Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Матери, конечно, еще предстоит трудный разговор с Василём Трофимовичем. Нашему колхозу ведь тоже надо выполнять план по мясу, а без контрактованных телят его никак не вытянуть. Поэтому Василь Трофимович зорко следит, чтоб все займищанские телята были сданы в займищанский колхоз. Но матери легче вынести разговор с нашим председателем, чем лишиться тех тридцати-сорока пудов сена, которых нам обычно и не хватает, чтоб дотянуть до весны. Рассчитывает мать в этом разговоре, наверное, и на деда Игната. Все-таки Василь Трофимович деда почитает и просьбу его уважит.
Переговоры с Железняком заканчиваются довольно быстро.
— Сделаем, — раскуривая папироску, обещает Железняк. — Для Александровны все сделаем.
— Да уж Александровна, — посмеивается над матерью дед, отгоняя от себя рукою табачный дым.
Дед Игнат человек некурящий и непьющий. Все это он считает баловством, которое лишь мешает по-настоящему заниматься хозяйством. К тому же он пасечник, а пчелы, как известно, табачного и водочного запаха не переносят.
Но с Железняком дед по рюмке выпивает. Не выпить вроде бы неудобно — все-таки делается дело. Хмель, правда, на него почти совсем не действует. Дед сидит за столом все такой же строгий и внимательный. Выждав, пока Железняк закусит ломтиком-другим сала, он начинает его наставлять:
— Ты с косовицею особенно не торопись.
— Это почему же? — немного удивляется Железняк.
— Пусть трава хоть один год созреет, выкинет зерно, а то без подсева загубите луг.
Железняк помалкивает, обдумывая дедово замечание, потом отвечает:
— Две страды сразу, жатву и косовицу, не вытяну.
— А ты с умом все делай. Баб в поле с серпами, а мужиков на луг с косами. Раньше всегда так делали.
— Не позволят, — опять прикидывает что-то в уме Железняк.
— Кто не позволит?
— Сверху, Игнат Лукич, не позволят. Там все расписано.
— Сверху у тебя вот только кто, — указывает дед Игнат на икону, которая висит над самой головой Железняка.
— С этим можно бы договориться, — усмехается Железняк.
Они еще долго сидят у нас за столом, беседуют. Дед знает множество всяких примет: когда и что сеять, как убирать, как лучше хранить зимой картошку и рожь. Еще он умеет заговаривать от разных болезней коров, лошадей и даже кур. Железняк слушает деда Игната внимательно, он до подобных бесед охоч и любопытен. Все, что услышит от деда, он потом сравнивает с тем, что говорят ему агрономы и ветеринары, и делает свои председательские выводы…
Уходят они под вечер, оба высокие, сильные, чем-то даже похожие друг на друга, словно отец и сын. Уже собираясь расставаться, Железняк в последний раз обещает матери:
— Игнат Лукич отмерит все по-хорошему.
— Отмерю, куда от нее денешься, — отвечает дед Игнат и кивает на нас, притихших за коменком. — Вон ведь сидят молочники.
Мы прячемся подальше за печку. Нам почему-то кажется, что Железняк, увидев нас, вдруг переменит свое решение, и тогда мать снова будет переживать из-за этого злополучного сена. Но Железняк совсем не думает ругаться. Мы слышим, как он говорит матери точно так же, как часто говорит ей и дед Игнат, передавая для нас то мед, то яблоки, то рыбу:
— Пусть растут потихоньку.
Мы растем. Не очень, правда, заметно и быстро, часто болеем, простужаемся, кашляем, но все-таки растем и с каждым годом помогаем матери все больше и больше.
Вот и с луга мы уже можем принести пусть по небольшой, но все-таки охапке травы. Теленок ест ее, как нам кажется, с особой охотой, смешно, по-детски шевеля розовыми, чуть влажными губами. К осени он заметно повзрослеет, на лбу у него пробьются коротенькие темно-серые рога, и, бегая по сараю, который станет для него уже совсем тесным, теленок будет грозно стучать ими в шаткую дверцу, стараясь открыть щеколду и вырваться на волю. В октябре месяце дед Игнат по-особому взнуздает его, и мы вместе с матерью, вооружившись хворостинками, отведем теленка в Великий Щимель. На колхозном дворе мы будем внимательно смотреть, как весовщик взвешивает его на громадных машинных весах, потом проводим в загон и, в последний раз почесав ему холку и спину, расстанемся навсегда. Нам будет до слез жалко расставаться со своим теленком, но мы уже приучены к крестьянской жизни и понимаем, что ничего не поделаешь — так надо…
В праздничные дни бабка Марья наряжает нас во все чистое и, несмотря на протесты матери, ведет в церковь. Нам такие походы нравятся, потому что возле церкви, особенно в престольные праздники, продают конфеты, семечки, медовые пряники. Бабка нам обязательно что-нибудь купит. Но вначале надо, конечно, отстоять службу.
