Это, конечно, в наши расчеты не входило. Бабку Акулину мы побаиваемся, и не столько, кажется, за ее строгость, сколько за тяжелое, длящееся иногда часами и пока непонятное для нас молчание… Но деваться некуда — ослушаться деда никак нельзя.

Тася ставит миску на крылечко, заботливо по-женски прикрыв ее сорванным лопухом, и мы проникаем в сени. Чего здесь только нет! В двух самодельных шкафчиках хранятся всевозможные приправы и варенья, на стенках висят решета и восковые рамки для ульев, особо покоится возле двери на крючке кантер — здоровенный безмен, на котором можно взвесить все, что угодно, даже пуда два сена. Но что там кантер! Под самыми стропилами на толстой цепи едва заметно раскачиваются от сквозняка диковинные весы. Две тарелки на них, будто на коромыслах, держатся на цепях чуть потоньше, а между этими цепями, между тарелками, уравновешивая и успокаивая их, ходит полукругом медная стрелка. Когда к деду приходят покупатели за медом, яблоками или рыбой, он опускает весы пониже и без обмана взвешивает на них нужный товар. Для этого у него есть множество гирь, начиная от самой маленькой, пятидесятиграммовой, и заканчивая большущей, похожей на грушу, — пудовой. Сейчас все гири, словно выводок грибов, стоят на полу на чистой подстилке. Нам хочется их потрогать руками, а может, даже поиграть, но боязно, вдруг, заслышав наши разговоры, выглянет бабка Акулина, и тогда нам будет худо. Поэтому гири мы не трогаем, обходим их стороной, но не можем удержаться и заглядываем еще в одну, самую таинственную дверь, которая ведет в кладовку. Там у деда стоят закрома, засеки, в любую пору доверху наполненные мукой, рожью, просом; на специально кованых крючьях висят окорока, которые дед Игнат сам коптит на хвойном дыму в неглубокой яме; здесь же дед хранит мед, сушеные яблоки и груши, целые связки грибов. Все самые хорошие запахи: медовые, грибные, яблочные смешались в сенях и в кладовке у деда Игната. Тут можно бы стоять целыми часами, но нам пора отправляться к бабке Акулине.

С трудом открыв тяжелую, обитую для тепла ржаной соломою дверь, мы наконец оказываемся в доме. Бабка Акулина, оторвавшись от какого-либо дела, спрашивает нас:

— Вам чего, внучата?

— Дед просил хлеба, — идем мы на небольшую хитрость.

— И много?

— Два куска, — переглянувшись, отвечаем мы.

Бабка Акулина, понимая, конечно, нашу хитрость, достает из шухлядки сделанный из старой косы, длинный и широкий нож и отрезает нам от круглой темно-коричневой буханки две коврижки хлеба. Пока она этим занимается, не торопясь и даже как бы чуть-чуть величественно (все-таки в руках у нее не что-нибудь, а хлеб), мы, стоя у порога, осматриваем дедову хату. На первый взгляд все в ней, как и в любом другом крестьянском доме: справа в углу стоит русская печка с лежанкой и обычным для наших мест поликом в пять-шесть досок, на котором удобно и не жарко спать в летнее время. С левой стороны едва ли не полкомнаты занимает стол, всегда накрытый льняной вышитой скатертью, а рядом с ним по-под стеною широкая лавка с двумя ведрами воды на ней. Над столом в красном углу висят несколько икон и на длинной латунной цепочке лампадка, которая всегда по праздникам горит неярким трепетным пламенем. Полстены между печью и столом занимает двустворчатая дверь, ведущая еще в одну небольшую продолговатую комнату. Там тоже все для нас знакомо, привычно для глаза: резная деревянная кровать, широколистый, достающий до самого потолка фикус, гнутые венские стулья, рамка на стене с фотографиями.

Но если приглядеться повнимательней, то нетрудно обнаружить, что в дедовой хате все во многом отличается от других крестьянских домов. Во-первых, полы. В большинстве домов на нашей улице они глинобитные, холодные. У деда же полы деревянные, из широких, почти полуметровых досок. Во-вторых, окна. Мало того, что для красоты они вверху сделаны полукругом, так еще и окаймлены наличниками, на которых одна за другой бегут четыре дорожки: три узенькие по краям и одна широкая, будто борозда, посередине. У нас таких наличников нет… Все самые привычные деревенские вещи выглядят в дедовом доме как-то основательней, крепче: и печка, и стол, и двенадцатилинейная подвешенная под потолком лампа, и ухваты, и даже откормленный на рыбе кот Васька расхаживает по комнате вальяжней и тверже, чем наш Мурчик.

— Берите, внучата, — подает нам хлеб бабка Акулина.

Мы опять заученно говорим «спасибо» и, очарованные дедовым домом, мчимся к матери в поветь.

Хорошо нам сидеть в повети на порожке, есть с черным ржаным хлебом мед в сотах, смотреть, как мать весело, совсем не по-взрослому раскачиваясь на ступе-качалке, толчет золотистое сыпучее просо. Хорошо, наверное, и матери глядеть на нас, своих, пусть и маленьких, но надежных и верных помощников…

Пройдет час-другой, и мы, передохнув самую малость, отправляемся с матерью на луг, на другую сторону речки Снови за щавелем, смородиной или по траву для теленка. И опять нам не обойтись без деда Игната…

У нас нет лодки. Вернее, она есть, но с тех пор как несколько лет назад умер наш родной дед Александр Михайлович, она, рассохшаяся и старая, доживает свои последние дни возле сарая. Играя, мы иногда забираемся под нее, гремим заржавевшей цепью, перестукиваемся друг с дружкой, кричим, и она отвечает нам гулким, но уже неживым эхом.

