет после - Брюс Грейсон - Биографии и Мемуары / Зарубежная образовательная литература / Прочая научная литература
Реанимация. Истории на грани жизни и смерти - Мэтт Морган - Биографии и Мемуары / Зарубежная образовательная литература / Медицина
27 принципов истории. Секреты сторителлинга от «Гамлета» до «Южного парка» - Дэниел Джошуа Рубин - Зарубежная образовательная литература / Менеджмент и кадры / Самосовершенствование
В мире древних животных - Т. Лоренс - Зарубежная образовательная литература / Зоология / Разное / Прочее
Создание трилогии BioShock. От Восторга до Колумбии - Рафаэль Люка - Зарубежная образовательная литература / Хобби и ремесла

Оставить комментарий