Мы пробираемся к самому алтарю и наблюдаем за всем, что там происходит. Но больше всего за дедом Игнатом. Он регент церковного хора. Перед началом службы дед достает из кармана интересный, диковинный инструмент — камертон, ударяет им о деревянную загородку, подносит к уху, долго слушает его тонкое протяжное пение, а потом, настраивая хор, чистым высоким голосом тянет нужную ноту. Когда же хор не занят, дед следит за порядком в церкви: то поправит наклонившуюся свечу, то поможет дьякону разжечь вдруг затухшее кадило, то сурово, но не обидно успокоит не к месту расшалившихся ребятишек.
После службы к деду Игнату на обед часто приходят отец Харлампий, пономарь Кулька, всегда торговавший при входе в церковь свечками и поминальными грамотками, а иногда и отец Федот, чернобородый, щупленький старичок, который обычно приезжал в нашу церковь из соседнего села Кучиновки с ревизией. Пока бабка Акулина накрывает на стол, священники и туговатый на ухо Кулька сидят на крылечке, о чем-то важно и чинно беседуя.
Случается, что в такой вот день заглядывает к деду Игнату Василь Трофимович с каким-либо уполномоченным из района. Дед приглашает за стол всех. Как там проходит трапеза и о чем ведется беседа, нам слышать не приходилось. Но зато после обеда, когда все гости, разрумянившиеся от рюмки-другой, опять усаживаются на крылечке, мы не раз, бегая мимо дедового двора, наблюдали, как спорят уполномоченный в шерстяной офицерской гимнастерке и отец Харлампий. Иногда эти споры заканчиваются размолвкой, и тогда уполномоченный, несмотря на все уговоры Василя Трофимовича, решительно направляется со двора, сопровождаемый громким, заливистым лаем Валета.
Дед Игнат участия в спорах не принимает. Он обычно сидит в сторонке, свесив между колен тяжелые натруженные руки, и, казалось, всем своим видом показывает, что дело свое он сделал: накормил и правых, и неправых, а теперь уж пусть они сами без него разбираются, что истинно, а что ложно в окружающем их мире…
О прежней, довоенной жизни деда Игната мы почти ничего не знаем. Из разговоров старших понимаем лишь, что было у него земли чуть больше, чем у остальных односельчан. Во время коллективизации он в колхоз не пошел, остался единоличником. Дед и сейчас в колхозе не состоит, хотя и работает у Железняка объездчиком. Есть ли ему от такой единоличной жизни какая выгода, нам судить трудно, а вот беды его нам видны и понятны. Связаны они по большей части с конем. Без коня в крестьянской жизни, конечно, не обойтись: и навоз надо вывезти, и в лес за дровами съездить, и сено из-за речки доставить, да мало ли еще чего… В иные годы деду коня держать разрешают, и тогда он покупает где-то на стороне заезженного лохматого мерина, чем-то, как нам кажется, похожего на сказочного Конька-Горбунка. Через месяц-другой этот Конек-Горбунок, хорошо ухоженный и откормленный дедом, оживает, лохматая шерсть его опадает, бока начинают лосниться, и оказывается, что это настоящий вороной конь.
Но вскоре, согласно какому-либо новому постановлению, деда вынуждают коня продать. Тогда он достает из повети ярмо, запрягает в телегу свою рябую низкорослую корову и вывозит на ней навоз, боронует по весне картошку и даже ездит по дрова. К этой лошадиной и воловьей работе корова уже привыкла, исполняет ее с усердием и терпением, хотя молока в такие года даст, конечно, меньше.
Василь Трофимович, наверное, мог бы дать деду Игнату колхозного коня, чтоб съездить за дровами или за сеном, но дед старается к нему не обращаться. Скорее всего, он не хочет, чтоб Василя Трофимовича потом упрекали, что он дает колхозное тягло единоличнику.
Нам, конечно, лучше, когда конь у деда Игната есть. В колхозе взять на день коня или вола не так-то просто. В первую очередь, их используют на колхозной работе: на пахоте, на сенокосе или на вывозке навоза, а по дворам раздают лишь тех, которые останутся. При дележе неизменно возникают споры и ругань с бригадиром, который всем угодить по может: народу обычно собирается много, а волов и лошадей остается всего десять-пятнадцать. Мать особенно ругаться и спорить не умеет, и поэтому ей упросить бригадира трудно. Иное дело — договориться с дедом Игнатом. Коня он нам всегда дает, причем без всякой платы.
- Капитаны ищут путь - Юрий Владимирович Давыдов - Морские приключения / Путешествия и география / Советская классическая проза
- Разбуди меня рано [Рассказы, повесть] - Кирилл Усанин - Советская классическая проза
- Из моих летописей - Василий Казанский - Советская классическая проза
- Афганец - Василий Быков - Советская классическая проза
- Так было… - Юрий Корольков - Советская классическая проза
- Избранное в двух томах. Том первый - Тахави Ахтанов - Советская классическая проза
- В бесконечном ожидании [Повести. Рассказы] - Иван Корнилов - Советская классическая проза
- Рябина, ягода горькая - Геннадий Солодников - Советская классическая проза
- Человек умирает дважды - Людмила Георгиевна Степанова - Советская классическая проза
- ТЛЯ - Иван Шевцов. - Советская классическая проза