У деда же Игната лодок целых две. Одна маленькая, остроносая с узенькими бортами — рыбацкая, которую дед, конечно, никому не дает; и другая — громадная, тупорылая. На ней можно перевезти с того берега и вязанку лозы, и пуда три-четыре сена, и во время косовицы почти десять человек косарей.

Мы берем у деда ключ от этой лодки и направляемся к речке. Мать, ловко захлестнув на запястье сирицовый ремешок, несет ключ, а мы — весло. Каждый раз нам, понятно, хочется заполучить у деда длинное рыбацкое весло с поперечинкой на конце черенка, но он нам всегда вручает широкогрудое, коротенькое, сделанное специально для бабки Акулины. Мать, правда, от этого расстраивается не очень. Она даже говорит, что править на большой лодке таким веслом лучше: оно загребает много воды и, когда «завесливаешь», не дает лодке разворачиваться по течению. А нам чуть-чуть обидно: все-таки рыбацкое весло — есть рыбацкое…

Интересно и красиво называются у нас на лугу места по одну и по другую сторону речки: Цыганский берег, Колодное, Наспище, Раздоры, Маковое, Проездка. Если мы едем за щавелем или дикой смородиной, то мать правит лодку мимо полуразрушенной плотины на Колодное, а если по траву, то она поворачивает в дальние Велико-Щимельские луга, в Наспище и Маковое. Нам это все понятно. Ведь на ближних займищанских лугах можно нарваться на объездчика Артюшевского, самого грозного и строгого человека в селе, а на дальних Велико-Щимельских нам вольготно и привольно, поскольку объездчиком здесь дед Игнат, здесь его, неподвластные Артюшевскому владения.

Дед службу свою тоже, конечно, несет исправно. На лугу у него и летом, и зимой всегда порядок. Но для нас у деда небольшое послабление. Летом мы можем нажать где-нибудь под кустами травы-гусятника, молодого камыша или густо опутавшей лозовые заросли повилики, которую в наших краях, не знаю уж почему, но зовут березкой. Зимою же в самые лютые морозы, когда случается, что сена у нас в сарае ни охапки, дед Игнат, понимая нашу беду, со вздохом говорит матери:

— Как стемнеет, съездь на Маковье, набери санки.

— Из какого стога? — осторожно, боясь, что дед вдруг передумает, спрашивает мать.

— Из того, что под горою. Только аккуратно.

— Хорошо, — обещает мать. — А санки дадите?

— Дам, егоза, — добреет дед, — куда от тебя денешься?

Мать, целый день выходившая по селу в надежде купить у мужиков сена, улыбается, обнимает нас за плечи. Теперь, если нынешняя ночная поездка удастся, у нее в запасе будет еще несколько дней, и за эти дни она уж, конечно, с кем-нибудь насчет сена договорится.

Мы все с нетерпением ждем вечера. Мать загодя привозит от деда Игната дубовые с широко раскинутыми билами санки. На таких санках два здоровых мужика могут привезти за один раз пудов десять сена. Но мы рассчитываем пуда на три — мать у нас, хоть и сильная, но все-таки женщина. Это мы понимаем.

Часов в семь, как только стемнеет, мать начинает собираться в дорогу: надевает фуфайку, теплый, но не тяжелый платок, умело, по-солдатски, наматывает байковые портянки. Мы тоже тут как тут. Достаем специально просушенные для этого на лежанке рукавицы, натягиваем на ноги латаные-перелатаные бурки с галошами-бахилами, кладем в карман по куску хлеба.

— Вы куда? — останавливает нас вначале мать.

— С тобой.

— А ну марш спать!

— Не-е, — дружно защищаемся мы и не уходим, зная, что мать в конце концов нас все равно возьмет с собой. На холодном темном лугу ей с нами все-таки не так одиноко и страшно.

1 ... 57 58 59 60 61 62 63 64 65 ... 105

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Заря вечерняя - Иван Евсеенко бесплатно.

Похожие на Заря вечерняя - Иван Евсеенко книги

Капитаны ищут путь - Юрий Владимирович Давыдов - Морские приключения / Путешествия и география / Советская классическая проза
Разбуди меня рано [Рассказы, повесть] - Кирилл Усанин - Советская классическая проза
Из моих летописей - Василий Казанский - Советская классическая проза
Афганец - Василий Быков - Советская классическая проза
Так было… - Юрий Корольков - Советская классическая проза
Избранное в двух томах. Том первый - Тахави Ахтанов - Советская классическая проза
В бесконечном ожидании [Повести. Рассказы] - Иван Корнилов - Советская классическая проза
Рябина, ягода горькая - Геннадий Солодников - Советская классическая проза
Человек умирает дважды - Людмила Георгиевна Степанова - Советская классическая проза
ТЛЯ - Иван Шевцов. - Советская классическая проза

Оставить комментарий